Фридрих Незнанский - На Большом Каретном Страница 34

Вспомнила и про «грязные руки» людей в белых халатах, о которых он упомянул в интервью, что дал знакомому корреспонденту какой-то «левой» газеты. В тот вечер он приехал к ней, будучи в хорошем подпитии, выложил на стол триста долларов (на детей), выгрузил горку продуктов, без которых он никогда не приезжал к ней, и, когда выгружал из сумки мясо, завернутое дополнительно в газету, разгладил эту газету ладонью и показал на столбец своего интервью. Мол, добился твой муженек ступеней славы, у него теперь даже интервью берут.

Она пробежала глазами этот столбец и тут же спросила, что это за бомбу такую он готовит, которая заставит всколыхнуться общество. На что он хмыкнул да сказал буквально следующее: «Слышала, наверное, о стволовых клетках и о клонировании человека?» – «Не дура, поди», – обиделась на него Алевтина. «Так вот об этом и будет мой репортаж. Причем не один репортаж, а целая серия. И когда он появится на свет божий, а депутаты Госдумы сделают соответствующий запрос в соответствующие инстанции... В общем, Алька, или грудь в крестах, или голова в кустах. Но одно могу сказать точно: бомба будет такая, что кое-кому мало не покажется».

– А не боишься? – спросила я его тогда.

Видимо вспомнив своего Толчева, каким он был в тот момент, Алевтина хлюпнула носом и закрыла лицо руками.

– И что Юра? – напомнила о себе Ирина Генриховна.

Алевтина отерла ладошкой выступившие на глазах слезы и как-то очень мягко улыбнулась:

– Ты что, не помнишь Юру? Так и сказал: «Волков бояться – в лесу не сношаться».

М-да, в этом был весь Толчев.

Когда была допита бутылка вина, поверх которого неплохо лег ликер «Старый Таллин» с кофе, и пора было прощаться, Ирина Генриховна вновь перевела разговор на работу Толчева и как бы ненароком спросила:

– Слушай, а где Юра хранил свою съемку и те записи, которые он делал по ходу съемки?

– Да как тебе сказать? – пожала плечиками Алевтина. – Часть дома, то есть здесь, а часть в мастерской. Ты же сама видела, какие шкафы да полки он там наворотил. Так что весь архив, считай, там лежит.

– Это архив. А самые последние репортажи? Те, которые он делал, когда вы?.. – Она попыталась подыскать единственно правильное слово, которое не обидело бы жену Толчева, но так и не смогла найти.

– Когда Юра вернулся домой? – подсказала ей Алевтина.

– Ну да, домой.

– Так здесь все и лежит, – как о чем-то само собой разумеющемся ответила Алевтина. – Дома.

– И тот материал, о котором он говорил тебе? Про стволовые клетки и клонирование человека? – почти вырвалось у Ирины Генриховны. – Аля, дорогая, поищи!

– Хорошо, поищу, конечно, но... – Теперь, видимо, и до Алевтины дошло, что ее подруга не просто так интересуется последними работами ее Юры. – А что, – негромко спросила она, – это как-то связано?..

И замолчала, видимо не в силах произнести неподъемно-тяжелое слово «убийство».

Скрывать было нечего, и Ирина Генриховна так же негромко сказала:

– Пока что ничего определенного ответить не могу, но... В общем, не исключается и этот вариант.

Вновь вернувшись к своей боли, Алевтина угрюмо кивнула и так же угрюмо произнесла:

– Поищу. Само собой. Но сама ведь понимаешь... То, что осталось у меня, в коробках хранится, и чтобы разобраться в его материалах...

– И все-таки постарайся побыстрей. Если нужна моя помощь, я и на ночь могу у тебя остаться.

– Оно бы неплохо было, – улыбнулась Алевтина, – винца бы попили, да и веселее вдвоем. Но... Езжай! У тебя тоже девка на выданье, да и твой Турецкий небось ласки женской, любви да обихода требует.

Когда Ирина Генриховна покинула гостеприимный дом и села в машину, с которой еще вчера думала распрощаться, выбирая из двух зол меньшее, то есть метро, часы показывали одиннадцать, и она еще подумала, удобно ли звонить в такой час Голованову. Однако решила, что дело не требует отлагательства, и набрала номер его мобильника. Голованов будто ждал ее звонка.

– А я только что сам хотел было звонить вам, – с долей вины в голосе признался Голованов. – Поначалу в редакции пришлось задержаться, а потом оказалось, что мой мобильник на издыхании.

– Ничего страшного, я сама еще в дороге. Так вы что, были все-таки в редакции?

– Само собой, однако разговора толкового не получилось. Замглавного, которому напрямую подчинялся Толчев и с которым он согласовывал свои репортажи, был в отъезде и вернуться обещал только завтра, причем ближе к вечеру. А кроме него, никто ничего толкового сказать не может. Так, общие слова сожаления.

– Что ж, это, пожалуй, даже к лучшему, что завтра, – неожиданно для Голованова отреагировала Ирина Генриховна. – По крайней мере, у нас еще будет время набросать для него дополнительные вопросы относительно Толчева.

– А что, – насторожился Голованов, – высветилось что-нибудь конкретное?

– Да как сказать?.. – замялась Ирина Генриховна, все еще опасавшаяся, что с излишней поспешностью может сесть в лужу. – Пока что ничего вроде бы конкретного, но если мне правильно подсказывает интуиция...

И она рассказала о неопубликованном репортаже Толчева, который должен был «взорвать общество».

– Выходит, прав был наш компьютерный бог, когда завис на этой фразе! – хмыкнул Голованов.

– Трудно сказать, – отозвалась Ирина Генриховна, – однако проверить это надо.

– В таком случае до завтра?

– Да, в девять утра в «Глории». И позвоните, пожалуйста, Максу.

Глава пятнадцатая

Получив на руки сводный список неопознанных трупов, обнаруженных в Москве и области в первой половине апреля, Агеев поначалу даже за голову схватился, взвесив тот объем поиска, в котором он мог надолго завязнуть, однако, мудро решив, что глаза страшатся, а руки делают, взял чистый лист бумаги, карандаш и сел за классификацию несчастных, которые дожидались своей плачевной участи в больничных моргах. Когда разогнул наконец-то спину и поднялся со стула, чтобы заварить себе кофейку покрепче, оказалось, что не так уж и страшен черт, как его малюют.

Всего-то... восемнадцать трупов, которые можно было бы поочередно предъявлять матери Германа Тупицына для опознания. Однако Агеев представил себе на секунду, что это его матери предъявляют восемнадцать трупов, чтобы она опознала в одном из них своего сына, и сразу же отбросил эту мысль как непотребную. Тем более что любимец чеховских женщин мог оставаться и живым на данный момент. Операми МУРа и сотрудниками «Глории» не исключалась и подобная возможность.

Заварив кофейку покрепче и добавив в чашечку с божественным напитком наперсточную дозу ликера, он придвинул кресло к журнальному столику и, положив перед собой исписанный лист бумаги, по которому можно было бы изучать топонимику Московской области, рядом положил увеличенную фотографию Тупицына, на которой тот представал во всей своей красе. Что волосы, которым мог бы позавидовать лютой завистью даже сам Жан Марэ, что лицо, что полуобнаженный торс, который венчали по-мужски красивые плечи, – все было красиво в этом человеке. Однако Агееву надо было угадать, в каком из районных моргов может лежать сейчас это тело, и он повел фотографией по списку сверху вниз, надеясь, что интуиция профессионального спецназовца не подведет его и в этом случае.

Он уже был на строчке «Серпухов», как вдруг какой-то внутренний звоночек, негромко брякнувший в голове, заставил его остановиться и более пристально всмотреться в фотографию.

Бог ты мой! На левом плече Тупицына просматривалась какая-то крошечная татуировка, которая поначалу прошла мимо его внимания. Вскочив с кресла, он подошел к окну, за которым полоскалось весеннее солнце, однако, так и не разобрав, что же на самом деле пожелал запечатлеть на своем плече Тупицын, бросился к телефону. Волнуясь и дважды сбившись, набрал-таки номер домашнего телефона Тупицыных и, когда в трубке послышалось негромкое «Да? Я вас слушаю», назвал себя.

Мать Германа, обрадованная его звонком, тут же заговорила скороговоркой:

– Я... я вспоминала вас. Вы... что-нибудь есть о Гере?

Что он мог ей ответить?

– Ищем, Анна Васильевна, ищем. И тут такой вопрос... У вашего Геры были татуировки?

– Да... была одна... А что? – Молчание и уже откровенно тревожное: – Вы... вы что, нашли его?.. И теперь?..

– Нет, ни о каком опознании речь не идет, – попытался успокоить несчастную, горем убитую женщину Агеев. – Просто это необходимая формальность при поиске пропавших людей.

Она, видимо, действительно поверила этим словам.

– Была одна, на левом плече. Он эту наколку сделал, когда в армии служил.

– А не помните, что именно было выколото на его плече?

– Да как же не помню! – возмутилась мать Германа. – Очень даже помню. Красивая такая наколка – орел, а в его когтях обвисшая женщина.