Николай Оганесов - Мальчик на качелях Страница 24

– Прошу садиться, – предложил Мендозов, отведя меня на кухню и пододвинув гигиенически белый табурет. – Кипяток у меня в термосе, а чай растворимый. Секунда – и готов.

С видом фокусника он вытащил из настенного шкафа блюдо с аппетитными пирожками, отложил в тарелку две штуки, а блюдо спрятал обратно.

Экономных мужчин я тоже уважаю.

– Угощайтесь, домашние. Сам готовил. – Он сунул в кипяток два импортных пакетика и, понюхав пар, поднимающийся над стаканами, поцокал языком. – Шикарный напиток!

– Вы хорошо знали Вышемирского? – спросил я, втайне желая по возможности сократить встречу с идеальным холостяком и гурманом Мендозовым.

– Какой там хорошо! Пару раз в год видел, и то из машины, когда мимо автобусной остановки проезжал. Говорят, умер он на днях: то ли под трамвай попал, то ли хулиганы ножом пырнули.

– Откуда такие сведения?

– Люди говорят.

– Вы с Юрием живете по соседству, почти ровесники, – сказал я, хотя второе утверждение звучало неправдоподобно: Мендозов выглядел на все сорок. – Неужели не дружили?

– Как вам сказать? – Он откусил сразу полпирожка, подобрал со стола выпавшую изо рта крошку. – Был такой период.

– Что же у вас нашлось общего?

– Музыка. Я музыкой увлекался. Записи были хорошие. Ну, иногда разрешал ему переписывать.

– А как насчет общих знакомых?

– Знакомых? – Он закатил свои круглые влажные глаза к потолку и стал добросовестно вспоминать, повторяя вслух: – Знакомые, какие же знакомые?..

– Рита, – помог ему я.

Михаил Рубенович поставил стакан на блюдце и хлопнул себя по колену.

– Точно! Юрка ухаживал за ней. – Мендозов посмотрел на меня хитрыми глазами. – Вам это для протокола нужно?

– Для дела, – ответил я, чувствуя, что дипломатия, может быть, единственное слабое место этого достойного во всех отношениях человека.

– Мне тогда двадцать два стукнуло. После смерти отца остался один. В пустом доме, с машиной на кирпичах. Ну, первым делом, конечно, машину на колеса поставил, потом мебелью обзавелся, стереомагнитофон купил, дом потихоньку подремонтировал. По молодости я шустрым был! – Он сообщнически подмигнул. – Ну, и красивый, конечно!

– Риту с Вышемирским вы познакомили?

– Наоборот, он меня. – Мендозов доверительно наклонился ко мне. – Как-то собираюсь на свидание. Надел лучший костюм, рубашку с запонками, галстук на резиночке – симпатичный такой. Вдруг стучат в окно. Выглянул – там Юрка, а с ним девица. Мы, говорит, записи зашли послушать. Ну, впустил я их, включил магнитофон, а сам смекаю: Рита эта самая не по зубам Юрке – сразу видно, у меня глаз наметанный. Вертлявая, яркая, накрашенная. Он с нее глаз не сводит, про музыку что-то объясняет, а она мебель мою рассматривает и все комплименты отпускает: «Это ваш мотор во дворе стоит? Где вы такие стильные кресла достали? Хорошо, наверное, жить одному?» Короче, никуда я, конечно, не пошел. Посидели, потанцевали – в общем, все как водится. Гляжу, киснуть Юрка начинает, на часы поглядывает. А я уже и представить себе не могу, что он Риту с собой уведет. Ну, говорю, теперь поехали кататься. Посадил их в «Победу» и повез за город. Скорость, помню, я выжал – даже у самого дух захватило...

Мендозов весь ушел в воспоминания, взгляд его помутнел, кончики ушей горели, как раскаленные угли.

– По такой езде, – говорил он голосом, идущим откуда-то изнутри, – Юрку скоро укачало. Пересадили мы его на заднее сиденье, а Рита ко мне вперед села. Двинулись обратно. Улучил я момент и тихо так ей говорю: «Я, Рита, не Юрка. Про музыку и книжки пусть он тебе заливает. Довезем его, попрощайся, а потом ко мне придешь». А она моментом мне пощечину. Меня как ошпарило. Доехали кое-как. Остановился у автобусной остановки, разбудил Юрку, высадил их обоих и укатил к себе...

Мендозов отпил чай и сунул в рот остаток пирожка. Взгляд его прояснился.

Не могу сказать, чтобы откровения Михаила Рубеновича доставляли мне удовольствие, но прерывать его было не в моих интересах. При нашей работе случается выслушивать и не такое!

– Ешьте, не стесняйтесь. – Он подвинул мне тарелку с оставшимся пирожком.

– Спасибо, я сыт... Что же дальше?

– Дальше? – Он перестал жевать. – Дальше она пришла. Минут через пятнадцать. И осталась до утра. Не знаю, что она Юрке потом говорила, но с тех пор приходила ко мне часто. Не то чтобы любила, уж кто-кто, а я женщин знаю. Кошелек ей мой понадобился. Нравилось широко пожить, с шиком. Полгода я водил ее по ресторанам, за город возил, деньги начал занимать. Шутки шутками, а когда посчитал, сколько в трубу вылетело, получилась кругленькая сумма. Кому же охота свои кровные терять, они мне не с неба сыпались. Ну и сказал ей в один прекрасный день, чтобы забыла дорогу в мой дом. Так все и кончилось... Да вы попробуйте пирожок.

Преодолевая внезапно возникшую брезгливость, я отодвинул от себя тарелку.

– Юрий знал о вашей связи с Ритой?

Что-то в моем тоне не понравилось Мендозову, и он обиженно надул пухлые губы.

– Было дело. Через месяц после того вечера он зашел ко мне. А Рита была у меня. Ругались, помню, с ней. Я сказал, чтобы спряталась в соседней комнате, и впустил Юрку. Он отдал кассеты, которые брал раньше, и уже собрался уходить. Тут Ритка возьми да и выйди.

– Вы могли бы придумать что-то, соврать, наконец, что это случайность.

– Какая случайность! Она в мою рубашку нарядилась. Юрка-то не дурак, все понял, побледнел, как смерть, ничего не сказал, повернулся и ушел...

Все, что сообщил Мендозов, совпадало с рассказом Вышемирского. Все до последней мелочи.

Но ни Мендозов, ни я не знали, что в тот злополучный вечер Юрий, кляня себя в слабости, вернулся к дому, где так безжалостно растоптали его первое чувство...

Кровь больно била в виски, когда он представлял себе, что происходит там, за темными провалами окон. Ждал, вышагивая по противоположной стороне улицы, ждал и сам не знал, чего ждет. Наконец не выдержал, перешел через дорогу, крадучись приблизился к дому. Замер, прислушиваясь к току собственной крови. «Я загляну туда, загляну краешком глаза и уйду, честное слово, уйду...» – говорил он себе.

В окне вспыхнул свет – он был ослепительно ярким, взрывающим сетчатку глаз. Юрий отшатнулся и кинулся на противоположную сторону.

Открылась калитка. Рита вышла на улицу, осмотревшись, перекинула через плечо сумку и пошла прямо на Юрия.

С каждым ее шагом расстояние между ними сокращалось. Казалось, что по запальному шнуру к нему ползет огонек, грозящий взрывом.

И взрыв произошел. Спазмой свело горло, и вместе со стоном из глаз брызнули слезы.

Рита остановилась.

– Кто здесь? – тихо спросила она и сразу угадала: – Юрка, это ты?

«Я плачу, плачу! – говорил он себе. – Из-за чего? Зачем? Кто стоит таких мучений? Она?»

– Ты что, Юра? – Подойдя вплотную, Рита провела ладонью по его щеке. – Господи, какой же ты еще мальчик! Из-за меня, да? Ну скажи, из-за меня?

Ему показалось, что кто-то посторонний читает его мысли, лишая тем самым последнего убежища, последней возможности найти утешение, забыться.

– Я ненавижу тебя! – крикнул он. – Убери руки, не трогай меня! Я не нуждаюсь в твоей жалости!

Новый приступ жалости к себе охватил его, и он бессильно прислонился к дереву.

– А ты можешь быть сильным. – Рита ласково коснулась его волос. – Таким ты мне нравишься. Только вот этого не надо, слышишь, не надо плакать. Этим ты все портишь...

Юрий схватил ее руки и начал покрывать их торопливыми поцелуями, задыхаясь, бормотал что-то, пьянел, произнося вслух те слова, что долгими месяцами носил в себе...

Он медленно вел ее к своему дому. Была секунда – они вышли в прихожую, – когда оба почувствовали неловкость. Случайность происходящего вдруг стала очевидной, но было уже поздно, и оба, хотя и по разным причинам, не смогли отступить. Юрий открыл дверь неосвещенной комнаты, и они одновременно шагнули в темноту.

– Курить хочется, – сказала Рита, устроившись с ногами в глубоком старинном кресле.

Юрий засуетился в поисках сигарет.

– В сумке, – подсказала она.

Огонек спички осветил часть стены.

– Это твоя комната? – Она не тушила спичку, перехватила ее за обгоревший конец и держала перед собой, пока та не догорела до основания.

– Нет, здесь жила мама.

– Не люблю курить в темноте. Где выключатель?

– Зажги свечку. – Юрий взял со стола подсвечник с огарком. – И не говори громко: за стеной спит отец.

Дрожащее пламя осветило комнату.

– Целый музей. – Рита встала и, держа подсвечник в руке, подошла к стене, увешанной картинами. – Мама рисовала?

– Нет. Это Врубель, Нестеров...

– Не поддельные? – недоверчиво спросила она.

– Нет.

– А ты не сердись, Юра. – Она стряхнула пепел на пол. – Вот ты просишь, чтобы я громко не говорила. Понимаю – отец спит. Ты его боишься. А Миша не боится...