Сергей Майоров - Иллюзия смерти Страница 34

— Это потому, наверное, что я единственный его старый знакомый, — объяснил я, подумав про себя: «Всех остальных он убил».

— Все новости плохие, — продолжая работать с какими-то бумагами, сообщил доктор. — С какой начать?

— Сколько он проживет?

— Это не новость. — Доктор снял очки и оттолкнул документы. — Крест на нем ставили еще в прошлом году. При поступлении была опаска, что он не протянет и недели. А сейчас ничего определенного сказать невозможно. Он может умереть через год, два, а то и завтра. — Доктор поднялся, вышел из-за стола, присел на его край и продолжил: — Но муки его велики. Я поражался такой вот любви к жизни до прошлого понедельника.

— А что случилось в прошлый понедельник? — заинтересовался я.

— Он стал ходатайствовать об активной эвтаназии.

— Активной? — переспросил я, поскольку, разумеется, знал, что такое просто эвтаназия.

— Да. Пассивная эвтаназия, это когда прекращается поддерживающая терапия больного. Активная — это когда вводится лекарственное средство, вызывающее быструю и безболезненную смерть.

— То есть у него просто где-то что-то очень болит, нет никаких моральных сил сражаться с этим, но физически он еще не так уж и плох?

— Если бы я не знал научного определения, то непременно пользовался бы вашим, — подумав, ответил доктор. — Настолько оно близко к истине.

— И что вы решили?

— Молодой человек, я врач, а не убийца, — обиженно, но резко ответил доктор. — То же самое сказал я и ему. Его страдания чудовищны, они ни с чем не сравнимы… нет, ну разве что с адскими муками. — Он перешел на обычный тон. — Но я не убийца.

— Я могу его навестить? — спросил я только для того, чтобы хоть что-то сказать, точно зная, что ничто на свете, даже цунами, сию минуту накрывшее эту больницу, не помешало бы мне так поступить.

— Сделайте одолжение, — вмешалась в разговор женщина-доктор, тоже не отрываясь от бумаг.

Я давно обратил внимание, что врачи умеют предметно разговаривать, не отрываясь от своих лечебных дел. Быть может, поэтому их почерк и не разобрать.

— Появление в четыреста двадцать третьей палате гостя — это что-то вроде явления Христа народу.

Коротким взмахом руки я попрощался с докторами и покинул это славное местечко. До палаты — десяток шагов.

Я вошел и остановился. Шесть кроватей в два ряда. Воздух, пропитанный миазмами. Под каждой кроватью емкости, наполненные фекалиями и мочой. Шестеро горемык в положении лежа. Кто без ног, кто без пальцев на обеих руках. У одного на бритой голове виднелись два длинных, словно по лекалу исполненных, шрама от оперативных вмешательств. Глаза есть у всех, взгляда нет ни у одного.

Эти шестеро очень похожи на горшки с посаженными и позабытыми растениями. Данные автоматы по производству нечистот никого не интересовали в этой больнице, своем последнем приюте. Даже неизвестно было, придет ли сегодня кто-нибудь, чтобы вынести из палаты их параши. Организмы, оставленные умирать из соображений гуманизма не на улице, а в больнице, вынутые из социальной среды. Я рассуждал так не потому, что не имел представления о добре и зле. Я просто описываю сейчас то, что видел так, как оно было на самом деле.

Меня интересовал только один. Вот этот. Безногий, с вывалившимся поверх простыни членом, в который был вставлен катетер. Он уже не мог мочиться сам, жидкость выводилась из него принудительно.

Очки его, кажется, не изменились с той поры. Только теперь толстые, требующие шлифовки линзы держались не на дужках, а на резинке от трусов.

Придвинув ногой стул, я нащупал в кармане нож, завернул полы пальто так, чтобы причинить им как можно меньше ущерба, и сел рядом с ним.

Сколько ему сейчас? Шестьдесят? Семьдесят?

Мы смотрели друг другу в глаза достаточно долго, чтобы он увидел связь между нами.

— Ты узнал меня, — облегченно произнес я. — Я вижу это.

Он пожевал губами и издал какой-то звук. Кажется, отрыгнул. Или ответил: «Да». Какая разница. Главное, он меня узнал. Не могу сказать, по каким приметам. Я сейчас очень не похож на того рыжего восьмилетнего мальчика, но он узнал. Если он и не припомнил мои приметы, то его инстинкт вряд ли утратил способность бояться неожиданных встреч.

— Сколько ты жил в страхе? — тихо спросил я. — И жил ли вообще?

Я вынул руку из кармана и нажал на кнопку. Тугая пружина мгновенно выбросила из рукоятки швейцарского ножа острое как бритва лезвие.

Он не увидел это, а услышал. Я все понял по зрачкам, свернувшимся за линзами.

— Гадкая падаль, ты изувечил и развешал на березах четверых детей, — глядя мимо него в окно, я произносил слова, пытаясь до краев наполнить их смыслом. — Тридцать два года. Невероятно. Тридцать два года я жил в надежде на встречу с тобой, а ты — на то, что никто так ничего и не докажет.

— Какая бредятина, — проговорил он грудным голосом еще человека, но уже не жильца.

— Разве? — Я улыбнулся. — Ты обречен.

— У тебя есть для меня еще какие-то хорошие новости? — Он закашлялся и с трудом перевел дух.

— Разве появление правосудия не хорошая для тебя новость?

Он долго и старательно разглядывал меня, шевеля огромными, налитыми кровью белками.

— Ты тот мальчишка, которого я катал на тракторе, да?

— Тот самый, которого ты хотел прикончить в спортзале.

— Разве тебя, рыжего, спутаешь с кем?.. До сих пор горишь как костер.

Он опустил голову и посмотрел на лезвие. Чтобы ему было понятнее, я повернул его. Солнечный луч отразился от ножа и ударил калеку по глазам. Я вдруг заметил, что он в раздумьях.

— Каком спортзале?..

Тварь!.. Меня тошнило уже не только от здешних запахов.

— Ты хоть знаешь, что вместо тебя казнили человека? По приговору суда поставили к стенке, убили ни в чем не повинного цыгана. Ты знаешь?.. Его звали Харман!

Он молчал долго. Что-то обдумывал. Уж не сценарий ли спектакля, который мог бы отвести от него беду?

— Делай то, зачем пришел.

Наверное, он не смог ничего придумать. Когда бывший тракторист выдавил это из себя, на меня словно кто-то дунул из выгребной ямы. Поморщившись от вони, я не сводил с него глаз.

— Наконец-то появилась возможность миновать ад, — хрипел он. — Я ждал… я все эти годы молил, чтобы кто-то из родителей этих щенков пришел и пролил мою кровь. Но они тупы до безобразия. Даже не ищут!.. Моя смерть от твоего ножа — искупление.

— Ответь мне только на один вопрос, — попросил я.

— Ну?.. — простонал он, и лучше бы я не спрашивал, потому что дышать было уже невозможно.

Кажется, во время разговора этот тип умудрился еще и сходить под себя.

— Зачем?

Некоторое время он лежал молча, а потом вдруг улыбнулся, как тогда, в кабине «К-700».

— Я цыган ненавижу.

— Ты не цыган ненавидишь! Ты просто больной сукин сын. Твоя история о похищенной сестре — ложь.

Он снова улыбнулся, демонстрируя неровный ряд зубов.

Надо же. Одного-двух всего-то и не хватает. Почти все сохранил. А у меня на пятнадцати протезы.

— Ну, скорей же! — издевательски заторопил он меня. — Сюда редко заходят. Сделаешь дело и уходи спокойно.

Я покачал головой.

— Как же ты жалок. С этим резиновым шлангом, торчащим из члена. Без ног, без будущего. С одним лишь прошлым. В очках — подзорных трубах, по локоть в крови, доживая свой век здесь, в зловонии. Как же ты жалок! — Я поднес лезвие к его левому уху. — Ты настолько мерзок, что мне хочется перерезать твое горло и сидеть здесь до тех пор, пока из тебя не выйдет последняя капля грязной крови.

— Давай. — Он посмотрел вверх и приготовился.

— Жалеть умеют все. — Я говорил и не узнавал свой голос. — Но я этому не обучен, тварь, вот в чем твоя проблема.

— Хватит болтать. Делай!..

— Искупления захотел? — Я покачал головой. — Боишься, что скоро прилетят мириады маленьких ужасных существ, подхватят тебя под руки и унесут туда, где ты не хотел бы оказаться? А смерть грешника от руки его несостоявшейся жертвы резко повышает шансы на полное прощение. — Я убрал нож от его уха, а из кармана пальто вынул яблоко. — Но тебе не повезло. Твой посетитель — милосердный человек.

Одним движением я рассек яблоко и положил половинки на грязную тумбочку.

— Тебе нужны витамины. Я попрошу сестру принести тебе второе одеяло.

Я поднялся и направился к выходу.

— Вернись! Иди назад, щенок!.. — прохрипел он в изнеможении.

Даже сейчас этот тракторист видел во мне того мальчишку, которого можно было без особых хлопот вздернуть на куске колючей проволоки.

Я вышел в коридор.

— Я специально убил твою мать! И тебя хотел, да мимо вышло! — спиной слышал я голос, дребезжащий, словно исходящий из треснувшего фагота.

Я прижался плечом к стене и закрыл глаза.

— Вернись и сделай то, что должен!

Он лгал. Ему нужно было сделать меня своим убийцей, раз уж в свое время не вышло наоборот. Он желает получить очищение, обвести меня вокруг пальца. Теперь я знаю, что это такое.