Карло Шефер - Немой свидетель Страница 35

— Между прочим, я благодаря…

— Говорите в мою сторону, тогда я смогу понимать вас по губам.

— Между прочим, на основании того, что вы только что назвали белибердой, я получил ученую степень.

— Когда мне позвонила фрау Ильдирим, я… Не смотрите на меня так — уже продаются телефоны с программами перевода звука на текст, — сказала Весселс; Хафнер махнул рукой — все нормально. — Так вот, я сообщила ей, что Хамилькар заметно преувеличил свои заслуги, да и докторскую степень он получил в небольшом и мало кому известном университете в Южной Америке.

Тойер не знал, как ему вмешаться, и в конце концов поднял кверху руку (чуть не прищелкнув пальцами по рассеянности).

— Да? — обратила на него внимание Весселс.

— Так, значит, по вашему мнению, невозможно, чтобы горилла идентифицировала убийцу языком жестов?

Весселс улыбнулась не без сострадания:

— Если вам повезет, горилла может в лучшем случае сообщить, что хочет резинового медвежонка или отказывается от кочанного салата.

Ответом было озадаченное молчание в исполнении группы Тойера.

— Но я считаю, — пролепетал Хамилькар, — что это уже достижение, я хочу сказать, что это все-таки не…

— Вы сами оплатите отель, — ледяным тоном распорядился Тойер, — включая салат и резинового медвежонка.

— Да, — согласился Хамилькар, — всенепременно.

— А теперь вон! — заревел расстроенный шеф группы. — Вон, фашист лингвистический!

— Браво! — прохрипел Хафнер. — Защищайте основы нации!

— Ну почему ты предварительно не поговорил со мной? — устало спросила Ильдирим. — Почему?

У Тойера заболела голова, чуть заметная пока пульсация предвещала приступ мигрени. Ну и ладно, хуже уже не будет.

— Я весьма признателен за помощь, — медленно проговорил он. — Но сейчас хотел бы остаться с коллегами.

Его подружка кивнула:

— Тогда не буду мешать. — Не прощаясь, она двинулась к двери.

Поднялась со стула и Весселс. Тойер успел только махнуть ей на прощание рукой и попросить:

— Оставьте, пожалуйста, ваш телефон, возможно…

Боль пульсировала в виске и в левом глазу, но это была еще атака средней интенсивности.

— С тех пор как у меня возникла идея с гориллой… — Тойер был вынужден сделать небольшую паузу, чтобы справиться с захлестнувшей его волной стыда, и продолжал с почти закрытыми глазами: — Я просто помешался на ней. Прямо хоть в клетку садись рядом с Богумилом.

Снова — в который раз? — они проглядели все материалы. Мигрень скреблась уже в темени.

Было почти восемь вечера, когда Тойер опять взял слово:

— Мы пока еще не отменили опрос свидетеля в зоопарке. Так давайте попробуем, если Весселс согласится помочь. Ничего другого мне сейчас не приходит в голову. Кто-нибудь против? Нет? Значит, так и сделаем.

Весселс была дома. Тойер быстро привык к тому, что после его фразы возникала недолгая заминка — на дисплей выводились его слова. Смирился он и с мыслью, поразившей его как удар тока: он нуждался в этой женщине, которая, вероятнее всего, считала его глупцом.

— Надеюсь, последнее слово было неправильно перекодировано, — сказала она. — Тут написано «порнопереводчик».

— Нет! — в отчаянии воскликнул Тойер, — я сказал «псевдопереводчик». Я имел в виду, что тот лжепереводчик уехал.

— Ну, теперь все написано крупными буквами. Вы кричите.

Тойер, сделав жалкую попытку обосновать свою просьбу юридически — они ведь оба госслужащие, и поэтому он может посвятить ее в служебную тайну, она же обязана ее соблюдать, причем совершенно излишне добавил, что это распространяется также на жесты, — посвятил ее в суть. Рассказал про Анатолия.

Отступать ему теперь было некуда. Через двадцать минут разговора, он, совершенно обессиленный, положил трубку.

— Ну? — спросил Хафнер между двумя поспешными глотками теплого рислинга из фляжки.

— Согласилась, — ответил Тойер, рассматривая свои руки, лежащие на столе.

— Как она слышит, что звонит телефон? — спросил Хафнер, выпил еще и закурил. — Подозрительная она, вот что я вам скажу.

Незадолго до того как они отправились по домам, позвонил Хамилькар из поезда, очевидно, уже крепко выпивший. Он спросил, не могут ли они, как «порядочные люди», все-таки выслать деньги за отель, так как его деятельность в университете, ну… это скорей повышение квалификации, чем «настоящая» работа, он пользуется… библиотекой, впрочем, регулярно, но в финансовом плане, ну… Тойер швырнул трубку.

Директор зоопарка стоял у главного входа.

— Сколько времени это займет? — нервно спросил он.

— Трудно сказать, вероятно, недолго.

— Все равно потребуются значительные затраты: придется привлечь нескольких сотрудников. Еще вы сказали, что непременно хотите опросить Богумила на улице. Там все еще холодно.

— Я подумал… я полагаю… — С трудом подавленная мигрень вновь исказила картину мира. — Если горилла что-то и может сообщить нам, то только там…

— Значит, я все-таки понял вас правильно! Я считаю, что это галиматья или блеф, — резко заявил Кольманн. — После всего, что нам пришлось перенести!

На другой стороне улицы остановилась машина. Приехала Мария Весселс. Тойер шагнул ей навстречу, и тут ему пришла в голову идея. При свете уличного фонаря он заговорил с ней, беззвучно шевеля губами:

— Лучше будет, если вы станете писать мне ответы. — Он порылся в кармане и нашел неоплаченный счет от зубного врача, еще ноябрьский, и даже шариковую ручку. — Директор зоопарка не должен знать, что могут означать жесты Богумила, если вам удастся уловить в них хоть какой-то смысл!

Мария все поняла. «Я не стану отрицать свои способности», — написала она угловатым почерком.

— Я не хотел вас обидеть, — прошептал он. — Мне нужна ваша помощь. Я в глубокой заднице.

Снова затанцевала ручка: «Пожалуй, что так. Пойдемте».

Ночной зоопарк заворожил расстроенного и подавленного комиссара, крики и рычание множества экзотических животных перенесли его в романтическую Африку, про которую он точно знал, что она не существует в реальности, но к которой испытывал странное, влекущее чувство — он и определить его не мог.

Молча и торопливо они шли к Богумилу.

Следствие тянулось долго, слишком долго, и теперь комиссар попал в трудное положение. Попал именно он, а не тот подозреваемый на далеком Балтийском берегу. Комиссару все страшно надоело.

Они остановились у обезьянника.

— Спросите у Богумила, видел ли он когда-нибудь меня.

Руки Марии Весселс стремительно замелькали.

Кольманн тут же проворчал:

— Чтобы обезьяна разговаривала жестами? Вы меня за дурака считаете? Неужели я упустил бы такой аттракцион для публики?

Впрочем, он онемел, когда увидел, что Богумил действительно делает отнюдь не случайные жесты.

У Тойера бешено стучало сердце. Неужели в конце концов что-то получится?

Весселс протянула ему листок, и Тойер прочитал:

«Эта обезьяна «говорит», что хочет бананов или других фруктов. Вероятно, она использует жесты, которые ей сто раз демонстрировал Хамилькар, лишь подражая, без определенного содержания. При старании тут можно разглядеть какие-то знаки симпатии, расположения, ласки. Если хотите: она «говорит», что любит фрукты и не прочь их сейчас получить. Возможно даже, что вы вызываете у нее симпатию. Но вас она не знает».

— Вот видите, Богумил много чего сообщил! — Голос Тойера звучал все еще твердо, комиссар даже сам удивился.

— Что именно? — допытывался Кольманн.

— Послушайте, вы, тут ведь идет следствие. Его детали не разглашаются! — рявкнул Хафнер.

— Хватит, Хафнер. — Тойер тяжело опустился на бетонный блок, без всякой видимой функциональной нужды прерывавший линию подстриженной живой изгороди. Какие чувства он испытывал? Разве что некоторую признательность тому человеку, который когда-то положил здесь бетонный блок. Больше ничего. — Ничего важного горилла не сообщила.

Молчание.

— Я буду жаловаться! — заявил Кольманн.

— Скажу по секрету, я сам на себя жалуюсь, — тихо ответил Тойер.

— Вам я еще нужна? — спросила Мария.

— Нет, спасибо, фрау Весселс, — так же тихо поблагодарил гаупткомиссар.

— Эта дама может говорить! Зачем же она писала… — возмутился директор зоопарка.

— Отпустите мое плечо, и я вам расскажу.

— Да, конечно. Прошу господ покинуть территорию…

Впоследствии, в час горьких раздумий, Тойер понял, почему группа так глупо поддержала его. Хафнер был, как всегда, пьян, когда слушал про разговор с Хамилькаром, хотя в равнодушии его нельзя упрекнуть. У Зенфа по-прежнему была совесть нечиста из-за Эккернфёрде. А Лейдиг как автор идеи не мог вдруг высказаться против.