Елена Топильская - Ловушка для блондинов Страница 3

Постовой, вовлеченный в следственные манипуляции, проникся важностью происходящего. По моей просьбе он связался по рации с дежурным, сообщил, что нам нужен судебно-медицинский эксперт для фиксации и изъятия следов крови, получил ответ, что свободный медик будет не раньше, чем через пару часов, и, закончив переговоры, выразил готовность охранять это пресловутое место происшествия сколько потребуется, не считаясь с личным временем.

Убедившись, что охрана места происшествия обеспечена надлежащим образом, я потащила Кужерова в машину, и через три секунды мы уже двигались в сторону нашей старейшей больницы, знаменитой тем, что основной контингент пациентов ее состоял из окрестных бомжей, стекавшихся на лавочки тенистого больничного сада, где под каждым им кустом был готов и стол, и дом. Летом эти бомжи прямиком с лавочек попадали в больничные палаты с алкогольной интоксикацией, аспирацией рвотными массами, ножевыми ранениями от собутыльников, зимой — с теми же диагнозами плюс обморожение.

С учетом этого спецконтингента некоторые особенности больничного бытия, как то: полное отсутствие больничного белья (попавшие сюда по “скорой” так и лежали в своей одежде на голых матрасах без простыней и наволочек) и полное отсутствие столовых приборов, в результате чего пациенты, не запасшиеся ложками и стаканами, вынуждены были глотать слюнки, завистливо глядя на тех, у кого ложки были, так вот, эти особенности воспринимались больными правильно, все сознавали, что стаканы и ложки только дай бомжам — они сразу перекочуют под больничные кустики, равно как и белье на них переводить было слишком шикарно.

Территория больницы была похожа на старинный парк родового замка — вековые липы и дубы; усыпанные поздними цветами кусты шиповника; темно-зеленый жасмин, уже отцветший, а в начале лета разливающий свой нежный аромат далеко окрест… Путь к нужному нам корпусу преграждали распростертые поперек дороги два храпящих тела с признаками грядущей алкогольной интоксикации, распространявшие отнюдь не жасминовый аромат. Снующие по территории медсестры в крахмальных халатах привычно перепрыгивали через тела и неслись дальше по своим медицинским делам.

Лестница больничного корпуса представляла собой гибрид помойки с общественным туалетом. На площадке второго этажа со стены свисали раскуроченные останки таксофона. Из угла тошнотворно пахло что-то, прикрытое газеткой. Дверь на этаж, явно подвергавшаяся многократным взломам и реставрациям, была заперта с тщательностью психиатрического стационара специального типа.

Подергав дверь, я отошла в сторону и кивнула Кужерову. Он до перехода в убойный отдел работал в территориальном отделе, обслуживавшем, в том числе и эту больницу, соответственно, знал, как сюда проникать. Кужеров задачу понял, забарабанил в дверь и заорал дурным голосом:

— Открывайте, милиция!

Эти выкрики он повторил еще три раза без всякой интонации, глядя в сторону, как бы исполняя рутинную повинность, и не успело эхо от его требований затихнуть в гулких лестничных пролетах, как с той стороны двери забренчали ключи. Нам открыла пожилая санитарка. Кужеров молниеносно сунул ей под нос милицейское удостоверение, и она закивала головой:

— Конечно, заходите, заходите. Мы от пьяниц закрываемся, а то стоит одному лечь в отделение, как дружки к нему повадятся, мало того, что в столовой гадят, так у людей вещи воруют. Вы к Витеньке Коростелеву, наверное? С черепно-мозговой? Вот сюда, первая палата налево. Там жена у него сидит, такая девочка милая. Не отходит от его постели, все плачет потихоньку, уж доктор ее выгоняет передохнуть, а она ни в какую. Вот парню с женой повезло…

Сопровождаемые разговорчивой нянечкой, мы с Сергеем зашли в маленькую палату, в которой у окна стояла одна кровать. На ней лежал голый по пояс мужчина, голова его была обрита наголо и залеплена какими-то тампонами, рядом стояли стойка с капельницей, какие-то приборы. Возле кровати на табуреточке сидела молодая женщина в блестящей маечке и обтягивающих брючках, с копной рыжих кудрявых волос. Она обернулась, когда мы вошли. Лицо было заплаканным, но губы и глаза, тем не менее, накрашены. И меня это очень тронуло: у постели больного мужа, можно сказать, в походных условиях, а не забывает, что она женщина.

Никакого постового, естественно, и в помине не было, как курящего, так и некурящего. Я и не удивилась; вот если бы пост стоял, тогда бы я удивлялась. На всех ударенных по голове постовых не напасешься. В конце концов, он не подстреленный бизнесмен, вряд ли его придут сюда добивать колотушкой. Да и при круглосуточном дежурстве жены никакого поста не надо. Судя по тому„как она вцепилась в руку мужа, безвольно вытянутую поверх одеяла, никакой маньяк сюда не пройдет. Я отметила, что потерпевший Коростелев лежит на чистом, хрустящем белье, явно не больничного происхождения. Рядом на тумбочке — пакет с соком, стакан, кипятильник, термос.

Глаза потерпевшего были закрыты, губы запеклись. Вокруг глаз виднелись черно-синие круги — верный признак черепно-мозговой травмы, так называемые “очки”. Когда-то я, допрашивая избитую мужем женщину, по неопытности приняла такие “очки” за фингалы и подвергла сомнению ее слова об ударе утюгом по голове, стала домогаться рассказа про подбитые глаза. Спасибо, судебно-медицинский эксперт, тихо заполнявший свои бумажки в уголке, меня деликатно поправил, просветив насчет черепно-мозговых “очков”.

— Здравствуйте, — тихо сказала я жене, вопросительно смотрящей на меня. — Я из прокуратуры, следователь…

Жена приложила палец к губам.

— Тише, он спит, — прошептала она. — А из милиции уже приходили…

Я тоже перешла на шепот:

— Дело по нападению на вашего мужа будет в прокуратуре, я должна его допросить.

В ее глазах мелькнул страх.

— Зачем?! — умоляюще прошептала она. — Не надо его мучить…

— Я сейчас зайду к врачу, поговорю с ним. Вашего мужа я побеспокою, только если врач разрешит. — Я ободряюще коснулась ее плеча, она поежилась, и ее огромные глаза наполнились слезами.

— Как ваше имя-отчество? — наклонилась я к ней.

Мне было ее ужасно жалко, и я, как всегда в таких обстоятельствах, проклинала свою деликатную натуру. Я испытывала неловкость за то, что беспокою человека с тяжелой травмой и его родных, которые тревожатся за его жизнь, так же, как всегда стеснялась уличать своих подследственных во вранье. Мне почему-то всегда казалось, что им безумно стыдно передо мной, если я даю им понять, что знаю, что они врут. Правда, у меня хватало осторожности никому не признаваться в этих переживаниях. Представляю, что сказал бы мне друг и коллега Горчаков. Проходу бы не дал…

— Оля… Ольга Васильевна. — Она с трудом сдерживала слезы.

— Сережа, побудь тут, пока я врача найду, — шепотом сказала я Кужерову и отправилась на поиски ординаторской, краем глаза отметив, что Кужеров подсел к Ольге Васильевне и, похоже, начал устанавливать оперативный контакт. С проходящими по делам женщинами у него это всегда прекрасно получалось.

На розыск лечащего врача моего потерпевшего я потратила больше времени, чем на то, чтобы добраться до больницы. Доктор нашелся в пустынной столовой, где он жадно поглощал какую-то баланду омерзительного вида и запаха. Лет доктору на вид было около сорока, впечатления преуспевающего человека он не производил. Я нахально прервала его трапезу, предъявив свое удостоверение, и присела рядом, не дожидаясь приглашения.

— Хотите? — Доктор качнул ложкой в баланде. — Вас тоже могут покормить.

Я максимально вежливо отказалась. Доктор быстро дохлебал свой суп и с видимым сожалением отказался от второго, с тарелкой которого маячила в окне раздачи повариха. Ложку доктор вытер обрывком рецепта и сунул в нагрудный карман.

— Ну что, вы по поводу Коростелева? — осведомился он, не трогаясь с места; наверное, надеялся, что после моего ухода все-таки наестся до отвала.

Я кивнула.

— Он в сознании?

Доктор задумчиво потеребил торчащий из кармана черенок ложки:

— Хотите допросить? В принципе, не возражаю, только когда сам проснется. Будить не надо.

— А что можете сказать про перспективы?

— А что можно сказать… Хреновые перспективы. Серьезная черепно-мозговая, ушиб головного мозга. Отшибло мозги, короче.

Я поморщилась, но справилась с собой. В конце концов, доктору, специализирующемуся на лечении бомжей, уже трудно представить, что есть и нормальные люди.

— А он общаться-то может?

— Может. — Доктор пожал плечами. — Только не помнит ни хе… Простите, ничего не помнит. Амнезия.

— Что, вообще ничего?

— Даже имя свое не помнит, — подтвердил доктор. — Так что напрасно время потратите. Такое бывает при травме головы.

— А со временем? Память восстановится?

— А со временем, — ответил доктор, передразнивая мою интонацию, — надо будет гроб заказывать. Или дом хроников. Башка — она дело тонкое.