Леонид Cловин - Жёсткий ночной тариф (Бронированные жилеты) Страница 3

Несколько человек по-хозяйски прошли следом:

— Ставьте носилки за дверь. Чтоб меньше на виду! Милиционера у входа!

— Вы, собственно, кто такие? — Игумнов завелся.

— Считайте, что работники милиции. Вот документы!

Дежурный — он и сегодня дежурил — Лосев тут же подлез с подобострастием:

— Приказывают, значит, имеют право, товарищ капитан. Наше с вами дело — по стойке «смирно»…

— А ну-ка, давайте носилки назад в медкомнату… — гаркнул Игумнов так, что носильщики шарахнулись. — Вы кого обязаны слушать? Имеют право — значит пусть письменно прикажут… Возьмут к себе, наконец!

Кто-то из тех терпеливо объяснил:

— Это муж и жена. Они проводят политическую демонстрацию. Мы их скоро увезем…

— Больной должен быть в медкомнате!

— Мы вызвали врача…

— Да что вы с ним объясняетесь? — У кого-то лопнуло терпение. — Указание работника Комитета государственной безопасности для вас не приказ?!

«Может, это и был Рыжий?» — Игумнов не посмотрел тогда.

Громыхнул засов. Когда Игумнов вошел, милиционер снова придвинулся с автоматом ближе к фортке.

За стеклом, отделяющим дежурное помещение от коридора, шел обыск. Задержанный сидел на стуле. В плавках. Руки схвачены браслетами.

Автоматчика засек в поезде Волгоград — Москва офицер-отставник, когда состав пересек границу отдела. Отставник выходил в Павельцеве и первым делом забежал в дежурную часть.

— …Там в поезде! Не знаю, кто он. Или бежавший уголовник, или разведчик! При нем пистолет-пулемет… — Отставник случайно заметил, как его визави по купе, укладывая вещи, достал со дна сумки свою опасную игрушку и переложил почти на самый верх. — Мне было хорошо видно с моей второй полки. Нам о них рассказывали на занятиях. Совсем крохотный! Я его потом еще несколько раз видел по телевизору. В репортажах с Ближнего Востока…

Дежурный поверил: о террористах, вооруженных новейшим автоматическим оружием, не раз сообщали средства массовой информации.

— Проверим, — сказал он. — Спасибо…

В КГБ никто, конечно, не звонил — готовились брать сами.

Пока согласовывали место и способ задержания, волгоградский проследовал благополучно Ожерелье — самую продолжительную свою стоянку — и прибыл на последнюю — в Каширу.

Там уже ждала телеграмма: «Пропустить до Москвы, организовать задержание, возложить непосредственное осуществление операции на начальника линейного отдела внутренних дел подполковника Картузова и отделения уголовного розыска — капитана Игумнова…»

Задержанного обыскивал ас этого дела — старшина, двадцать лет простоявший при их пяти имевшихся в отделе камерах ИВС, — изоляторе временного содержания, а прежде КПЗ — камере предварительного задержания. Он рубчик за рубчиком, шов за швом осматривал белые, чистого хлопка одежды боевика.

Каратист — инспектор боевой подготовки стоял начеку позади стула.

Рядом крутился новый заместитель Игумнова майор Цуканов, суетливый, с низко опущенным брюшком. Цуканов из кожи лез, чтобы притереться.

Протокол задержания составлял самолично Картузов.

— Ты к себе? — не отрываясь от бумаг, спросил он у Игумнова.

— Да, наверх.

— Погоди. Мне надо сказать тебе пару слов. — Картузов обернулся к понятым. — Покурите…

Понятые — молодцы из камеры хранения, ударники коммунистического труда — оказывали посильную помощь милиции, за что безбоязненно приторговывали по ночам спиртным.

Картузов кивком пригласил Игумнова в коридор. Несколько милиционеров и обэхээсэсники с линии, стоявшие там, мгновенно слиняли, увидев входящих.

— Заявитель приходил… — Картузов прихватил начальника розыска за «молнию» на варенке. — Опять та же история. Еще девчонка пропала.

— Воронежская?

— И опять летела тем же рейсом! В час ночи была в аэропорту.

Это был уже третий случай. Двум предыдущим заявлениям ни в одном отделе внутренних дел хода не дали. «Розыск пропавших без вести осуществляют органы милиции по месту жительства пропавшего». Похоже, теперь опухоль развилась. Пошли метастазы.

— Что-нибудь везла с собой?

— Ерунда. Рублей сто. В сумочке… Вот ее фамилия, — Картузов достал листок. — Мылина Зоя Ивановна.

— Молодая?

— Двадцать два года. Ученица маляра-штукатура…

Когда наступали деликатные эти ситуации, Игумнов и Картузов менялись местами: Игумнов задавал вопросы, Картузов подробно отвечал.

В случае проверки начальник розыска обязан был брать все на себя. Так было принято. И единственной его прерогативой было полное знание обстоятельств.

— Товарищ подполковник!.. — из дежурки уже звали. — К телефону!..

— Сейчас! Отец Мылиной приедет первой электричкой. Он в аэропорту. В милиции.

— Давно был случай? — спросил Игумнов.

— Неделю назад. А те? Я уже подзабыл…

— Двадцать восьмого мая и шестого июня.

— Встаньте, кто был наказан за то, что не смог раскрыть тяжкое преступление… — Фальцет начальника управления разносился по непроветренному гулкому помещению, где происходили обычно совещания оперативного состава.

По обыкновению, никто не поднимался. Таковых не было. Скубилин обманчиво-приветливо смотрел в зал.

— Нет таких?

— Не-ет!

Никого ни разу не наказали за то, что ему не удалось раскрыть кражу, грабеж, ограбление контейнера и даже убийство!

— А теперь встаньте, кого я наказал за укрытие преступлений от регистрации!

Заскрипели рассохшиеся стулья, паркет. Клубы для совещаний уголовного розыска снимали всегда наименее престижные, пустовавшие, чтоб не платить.

В разных углах зала поднимались оперативники. Московские вокзалы. Казанский, Курский — эти всегда шли первыми по числу укрытых. Киевский, Белорусский. Поднялась Рязань, линейное отделение на станции Бирюлево. Товарные станции с крупным оборотом грузовых перевозок, Брянск…

— Ну, ну… — Генерал подбадривал робеющих. Спектакль этот повторялся каждые полгода. — Не стесняйтесь!

Оперативники в разных углах зала продолжали подниматься, пока не встал последний, откуда-то из Унечи, у которого нашли несколько дюжин коммерческих актов.

Когда скрип паркета и стульев утихал, Скубилин говорил:

— Так зачем же вы укрываете? Если вы не дорожите собой, подумайте о ваших семьях! Ведь мы вас привлекаем и будем привлекать к уголовной ответственности… Не десятки. Сотни по Москве выгнаны с работы, арестованы и преданы суду! Я спрашиваю вас! Кому это нужно? Мне? Вам? Министру?

Спектакль никого не мог обмануть.

Критерием работы была раскрываемость: процент количества раскрытых преступлений от общего числа зарегистрированных.

Когда приходилось регистрировать нераскрытое преступление, даже начальство высокого ранга чувствовало себя так, словно подчиненные ставят перед ним чашу с ядом.

Игумнов с порога оглядел кабинет. Порядок за время его отсутствия нарушен не был. Каждый предмет на сейфе, на столе занимал отведенное ему место. Уходя, Игумнов так же внимательно ко всему присматривался, аккуратно расставлял стулья, тщательно подгонял один к другому, выравнивал линию.

Кабинет был небольшой, с двухтумбовым письменным столом.

На его, игумновской, памяти он сидел за столом шестым. Трое начальников розыска были переведены с понижением на другие вокзалы. Один ушел на пенсию. Один выгнан с привлечением к уголовной ответственности за укрытия.

Никто не поднялся по служебной лестнице. Должность начальника отделения розыска была тупиковая, после нее начиналось сползание до старшего опера. Если не «выкинштейн», не уголовное дело, не тюрьма.

Работать было можно, если бы начальство на самом верху не установило этот жесткий уровень раскрываемости преступлений — под 90 процентов.

Ни одна криминальная полиция в мире, даже оснащенная самыми передовыми средствами, не раскрывала преступлений больше чем на 45 divide;50 процентов.

Все об этом отлично знали.

Чтобы отчитываться на заданном уровне, существовал один путь — регистрировать только раскрытые преступления и к девяти раскрытым в отчетах добавлять одно нераскрытое. Висяк. Поэтому положение начальников розыска было опасным, непрочным и неустойчивым.

Игумнов запер дверь, подошел к окну. Квадратное, похожее на амбразуру окно выходило на жилой массив.

Игумнов нагнулся. В нише под подоконником стояла картонная коробка, доставшаяся ему от его выгнанного с волчьим билетом предшественника. В ней хранились винты, гвозди, куски проволоки. В ней же, при необходимости, можно было, идя на обыск, отыскать нужные для опечатывания сургуч, и шпагат, и даже пломбир. Помедлив, Игумнов достал коробку и перенес на стол.

Картонное хранилище имело второе дно. Игумнов обнаружил его случайно, уже на втором году после заступления на должность. В тайнике лежали незарегистрированные бумаги бывшего хозяина кабинета — заявления о нераскрытых кражах, нападениях в электропоездах.