Джеймс Паттерсон - Алекс Кросс. Территория смерти Страница 35

— Мне приходилось видеть в своей жизни ужасы, — сказал я. — И не один раз.

— Возможно. Но там ужасы особого рода. Уверяю вас, Алекс, вы никогда не видели ничего подобного.

Часть третья

Лагерь

Глава семьдесят девятая

Как выяснилось, Аданна имела обширные связи, и я был впечатлен тем, как быстро и эффективно она решала все проблемы.

На следующее утро она переговорила с каким-то человеком на аэродроме, затем связалась с кем-то по радио, и вот не прошло и четверти часа, как мы в сопровождении сержанта из миротворческого контингента Африканского союза, заведовавшего аэродромным хозяйством, отправились на борт транспортного «С-130».

Короче, около шести утра самолет уже набирал высоту, мы же с Аданной оказались единственными штатскими пассажирами на борту тяжелой военно-транспортной машины, груженной просом, сорго, пальмовым маслом и направлявшейся с благотворительной миссией доставки продовольствия и предметов первой необходимости в Дарфур.

Итак, расследование продолжалось и даже приняло новый оборот, особенно если учесть, что в данный момент мы находились в воздухе. Я попросил у одного из членов экипажа карту местности и узнал, что Дарфур не уступает размерами Техасу.

Чтобы как-то оправдать в своих глазах это путешествие, не входившее ранее в мои планы, мне пришлось исходить из нескольких предположений, а именно: что Тигр был в Найале в день убийства семейства Шолов, а стало быть, информация Аданны верна, и что он по-прежнему находится в Дарфуре, вербуя себе сторонников в лагерях для беженцев и перемещенных лиц.

Учитывая все это, нужно было лишь ответить на вопросы, какие перемещения он совершил за последние восемнадцать часов и где находится в настоящий момент.

Во время полета Аданна неторопливо и очень тихо, чтобы члены экипажа не слышали ее, обрисовала мне положение в Дарфуре и Судане, в частности, рассказала о творящихся там ужасах. Более всего в ее рассказе меня поразили описания жестокостей по отношению к женщинам и детям, тысячи которых подверглись изнасилованию, а затем еще и клеймению.

— Массовые изнасилования стали отличительной чертой этой гражданской войны, Алекс. И что интересно, большинство американцев ничего не знают об этом. Да и откуда им это знать, если они перестали ездить сюда.

Между тем члены ополчения Джанджавид имеют обыкновение предварительно ломать женщинам ноги, лишая их возможности удрать, что превращает их в инвалидов до конца дней, а также любят бичевать свои жертвы, ломать им пальцы или выдергивать щипцами ногти, — произнесла она почти шепотом.

Даже солдаты из так называемого межафриканского контингента для поддержания мира насилуют беженок или превращают их в проституток. Хуже того, за многими беззакониями и ужасами, творящимися на этой земле, стоит правительство Судана. Вы не поверите своим глазам, Алекс, когда увидите, с какими кошмарами сопряжено существование в этих краях.

— Я хочу увидеть это, — сказал я. — Тем более что обещал одному человеку в Сьерра-Леоне рассказать американцам о том, что здесь происходит.

Глава восьмидесятая

— Это Калма, — сказала Аданна, указывая на желтый треугольник на карте. — Один из крупнейших лагерей в Дарфуре. Готова держать пари, что Тигр знает его как свои пять пальцев. Все местные и пришлые его знают.

— А что обозначают геометрические фигуры других цветов? — спросил я.

Оказалось, что в этом регионе расположено более сотни лагерей. Так по крайней мере сказала Аданна. Зеленый цвет свидетельствовал, что данное место непроходимо во время сезона дождей, а синий — о том, что в этот район нет доступа представителям невоенных благотворительных организаций, поскольку там спорадически идут военные действия. Желтый треугольник Калма означал, что этот лагерь открыт для посещений.

«Вот где мы начнем охоту на Тигра», — подумал я.

— А это что такое? — Я указал на алые изображения, похожие на языки пламени. На карте их было не менее нескольких дюжин.

Аданна тяжело вздохнула.

— Алые символы, похожие на языки пламени, обозначают сожженные или разрушенные поселения. Солдаты Джанджавида уничтожают все на своем пути — деревни, продовольственные склады, домашних животных… Часто они сбрасывают трупы людей или животных в колодцы, отравляя воду. Говорят, эти нелюди стремятся к тому, чтобы на опустошенных ими землях больше никто никогда не поселился. В переводе с арабского слово «джанджавид» значит «всадник с ружьем».

Иначе говоря, вооруженная арабская милиция, пользующаяся поддержкой нынешнего правительства, которое поставило своей целью сделать жизнь чернокожих обитателей этого края как можно более трудной, нестабильной и полной опасностей. И подобная политика, как это ни печально, приносит свои плоды, ибо более двух миллионов человек покинули свои дома и бежали куда глаза глядят, а двести тысяч подверглись уничтожению. Впрочем, «двести тысяч» — цифра условная, поскольку говорит лишь о жертвах, известных нам наверняка.

В сущности, все это повторение событий в Руанде. И даже хуже. Поскольку в отличие от Руанды за трагедией в Судане наблюдает весь мир. Наблюдает, но ничего не предпринимает и помощи не оказывает. Если не считать ограниченных поставок продовольствия.

Я глянул в иллюминатор на проплывавший под крылом на расстоянии двенадцати тысяч футов пейзаж Сахеля. С такой высоты этот край выглядел довольно привлекательно. Ни войн, ни геноцида, ни коррупции. Просто мирная, терракотового цвета, земля без конца и без края.

Неправильная картинка.

Красивая, но дьявольски лживая.

Поскольку нам предстояло приземлиться в аду.

Глава восемьдесят первая

На базе в Найале мы договорились о поездке в лагерь Калма в составе конвоя из пяти машин, груженных мешками с зерном и банками с консервированным детским питанием типа Ф75 и Ф100. Аданна, казалось, знала на базе всех местных служащих, и мне было интересно наблюдать за ней в процессе деятельности. Полагаю, ее умению добиваться успеха в любом предприятии более всего способствовали необычайная привлекательность и обворожительная улыбка. Я собственными глазами видел, как два эти качества помогали Аданне убеждать в своей правоте людей, замученных тяжелой однообразной работой и находившихся в состоянии постоянного стресса.

Наконец, впервые увидев Калму, я подумал, что слово «лагерь» менее всего подходит для обозначения этого места.

Да, тут стояли палатки, пристройки с односкатными крышами и крытые соломой хижины, но все эти сооружения не ограничивались каким-либо периметром, а уходили вдаль на многие мили во все стороны. Мне сказали, что в Калме обитает около полутораста тысяч людей. Какой, к черту, «лагерь» — это целый город! Причем город, переносящий невообразимые лишения и страдания под недремлющим оком смерти. Здесь не хватало пищи, почти не было квалифицированного медицинского персонала и современных лекарств, поэтому всевозможные болезни, включая такие заразные, как дизентерия, ежедневно снимали в этом городе скорби богатую жатву. Не говоря уже о том, что детская смертность носила здесь катастрофический характер и воспринималась как нечто само собой разумеющееся, а спорадические налеты джанджавидов оставляли после себя горы трупов.

В центре лагеря по крайней мере можно было различить некоторые признаки порядка и стабильности, вернее, относительно нормальной жизни. Там находились небольшая школа со сваями вместо стен, где шли занятия, а также несколько каменных зданий под заржавленными железными крышами, где хранились пищевые припасы и обитали люди, отвечавшие за их сохранность и распределение.

Аданна отлично знала, куда нам следует направить стопы в первую очередь, и отвела меня в палатку, принадлежавшую Комиссии Организации Объединенных Наций по делам беженцев. Молодой солдат, служивший в охране миссии ООН, вызвался быть нашим переводчиком, хотя многие беженцы так или иначе объяснялись на английском языке.

Темнокожего солдата звали Эммануэль; он был поджарым, мускулистым, с глубоко посаженными глазами с серьезным, несколько меланхоличным взглядом, какой я уже видел у новых африканских иммигрантов, получивших вид на жительство и обосновавшихся в округе Колумбия. Эммануэль говорил по-английски, по-арабски и на наречии динка.

— Большинство местных обитателей принадлежат к народности фур, — сказал он, когда мы двинулись по бесконечному грязному проходу между хижинами и палатками, который лишь с большой натяжкой можно было назвать улицей. — И восемьдесят процентов из них составляют несчастные обесчещенные женщины.