Иван Лазутин - Сержант милиции Страница 25

— Поезжайте, только быстрей.

Видно было, что майор чем-то недоволен.

Выйдя из следственной комнаты, Григорьев сильно хлопнул дверью. Поднимаясь к себе в кабинет, он остановился в коридорчике, где пришедшая с поста смена милиционеров сдавала оружие и переодевалась. Стоявший здесь шум раздражающе резанул слух майора, и он уже намеревался призвать к порядку, но, заметив, как старательно и любовно молоденький сержант складывает свою милицейскую форму в маленький шкапчик в стене, улыбнулся.

Закрыв дверь своего кабинета на ключ, майор достал из нижнего ящика письменного стола флакончик валерьянки и, боязливо оглядевшись, словно опасаясь, чтобы кто-нибудь не подсмотрел за ним, влил несколько капель в стакан с водой и выпил.

Ни жена, ни сослуживцы не знали, что последнее время у майора временами пошаливало сердце. «Жара», — объяснял он себе это наступившее ухудшение здоровья. Флакон с валерьянкой он спрятал на старом месте — в ящике под бумагами.

Григорьев боялся, чтобы кто-нибудь не подумал, что он сдает. Размышляя однажды о быстротечности земной жизни, где «ничто не вечно под луной», он хотел, чтоб кто-нибудь из друзей как добрую шутку сказал о нем, когда его уже не будет: «Он прожил жизнь, как боевой конь атакующего эскадрона, в бешеном галопе, и умер на боевом галопе, в атаке. Славный был старик… И любил пословицы…»

Григорьев вяло улыбнулся: «Но неужели и вправду сдаю?» С этой мыслью он подошел к окну, энергично распахнул высокие створки и вздохнул полной грудью. Не отнимая от створок широко распластанных рук, он с минуту продолжал стоять без движения, прислушиваясь к биению собственного сердца, которое минуту назад щемило и работало с перебоями.

— Ну вот, и все в порядке, — сказал он вслух. — Вот ты уже тикаешь, как часы.

Он приложил ладонь к левой стороне груди, словно желая лишний раз убедиться, что сердце бьется нормально. «И, конечно, не от валерьянки. Жизнь!..»

20

Когда Ларисе Былинкиной сказали, что ее вызывает декан, она испугалась. «За что?» — мучилась она в догадках и перебирала в памяти все свои грехи, которые успела совершить за год учебы, но так и не поняла, к чему же ей приготовиться.

Все оказалось проще. Декан любезно попросил ее помочь молодому человеку, приехавшему в Москву из Сибири. Приехал учиться, а с ним случилось несчастье.

— Можете познакомиться, студент первого курса Северцев, а это, — декан галантно развел руками и кивнул головой в сторону Ларисы, — наша прима-балерина, теперь уже студентка второго курса Лариса Былинкина.

Лариса смутилась. Она вспомнила, как накричала на этого парня с забинтованной головой, когда он стоял у дверей актового зала.

— Первым делом, конечно, в столовую, — сказал декан и, повернувшись к Алексею спросил: — Денег вам в профкоме дали? Ну вот и прекрасно. Потом нужно устраиваться в общежитии. Вам, товарищ Былинкина, не оставлять Северцева до тех пор, пока он не получит там все, что необходимо.

Что могла ответить студентка второго курса, когда ее так любезно просит сам декан? Декан, о котором говорят как о черством и непреклонном человеке?

К своему шефству Лариса приступила с особым рвением. Но этот ее энтузиазм стал охлаждаться с первых же шагов. В столовой она молча казнилась, когда ее подшефный (это показалось ей вечностью) ел рагу не вилкой, а ложкой. А когда он принялся корочкой хлеба до глянца подчищать дно тарелки, Лариса готова была от стыда провалиться сквозь землю. Ей казалось, что вся столовая смотрит в ее сторону.

Этот конфуз еще больше усилился на улице. Некоторые прохожие замедляли шаг и с любопытством глядели на странную пару. Если бы это поручение давал не сам декан, она давно бы бросила Северцева.

Не обмолвившись ни единым словом, они дошли до Охотного ряда. Лариса была не из робких, но на этот раз она не находила, о чем можно заговорить со своим странным подшефным. В метро молчание для обоих стало тягостным.

Посмотрев на Алексея скорбными глазами, Лариса спросила:

— Вы упали?

Алексей густо покраснел.

— Нет, на меня напали бандиты.

— Бандиты? — Глаза Ларисы выражали одновременно и удивление и испуг. — Ой, как это интересно. Расскажите, пожалуйста. Я еще ни разу не видела, как людей грабят.

Выпалила и стыдливо спохватилась: «Дура, что же я делаю — у человека несчастье, а я обрадовалась».

— Вы меня извините, я не так выразилась, но я очень прошу вас рассказать, как и где это случилось?

Рассказывал Алексей сбивчиво, неохотно, с пропусками и совсем утаил случай с рестораном. Доведя рассказ до того, как он очнулся в роще без денег и без документов, Алексей кашлянул в кулак и, глядя поверх головы Ларисы, закончил:

— Ну, а дальше я попал в милицию. Это уже неинтересно.

— Нет, нет, интересно, рассказывайте дальше. Мне ужасно нравятся такие штучки. Ведь я и на юридический-то пошла только потому, что безумно люблю всякие приключения и опасности. Расследовать, ловить преступников… Это же очень интересно. Пожалуйста, рассказывайте дальше.

Алексей рассказывал, а Лариса не сводила с него глаз. Так, попривыкнув друг к другу, они доехали до Сокольников. В глазах девушки Алексей был уже героем. Не стесняясь прохожих, она шла теперь рядом с ним и дотошно забрасывала его вопросами. В разговоре Лариса не упускала возможности блеснуть и своими знаниями.

— А они очень страшные?

— Да как вам сказать. Обыкновенные.

— Ну ясно, характерные уголовные типы: с узкими, низкими лбами, с бандитскими челками и хищными челюстями. Что вы там ни говорите, а я на этот счет — ломброзианка. Преступность — это патология. Да, кстати, какие у них ножи? Финские или кинжалы?

— Ножей я не заметил.

— Ах, да, я и забыла. Профессор Бурминов говорил нам на лекции, что нож в двадцатом веке, как орудие преступности, уже не типичен. Его вытесняют другие орудия насилия — огнестрельные.

Говорила Лариса по-книжному, выспренне, грамотно. Слова «лекция», «профессор», «патология», «ломброзианка» (последнее слово Алексей слышал впервые и силился его запомнить, чтобы потом посмотреть в энциклопедии) и еще много других научных слов, слетевших с ее языка, вызвали у Алексея необъяснимое уважение к этой маленькой, стройной девушке со светлой головкой и умными синими глазами. Хотя сегодня он сам видел резолюцию ректора о зачислении его на юридический факультет, однако студентом он себя еще никак не чувствовал. В нем ничего не изменилось по сравнению с тем, каким он был месяц и даже год назад. А вот Лариса была настоящая студентка. Она даже «л» выговаривала не как все, а по-особенному, неуловимо мягко и красиво. Свое имя она произносила как что-то среднее между «Лариса» и «Уариса».

Вначале разговор с Ларисой Алексей воспринимал почти как допрос. И только, когда она стала расспрашивать о доме, о деревне, о матери, о девушке, Алексей впервые почувствовал, что он не в милиции.

Родная деревня, мать, девушка… Вот любимой девушки у него еще нет. Не до этого было, сидел ночами над книгами, выжимал на золотую медаль.

Когда Лариса узнала, что среднюю школу Алексей закончил с золотой медалью, она молча подняла глаза и про себя заметила: «Все ясно: высокий развитый лоб, умный, печальный взгляд и этот особый, благородный овал лица, который обычно встречается у людей одаренных: у поэтов, у художников, у музыкантов…»

В общежитии в июле, как правило, не бывает того порядка, какой поддерживается в течение учебного года. Студенческий городок в это время превращается в туристскую базу. Свои, коренные, студенты разъезжаются на каникулы, а комнаты занимаются абитуриентами, студентами из других городов, молодыми иностранными гостями-туристами. С утра до поздней ночи у проходной будки толпятся группы приезжих и отъезжающих.

Беспорядочная сутолока у окошка дежурного коменданта, снующие взад и вперед чем-то взволнованные длинноволосые парни, хлопанье дверями в комнатах, бесконечно длинный коридор, где за поворотом шел такой же поворот, — все это Алексею показалось непонятным, чужим, далеким…

Видя беспомощную растерянность своего подшефного, Лариса еще горячее принялась устраивать его быт. Если б в эту минуту на нее посмотрела родная мать и увидела, как ее дочка-паинька по-хозяйственному распекает коменданта этажа за то, что тот попытался всучить Северцеву рваную простыню, она прослезилась бы от умиления.

— Вы думаете, что вы даете? Нет, вы только посмотрите сами, что вы даете? — Лариса раскинула на руках простыню и сделала такие глаза, что комендант, парень лет двадцати трех, привыкший ко всяким проявлениям студенческого гнева, усовестился. Он скомкал простыню и бросил ее в угол. Из кипы белья он выбрал самую белую простыню и подал ее Ларисе.

— Пожалуйста, новенькая.