Евгений Сухов - Академия воровского дозора Страница 34

– Есть, товарищ майор!

Через несколько минут привели Петрушева. Заложив руки за спину, тот в ожидании уставился на Хабакова, сидевшего за столом. Арсений давно отметил, что некоторым людям свойственно меняться. При каждой следующей встрече они выглядели по-разному, и часто далеко не лучшим образом. Петрушев как раз был из их числа. В его внешности произошли серьезные изменения, он сделался поприземистее, изрядно ссутулился, на круглом лице серыми пятнами проступила щетина, выпуклый лоб, потемневший, как кора дерева, собрался в длинные морщины, под оплывшим подбородком кожа собралась в толстые складки.

Выглядел он заметно растерянным, припухшие глаза бегали по сторонам, словно искали помощь. Вот только взяться ей было неоткуда.

– Садись, чего стоишь?

Петрушев присел на стул.

– Курить будешь?

– Не откажусь.

Хабаков пододвинул пачку. Петрушев вытащил одну сигарету, неторопливо чиркнув зажигалкой, лежавшей на столе, закурил.

– Как настроение? – бодро спросил Арсений.

– Хочется сказать, что еще и не такое бывало, но вот язык как-то не поворачивается. Никогда не думал, что я такой знаменитый… в узких кругах. Все, кому не лень, приходили на меня поглазеть. Даже из соседнего округа сержанты патрульно-постовой службы заглянули… Чего из меня зоопарк-то делать?

– Обиделся, значит? – хмыкнул майор.

– А ты бы что делал на моем месте? Радовался бы, что ли, такой популярности?

– Вижу, ты – остряк. Надеюсь, что никогда не буду на твоем месте.

– Остряк, говоришь, вот только когда я в полицию шел служить, тоже не думал, что так повернуться может. Даже в кошмарном сне не мог представить!.. Хорошо еще, что в камере никто не понял, что я мент. Там двое «расписных» сидели, могло быть намного хуже…

– Не любишь ты людей, Петрушев, – укорил Хабаков, – а ведь я поместил тебя во вполне приличную хату. Один из твоих соседей – инженер авиационного завода, правда, бывший… За пьянку турнули. Другой – «щипач», тоже интеллигентная специальность в криминальном мире, третий и вовсе «катала». Не больно какой-то там убийца или маньяк. С ним о жизни можно поговорить, о политике порассуждать.

– Это который «катала»? У которого двух пальцев, что ли, нет? – усмехнулся Петрушев.

– Он самый.

– Как же это он без пальцев-то шулерит?

– Поэтому и отрубили, чтобы не шулерил больше. Нерасторопным оказался. Ладно, что еще из окна высотки не выбросили, а то, знаешь ли, и такое случается.

– А четвертый кто тогда был? Что-то от него за версту смрадом тянуло! Бомж натуральный!

– Опять ты не прав, Петрушев, – покачал головой Арсений. – Если так можно выразиться, настоящий аристократ. На площади трех вокзалов среди бродяг он имеет немалый авторитет.

– И как же такой аристократ в «обезьянник» угодил? Что-то не по чину получается.

– Нагрубил постовому. А ты что думаешь? У нас перед законом все равны, что привокзальный аристократ, что бомж, или такой, как ты… бывший мент. Подумал, осознал? Готов сделать признание?

– Какое еще признание? – глухо спросил Петрушев.

– Расскажи, как ты чуть не убил бедного Феоктистова.

– Вот даже как… И что же я такого сделал?

– Напялил ему на голову мешок, пинал ногами. А когда он уже потерял сознание, вынес из его квартиры все ценности.

Зло примяв окурок в пепельнице, Петрушев поморщился:

– Гражданин майор, у тебя очень богатое воображение. Никакого Феоктистова я не знаю, а тем более никого не пинал. Может, ты забыл, что я мент? Пускай бывший, но все-таки мент! А потому всем этим гнилым разводам я сам кого хочешь научу. Здесь я целую академию прошел.

За ширмой что-то негромко стукнуло. Николай Петрушев невольно посмотрел в сторону шкафа, за которым прятался Феоктистов. Спокойствие ему давалось с трудом.

– Назови своих подельников, Петрушев. С кем ты ограбил коллекционера Феоктистова? Вас было четверо!

– Не знаю, о чем ты говоришь, майор, – прижал тот руки к груди. – Чужие грешки на свою душу принимать не стану.

– Грешки, говоришь? Вот только у нас кое-что имеется. Бутылку водки припоминаешь?

– Какую еще бутылку водки?

– А ту самую, что вы выжрали в квартире коллекционера Феоктистова.

Выглядел Петрушев равнодушно, с интересом рассматривал почерневший ноготь на большом пальце.

– Фантазия у тебя разыгралась, майор. Чего ты мне лепишь? По-твоему получается, что мы при-шли в квартиру, раздавили на четверых пузырь, а потом на рогах вышли из хаты. Так, что ли?

– Не совсем так, пузырь вы раздавили на троих, пока четвертый по комнатам ходил и вещи нужные высматривал. Чего же вам время просто так терять? Так оно было, Петрушев? – спокойно спросил Хабаков. – Скажу тебе по секрету, к той бутылке прилип небольшой волосок. Так вот этот волос принадлежит Корсуню. Интересно, что он запоет, когда мы предъявим ему обвинение.

– Не уверен, что запоет…

– Как соловей запоет! Весь вопрос в том, кто раньше из вас заговорит. Вот тому можно меньший срок организовать за чистосердечное признание.

– Майор, ты можешь смеяться, но эту фразу я произносил тысячу раз. Так что ничего у тебя не выйдет.

– А чего ж у тебя личико дрогнуло? Я еще не все сказал… Вы в квартире не только бутылочку на троих распили, еще и покурили. И вот в пепельнице был точно такой же окурок. – Взяв пинцетом примятый Петрушевым окурок, он упаковал его в пластиковый пакет. – С него мы взяли слюну на анализ ДНК. Теперь возьмем и на этом. И если ДНК на обоих окурках совпадут, то отрицать, что там побывал ты, уже не сможешь. Хочу тебе заметить, что те сигареты, что ты примял в пепельнице Феоктистова, были раздавлены точно таким же образом, как вот этот… Желание пооткровенничать появилось?

– Майор, отведи меня в камеру… – сдаленно сглотнул Петрушев. – Мне нужно подумать.

– Хорошо, подумай. Только недолго, терпение у меня тоже не безграничное. Вот что, сержант, уводи его обратно.

– Встать! – скомандовал сержант, подступив к столу.

Петрушев, послушно поднявшись, зашагал из кабинета. Неожиданно обернувшись, спросил:

– Майор, а если колонусь, обещаешь, что поможешь срок скостить?

– Сделаю все, что в моих силах.

Дверь закрылась, и в коридоре зазвучали удаляющиеся шаги. Феоктистов вышел из-за шкафа, выглядел он взволнованным.

– Это он, Арсений Юрьевич, я его голос сразу узнал, как только услышал. Он, сволочь такая, меня по голове бил, когда я лежал! Это по его милости я в больнице оказался. Ведь моя голова до сих пор так и не прошла.

– Вы успокойтесь, Потап Викторович, никуда он от нас теперь не денется. Самое главное, что вы его узнали.

– Мне по ночам его голос снился, – болезненно поморщился Феоктистов.

– Как вы себя чувствуете?

– Ничего, со мной все в порядке.

– Может, вас до дома подвезти?

– Не надо, – протестующее качнул головой коллекционер, – сейчас у меня такое настроение… До сих пор не могу успокоиться… Как услышал его голос, так как будто все заново пережил. Я пойду… Пройдусь немного по улицам. А за картины спасибо!

Попрощавшись, Феоктистов вышел из кабинета.

Шагнув в приемную полковника, Арсений Хабаков увидел, что старший лейтенант Варвара Ступилина поливает из небольшой лейки разросшиеся на подоконнике цветы. В правом углу в небольшой клетке негромко попискивал кенар. Еще вчера птицы здесь не было. Полковник Приходько потакал всем слабостям своей секретарши, так что не стоит удивляться, если на следующей неделе он увидит на диване кошку, свернувшуюся калачиком.

– Полковник на месте? – бодро спросил Хабаков, показав на дверь и стараясь не смотреть на ее стройные ноги. Однако взгляд предательски опускался все ниже, выдавая все то, что забурлило у него в душе.

– У себя, – растянула губы в милой улыбке Ступилина. – Я как раз собиралась вам звонить, Семен Иванович хотел с вами поговорить.

Постучавшись, Хабаков вошел в кабинет, где за большим черным столом из мореного дуба, сколоченным на заказ, возвышался полковник. Он что-то энергично писал на листке бумаги и, увидев вошедшего майора, показал пальцем на соседний стул, после чего вновь уткнулся в лист бумаги. Хабаков послушно опустился в добротное тяжелое кресло. Надо отдать должное Приходько, тот умел окружать себя яркими вещами (о Варваре особый разговор). Первое, что он сделал, когда вошел в новую должность, так это переоборудовал свой кабинет, куда заказал качественную мебель из благородных пород дерева. Поговаривали, что кресло, на котором он восседал, было изготовлено из двенадцати пород дерева. Да и сам он был под стать кабинету – крепкий, могучий, будто бы каменное изваяние с острова Пасхи.

Прежние кресла, совсем еще не старые, быстро разошлись по кабинетам начальников подразделений. Где-то им можно было даже позавидовать.