Сергей Майоров - Иллюзия смерти Страница 24

— Прекратите немедленно! — белея от гнева, крикнул отец.

— А вот это вас уже не касается, — вяло огрызнулся капитан. — Поддержание порядка на этой территории вверено мне. Я и буду решать, как это делать. — Подумав и решив, что долгий взгляд отца ему в лицо не есть понимание, он добавил: — Любой из этих людей может всадить нож в спину мне или кому-то из солдат. Предупреждение таких намерений — моя обязанность.

— Выглядеть логиком приятнее, чем подонком, верно?

Я не услышал из уст отца ни одного ругательного слова, только за «логика» не был уверен, но лицо капитана вдруг посерело от злобы.

Он велел отцу выйти из лагеря и прикрикнул на своих:

— Что непонятно? Я сказал развести всех!..

Цыгане ответили ему мешаниной из разных языков, но все-таки разошлись без помощи солдат. Я видел, как седой цыган повел безутешную женщину к кибитке.

Мы направились домой.

Бредя рядом с отцом, я осторожно заглядывал ему в лицо. Оно было смято, отец выглядел уставшим точно так же, как после самых тяжелых соревнований.

— Мы сделали хорошее дело, да? — промямлил я, чтобы его подбодрить.

Отец промолчал, погруженный в свои мысли. Я впервые в жизни солгал ему, не моргнув и глазом, а он сделал вид, что не заметил этого.

Дома мы наелись гречневой кашей и выпили по два стакана молока. Я ел через силу, желая доставить этим удовольствие отцу. Но он, кажется, и этого не заметил. Как и того, что вскоре мы оказались перед телевизором. Все как прежде. Я слева на диване, отец обнимал меня за плечи своей левой рукой.

Да, все как прежде за исключением одного: мы были несчастны. После ухода мамы отец сильно изменился. Он подолгу молчал и не сразу слышал, о чем я его спрашивал. Вечер дома начинался с того, что я чувствовал комок в горле. Но не я один мучился. Страдания отца были безграничны. Чтобы не нарушить состояние равновесия в нашем опустошенном доме, он никогда этого не демонстрировал и оттого страдал еще сильнее. Я знал, что если не заплакать сразу, а носить тяжесть в себе, она накапливается и начинает раздирать горло изнутри. С этим ощущением, стараясь выглядеть крепко, отец и жил. Но я все видел. Отец мог скрыть от посторонних глаз сами страдания, но не цену, которую платил за это.

Как же все изменилось! Я уже сомневался в том, мы ли это с отцом были рядом.

— Как у тебя оказалась цепь с крестом? — после долгого молчания спросил он.

— Нечаянно, — подождав, ответил я.

— Почему у меня нечаянно золото не оказывается?

Крепясь, чтобы не заплакать — не оттого, что заставил себя говорить правду, а оттого, что место справа пустовало, — я тихо забормотал:

— Я спрятал цыгана в ящик для картошки в курятнике у Мироновых. Он сунул мне это в руку, а я не глядя положил в карман.

Отец покачал головой, и я почувствовал, как его пальцы мягко сдавили мое худое плечо.

— Я поступил плохо, папа?

— Ты поступил так, как подсказало твое сердце. Я горжусь тобой, но никогда больше меня не обманывай. Слышишь, никогда!

— Да, папа.

Он поцеловал меня в затылок и посмотрел в окно.

Там тонкой алой полоской разгорался костер заката. Над ним поднимались бледно-оранжевые отсветы. Чем выше поднимал я взгляд, тем темнее становилось небо.

«Как моя жизнь», — подумал я, забыв, что мне восемь лет.

Ветер шевельнул занавески в настежь распахнутых окнах. Я вдохнул запах города, хлеба и хвои. Я еще долго смотрел в окно, не позволяя отцу разглядеть слезы в моих глазах. Они не скатывались и не впитывались, как случалось раньше. Я боялся поднять руку, чтобы их стереть.

Глава 16

Было странно, почему неприязнь к цыганам нашла себе сообщников сразу по их появлении. Разбив лагерь, цыгане не приступили к исполнению коварных замыслов. Едва свалив с плеч пожитки, они не бросились воровать скот и жечь дома. Но все необычное, что для нас, горожан, виделось в них, сразу обретало негативный оттенок.

Они ходили группами по дворам и выпрашивали еду и вещи. Мы так не делали. Они не отбирали, не крали. Но ведь мы тоже считали разбой отвратительным. Значит, что-то нас объединяло? Выходит, беда только в том, что они бедные, просят подаяния, черные, не смотрят телевизор и говорят на непонятном языке?

Мне казалось, что в этом списке цыганских провинностей перед городом чего-то явно не хватает. Например, похищения по средам девушек, обязательно самых красивых, вроде Галки. Но, словно издеваясь над моей теорией, цыгане обходили стороной городских женщин. Однако и перечисленного оказалось достаточно, чтобы в городе вспыхнула ненависть к маленькому народу.

Чертыхаясь в сторону этих бездельников, ругая их на чем свет стоит и выдумывая про них небылицы, многие под покровом вечера между тем ходили на окраину к цыганским гадалкам узнать свою судьбу. За несколько монет цыганки с трубками в зубах рассказывали о прошлом и будущем. Карты постоянно выпадали таким образом, что сулили богатство, продолжение рода и ценные письма из казенного дома, содержащие опять-таки сведения о достатке и долгих летах клиента.

Но какие бы отношения ни связывали цыган и горожан, волны антипатии разносили нас в разные стороны. Я опять не мог понять, почему так выходит. Мой возраст заставлял меня наполняться общественным настроением. К сожалению, нужно было признать, что мнение мамы и отца, изначально занявших по отношению к цыганам миролюбивую позицию, имело у меня куда меньший успех.

Побывав однажды у отца Михаила, я пришел к нему и во второй раз. Теперь входить в его дом было легче, меня больше не тяготила вина.

Он обедал, но при моем появлении встал и пригласил меня присоединиться к трапезе. Совершенно не чувствуя аппетита, я вместе с семьей священника наелся селедки, вареной картошки и лука.

Говорили мы уже на улице. Отправив домочадцев по каким-то церковным делам, отец Михаил уселся на крыльцо и предложил мне место рядом.

— Ну, рассказывай. Не просто же так ты пришел.

— Я не рассказать, а спросить.

— Тогда спрашивай, — разрешил он.

— Почему мы не любим цыган?

— Мы? — священник развел руками. — Кто это мы?

Первое время к отцу Михаилу горожане относились как-то снисходительно, недоверчиво, даже иронично. Его откровенно азиатская наружность так мало соответствовала атрибутам православия, им носимым, была настолько не похожа на лики, выписанные на иконах, что ничего, кроме улыбки, не вызывала. Но он был наделен саном, и только потому, наверное, над ним не смеялись.

Однако вскоре это все-таки произошло. Само событие можно было назвать ничем не примечательным, но обстоятельства, при которых оно приключилось, окрашивали его в сакральные тона. Отец Михаил однажды вернулся после недолгой отлучки в большой город по церковным делам, вышел из автобуса и оказался в эпицентре разговоров об урагане, пронесшемся над городом. Страшный по силе ветер повалил кое-где деревья и столбы и снес кое у кого крышу.

Услышав об этом, отец Михаил стал грозить мужчинам пальцем, гневно приговаривая:

— Грешите! Грешите и не каетесь! Вот Господь и срывает кровлю с домов ваших! Опомнитесь, вернитесь в храм Божий!

Но тут появился вездесущий дед Филька и прошамкал:

— Так это, батюшка, при всем уважении к вере, кровлю-то у одного вас в городе сорвало.

Строитель отец Михаил был никакой. Помощи не просил, все делал своими руками, а поэтому дом свой срубил абы как. Сколоченный сикось-накось, скрипящий крыльцом и свистящий чердаком, он был бельмом на глазу города. Немудрено, что ураган, прилетевший к нам, первым делом приметил эту покосившуюся халупу, стоявшую у самой церкви.

Между делом, отстраивая дом заново и кладя бревна в уцелевший остов, священник восстанавливал и вверенный ему храм. За долгие годы штукатурка осыпалась, обнажилась кирпичная кладка, купол потускнел, крыльцо прогнило. Церковь никому не была нужна до тех пор, пока не появился отец Михаил. В райисполкоме его просьба о вспоможении не была услышана, и тогда он принялся за работу в одиночку. Помогали ему только жена, двужильная, истерзанная жизнью Ма, да сын Мишка.

Но после урагана, который народная молва тут же окрестила бомбардировкой Херувима и Накосяки, православные старухи словно очнулись от долгого сна. В храм потянулся народ. Нашлись добрые люди, которые видели старания отца Михаила. Они отстроили заново и церковь, и дом священника. Этот дом и теперь, когда я сидел на крыльце, пах стружкой и древесным соком.

— Так кто — мы? — допытывался отец Михаил. — Ты и еще кто?

Мне это показалось нечестным. Ему должно быть хорошо известно, что горожане настроены против цыган. Наверное, он прочел мои мысли или посчитал, что хватит надо мной насмехаться.

— Господь создал нас всех одинаковыми. — Священник посмотрел на меня своими узкими глазами, очень непохожими на мои. — Мы — плоть от плоти Христа, кровь от крови его. Он учил нас доброте и миролюбию. Возненавидев человека, ты примешь от него те же чувства. Люди услужливо стараются походить на те образы, которые ты с них рисуешь. — Он помолчал, посмотрел в сторону реки и продолжил: — Цыгане не сделали ничего скверного. Они появились на свет так же, как я или ты. Как мы все. Матери рожали их в тех же муках, в каких наши производили на свет нас с тобой. Лихих людей искать не нужно, они проявляют себя сами. Дурными поступками, сразу. Нельзя считать, что все они относятся к какому-то одному народу. Как и люди благородные, таковые встречаются и среди цыган, и среди русских, и среди китайцев. Так за что же ненавидеть цыган? Только за то, что они, как и мы, люди? За то, что мы похожи на них?