Сергей Майоров - Иллюзия смерти Страница 3

Глава 3

Первого пропавшего мальчика, Толика Мартьянова, нашли в день исчезновения, то есть через сутки после появления цыган на окраине города. В этом году, который отец называл сумасшедшим, мы с Толиком закончили второй класс. Учились вместе, он сидел за одной партой с Машкой Санниковой, единственной девочкой нашего двора. Толик жил на соседней улице.

Направляясь в магазин и проезжая на велосипеде мимо забора их частного дома, покрытого причудливыми кружевами плюща, я часто слышал отрывистые звуки, порой визгливые, а иногда угрюмые, на слух ужасные и порождающие самые недобрые предположения. Уже когда мы учились вместе, я попытался выяснить у Толика причины их возникновения.

Он ответил так же коротко, как всегда говорил на уроках математики, получая за это пятерки:

— Моя жизнь разделилась на две части.

Я знал, что Толик наряду со мной находился в числе тех редких детей, которые в восьмилетнем возрасте книги любят читать, а не слушать. Скорее всего, эту фразу о жизни он где-то подсмотрел, запомнил и долго ждал, когда ее можно будет применить на практике.

После его ответа я попытался получить дополнительные разъяснения, и вскоре все стало на свои места. Моя любовь к музыке сразу исчезла, не успев сделать первого вдоха. Кому-то из родителей Толика показалось, что у него хороший слух. Это подозрение родило другое: мальчик любит музыку. Поскольку в доме Толика как раз находился аккордеон деда, не вернувшегося с войны, участь моего одноклассника была предрешена.

Моя мама утверждала, что гениальность в математике отрицает предрасположенность к музыке. В городе же начали поговаривать о том, что Толик подает надежды. Он вот-вот примет участие в каком-то музыкальном конкурсе, проводимом в областном центре. В каком именно, родителями Толика не уточнялось. Единственный в нашем местечке преподаватель музыки Шмуэль Маркович эту новость не подтверждал, но и не отрицал. В конце концов взрослые заговорили о том, что лучше бы Толика от музыкальных занятий освободить, чтобы не мучить.

Наши родители никогда не были близки, поэтому я очень удивился, увидев на пороге квартиры его маму.

— У вас нет Толика? — спросила она, комкая на груди отвороты платья.

— Нет, — растерянно ответила моя.

Она хорошо знала, что я был из тех, для кого преподношение сюрпризов являлось делом обыденным.

Поэтому мама повернулась ко мне и спросила, как делают обычно одни женщины в присутствии других, чтобы из солидарности взять на себя часть чужой ответственности:

— Артур, вы с Сашей Толика сегодня не видели?

По привычке помотав головой, я так же заученно принялся осмысливать существо вопроса. Моей маме было известно, что «два этих действа он производит, как правило, в последовательности, обратной здравому смыслу». Так говорила она отцу.

Поэтому мама присела, внимательно посмотрела мне в глаза и четко, едва ли не по слогам, спросила:

— Артур, вы видели сегодня Толика?

— Нет.

Мы с Сашкой весь день нарушали запреты, введенные взрослыми на время присутствия в городе цыган: ездили на рыбалку и купались. Одно только упоминание этого факта помогло бы обеим мамам обрести веру в мои слова. Правда исключала саму возможность нахождения рядом с нами Толика, до сих пор не преступившего ни единого запрета.

Но я решил утаить страшную истину, сообщив безобидную:

— Толика мы не видели. — Говоря это, я старался выдержать тон, избранный мамой.

— Он не обманывает, — грустно сказала она, вставая с колен. — А как давно вы его потеряли? — Этот вопрос адресовался уже не мне.

— Утром. Он пошел в кино. Его до сих пор нет.

Слезы взрослых, если это не мама, никогда не производили на меня впечатления. Я просто переставал веселиться, и то потому, что того требовали, как я догадывался, правила приличия. А все оттого, думается, что фантазии мои не могли представить тех бедствий, которые заставили бы взрослых плакать. Коленка, ушибленная при падении с велосипеда, запрет на сладкое и игру на улице — это понятно. Тут разрыдается кто угодно. Но мне трудно было вообразить маму Толика, упавшую с велосипеда. Совсем уж невозможно было додуматься до того, что ей кто-то запретил брать из буфета конфеты.

Мама обняла женщину и ввела ее в квартиру.

— Пойду? — спросил я.

Мне нужно было закончить одно дело.

— Подожди, — велела мама и направилась к сифону, стоявшему на столе.

Это было уже совсем некстати. Отец принес из леса, где тренировал лыжников, банку земляники. Ягоды только что были вымыты и залиты молоком. Это оказался тот самый редкий случай, когда я рвался к столу.

Появление мамы Толика противоречило поведению взрослых в принципе. Когда я имел десять веских причин, чтобы не есть, меня заставляли это делать. Когда же я стремлюсь к тарелке, меня к ней не подпускают. Ну какая разница, что в ней ягода, а не мясо?

«Это тоже еда», — всегда говорила бабушка из большого города, которую мама не раз заставала врасплох в тот момент, когда она набивала мои карманы карамелью.

Налив полный стакан, мама вернулась и подала его гостье.

— Спасибо, — сказала мама Толика.

— Эти цыгане… — робко начала моя мама, не думая продолжать.

— Мы у них искали. Толика там нет. Они такие странные, но мы обошли весь их табор.

Да, цыгане и вправду странные люди. Зная, что им ничего не дадут, они все равно ходят и просят.

Однажды, улучив момент, я откликнулся на их просьбу. Увидев в окне трех цыганок, забредших в наш двор, я стащил из трюмо початую пачку сигарет «Шипка», позабытую каким-то гостем, и под предлогом проверить, накачаны ли шины велосипеда, выбежал на улицу.

В то лето жара словно поклялась задушить наш город. Самым уютным местом вне квартиры был подъезд, погруженный в вечный сумрак, не зависящий от времени суток. Но прохлада, пахнущая старым деревом, умиротворяла лишь на мгновение. Улица тут же слизывала с кожи аромат дерева и пропитывала ее запахом кленов. Зажмурившись, я выбежал и бросился вослед цыганкам, уходящим со двора с пустыми руками.

— Тетенька! — крикнул я женщине в цветастой юбке, которая последней покидала негостеприимную территорию. — Вам это нужно?

Я не был уверен, что цыганкам требуются сигареты, но думал, что у них, в конце концов, есть свои мужчины. Раз цыганки ходят по дворам и просят, следовательно, у их отцов, братьев и мужей дела обстоят не очень. Пусть эта цыганка передаст пачку кому-нибудь из них. Ей же не трудно это сделать.

Она присела и приняла сигареты, без удивления глядя на меня. Мое предложение застало ее в тот момент, когда маска жалобной мольбы сходила с ее лица. Я неприятно поразился этому процессу. Сейчас эта женщина уже ничем не вызывала жалости. Мне показалось, что в глазах ее промелькнула досада.

Если бы кто-то в этот момент попросил меня об этом, то я не сумел бы объяснить свое неприятное чувство. Где-то глубоко внутри себя я понимал, что просящий, страдающий человек после отказа может испытать отчаяние, разочарование, огорчение. Но он никогда не почувствует досаду.

Хрупкая, еще ни разу по большому счету не обманутая детская душа моя запротестовала. Я чувствовал, что нахожусь в центре процесса, недоступного моему пониманию, чувствовал, что непригоден для участия в нем. Однако передо мной были люди взрослые, и они этот процесс не останавливали. Легкое чувство суеты овладело мной. Точно такое же возникало при приближении любой чужой или бродячей собаки.

В этом состоянии недоверия, вполне проступившего сквозь мою искренность, я и услышал голос отца:

— Артур!

Он прозвучал за моей спиной. Видимо, отец стоял за воротами двора.

— До девяноста двух лет проживешь, мальчик, — торопливо, словно расплачиваясь за купленные пирожки из окна отходящего поезда, быстро проговорила цыганка. — Глаза у тебя ясные, но голову береги.

— Подойди ко мне, Артур. — Отец проявил настойчивость.

— Ай, не бойся за сына, красавец! — затараторила цыганка, поднимаясь и выпуская мою руку. — У кривого Егорки глаз шибко зоркий, одна беда — глядит не туда!

В следующий момент я почувствовал, как отец положил мне руку на плечо.

— Лучше дай маленькой девочке на хлеб, — предложила она ему.

Только сейчас я заметил, что из-за цветастых юбок цыганок выглядывала крохотная перепачканная мордочка. Я понял, что девочка стояла за оградой, когда цыганки входили просить.

Ни слова не говоря, отец взял меня за руку, еще хранящую сухое тепло цыганской ладони, и повел прочь.

Он молчал всю дорогу, но у самого подъезда присел, и лица наши оказались напротив.

— Никогда!.. Ты слышишь? Никогда не подходи к незнакомым людям. Ты знаешь, что происходит в городе?

Да, я знал. В городе пропадали дети.

Как вам уже известно, первого исчезнувшего мальчика, Толика Мартьянова, нашли быстро, через сутки после появления цыган на окраине города. Он висел на березе.