Хокан Нессер - Карамболь Страница 35

— Но ты в нее веришь?

Он немного подождал — посмотрел на море.

— Естественно, — ответил он. — Я не защищаю злодеяния, но, если ты не можешь понять природу преступления, тебе едва ли стоит работать в уголовной полиции. Существует черная логика, которую часто легче обнаружить, чем ту, что стоит за нашими обычными деяниями. Хаос, как известно, соседствует с Богом, но в аду чаще всего царит порядок…

Она усмехнулась и откусила от морковной запеканки:

— Продолжай.

— Раз уж ты так просишь, — сказал Ван Вейтерен. — Ну, эта злобная логика может посетить любого из нас, если мы загнаны в угол. Совсем не трудно понять, что исламский брат убивает свою сестру за то, что та бегала по дискотекам и хотела стать европейкой… совсем не трудно, если знать предысторию. В то же время само деяние столь отвратительно, что тебя тошнит, когда ты о нем думаешь, и тебе хочется схватить злодея и обрушить на него высотный дом… но это уже нечто иное. Совсем другое дело.

Он умолк. Она посмотрела на него долгим, серьезным взглядом, потом взяла его через стол за руку.

— Преступление рождается в зазоре между моралью общества и индивидуума, — добавил Ван Вейтерен, в тот же миг задумавшись над тем, ко всем ли случаям это применимо.

— А если ты найдешь убийцу Эриха, ты его тоже сможешь понять?

Он помедлил с ответом. Снова окинул взглядом берег. Солнце скрылось, и погода стала такой, какой, вероятно, была до того, как кто-то из богов додумался ее изобрести. Восемь градусов тепла, слабый ветер, белое небо.

— Не знаю, — сказал он. — Поэтому-то я и хочу поговорить с ним с глазу на глаз.

Она выпустила его руку и наморщила лоб:

— Не понимаю, как ты можешь желать подвергнуть себя такому. Посмотреть в глаза убийцы сына. Иногда я тебя просто не понимаю.

— Я никогда не утверждал, что сам себя понимаю, — ответил Ван Вейтерен.

«И я никогда не утверждал, что не хотел бы пустить пулю между этих глаз», — подумал он, но ничего не сказал.

На пути домой у Ульрики возникло предложение.

— Мне хочется пригласить его невесту на ужин.

— Кого? — спросил Ван Вейтерен.

— Марлен Фрей. Давай пригласим ее завтра вечером к нам на ужин. Я позвоню и поговорю с ней.

Ему подобная мысль в голову никогда не приходила. Интересно — почему? Потом он устыдился и ответил согласием.

— При условии, что ты останешься ночевать, — добавил он.

Ульрика засмеялась и мягко толкнула его кулаком в плечо.

— Я ведь уже обещала, — сказала она. — Четверг, пятница и суббота. Юрг в лагере со школой.

— Отлично. Я без тебя чертовски плохо сплю.

— Я прихожу к тебе не за тем, чтобы спать, — заметила Ульрика.

— Отлично, — повторил Ван Вейтерен за неимением лучшего.

Начальник полиции Хиллер положил руки на стол, снабженный подкладкой для письма из свиной кожи, сцепил их в замок и попытался поймать взгляд Рейнхарта. Тот зевнул и посмотрел на зеленое растение, напоминавшее пальму, название которого он вроде бы когда-то знал.

— Хм… — произнес Хиллер. — Мне утром довелось столкнуться с комиссаром… я имею в виду комиссара.

Рейнхарт перевел взгляд на фикус Бенджамина.

— Эта история с сыном на него здорово подействовала. Просто хочу, чтоб ты знал. Ничего удивительного. После всех лет и всего… я считаю это делом чести. Мы обязаны раскрыть дело. Не упустить его из рук. Насколько далеко вы продвинулись?

— Чуть-чуть, — ответил Рейнхарт. — Мы делаем все, что в наших силах.

— Вот как, — сказал Хиллер. — Ну, в этом я, конечно, не сомневаюсь. Все… я действительно имею в виду всех… должны чувствовать такую же ответственность, как я. Понимать, что это дело чести. Хоть вы и позволяете некоторым убийцам бегать на свободе, но с этим такого допускать нельзя. Ни при каких условиях. Может, тебе требуются еще ресурсы? Я готов пойти на многое… очень на многое. Только скажи.

Рейнхарт не ответил.

— Я, как ты знаешь, никогда не вмешиваюсь в оперативную работу, но если тебе захочется обсудить со мной план действий — всегда пожалуйста. И ресурсы, как я сказал… никаких ограничений. Дело чести. Ты понял?

Рейнхарт поднялся из мягкого кресла для посетителей.

— Все предельно ясно, — произнес он. — Но при помощи танков уравнения не решаются.

— Что? — спросил начальник полиции. — Что ты, черт возьми, хочешь этим сказать?

— Объясню в другой раз, — ответил Рейнхарт, открывая дверь. — Извините, я немного спешу.

Юнг и Морено ждали у него в кабинете.

— Вам привет с пятого этажа, — сообщил Рейнхарт. — У садовника снова новый костюм.

— Он выступал по телевидению? — поинтересовался Юнг.

— Насколько мне известно, нет, — отозвалась Морено. — Может, собирается?

Рейнхарт уселся за письменный стол и закурил трубку.

— Ну? — спросил он. — Как дела?

— Я ее не поймал, — ответил Юнг. — Она куда-то отправилась с приятелем. Выходит на работу только завтра во второй половине дня. Сожалею.

— Что за черт, — произнес Рейнхарт.

— О ком вы говорите? — поинтересовалась Морено.

— О Эдите Фишер, разумеется, — ответил Рейнхарт. — О той медсестре, которая намекнула другой медсестре, что Вера Миллер на что-то намекала… тьфу черт, какая каша! Как дела с проверкой врачей?

— Замечательно. — Морено передала ему лежавшую у нее на коленях папку. — Здесь имена и фотографии всех ста двадцати шести врачей, работающих в Хемейнте. Плюс еще нескольких, уволившихся в этом году, они отмечены точками. Даты рождения, сроки работы, научные заслуги, специализации и все, что твоей душе угодно. Даже гражданское состояние и члены семьи. В больнице Хемейнте царит порядок.

— Недурно, — согласился Рейнхарт, просматривая папку. — Действительно недурно. Они распределены по клиникам и отделениям?

— Разумеется, — подтвердила Морено. — Я уже поставила крестики перед теми, кто работает в сорок шестом, в отделении Веры Миллер. Там шесть постоянных врачей и семь-восемь появляются временами. Они ведь довольно много ходят по отделениям, особенно специалисты… анестезия и тому подобное.

Рейнхарт кивнул, продолжая листать и изучать веселые лица мужчин и женщин в белых халатах. В должностную инструкцию явно входила обязанность фотографироваться именно таким образом. Почти на всех снимках один и тот же фон, и все — во всяком случае, почти все — держат голову под одинаковым углом и широко улыбаются. Явно один и тот же фотограф — интересно, что за безумно популярная история у него припасена, чтобы заставлять всех так разевать рты?

— Недурно, — произнес он в третий раз. — Значит, тут у нас убийца, с фотографией и личными данными чуть ли не с колыбели. Жаль только, что мы не знаем, который из них. Один из ста двадцати шести…

— Если продолжать придерживаться гипотезы Роота, — заметила Морено, — можешь сорок штук отбросить.

— Вот как? Почему же? — спросил Рейнхарт.

— Потому что они женщины. Правда, как действовать дальше, я не знаю. Мне кажется чересчур смелым начинать допрашивать всех подряд. Хоть на снимках они и выглядят безмятежными, в действительности могут оказаться немного покруче. Особенно когда поймут, в чем мы их подозреваем… плюс корпоративная солидарность и все, вместе взятое.

Рейнхарт кивнул.

— Начнем с ближайших, — решил он. — Пока только с них. Как ты сказала? Шестеро постоянных сотрудников клиники и еще несколько? С ними мы, пожалуй, успеем разобраться еще до того, как появится свидетельница Юнга. Кто этим займется?

— Только не Роот, — сказал Юнг.

— О’кей, не Роот, — согласился Рейнхарт. — Однако я вижу перед собой двух надежных коллег. Пожалуйста, удачной охоты!

Он захлопнул папку и передал им. Поскольку Юнг вышел первым, Рейнхарт успел задать инспектору Морено вопрос:

— Хорошо спишь в последнее время?

— Все лучше и лучше, — сообщила Морено с улыбкой. — А ты сам?

— Как того заслуживаю, — загадочно ответил Рейнхарт.

В четверг, помимо нескольких счетов, в почте было два письма.

Одно оказалось из банка и сообщало, что его ходатайство о займе удовлетворили. Сумма в 200 000 гульденов уже положена ему на счет.

Второе было от противника.

Конверт на этот раз другого типа. Попроще, подешевле. Сама почтовая бумага представляла собой вдвое сложенную страничку, судя по всему вырванную из блокнота на пружине. Прежде чем прочесть, он задумался, не является ли снижение качества признаком чего-либо, неким значимым обстоятельством.

Ни к какому разумному ответу он не пришел, а инструкции оказались столь же простыми и четкими, как раньше.

Последний шанс. Мое терпение скоро кончится. То же исполнение, как в прошлый раз.