Оксана Обухова - Пока телефон не зазвонил Страница 36

Пока Дима отвлекался на посуду, Гущин незаметно просунул руку под стол и, нащупав в кармане телефон, включил его в режим диктофона. Проделывать подобный финт Стас насобачился давно, он все свои мобильники и подбирал по этому принципу: в телефоне должен быть хороший чуткий микрофон, включавшийся от простейшего слепого нажатия.

Дмитрий принял тост, кивнул и молча забросил в рот грамм сто «конины». Стянул с тарелочки два почти прозрачных ломтика сыра, забросил их в рот и зачавкал, мрачно разглядывая неторопливо пригубившего коньяк майора.

Станислав поставил едва отпитый стакан на стол. Прямо встретил направленный взгляд и заговорил:

— Ты знал, что в день убийства на Ларисе было платье твоей старшей дочери? — Стас намеренно исключил определение «приемной». Бил наотмашь, на живое, на родство.

Дмитрий перестал жевать и недоуменно, медленно поднял брови. Львов не ожидал вопроса о погибшей горничной, Стас пристально наблюдал за его неподготовленной реакций.

Реакция его порадовала. Дима выглядел растерянным.

— На Ларе было платье Янинки? — пробормотал муж депутатки. — А что… похоже… Было у нее такое.

— Дим, сосредоточься, — попросил майор. — Харе бухать, положение серьезное, за твоей старшей дочерью маньяк охотится. — Стас крайне редко использовал это словечко — «маньяк», предпочитал более грамотные и профессиональные выражения, но сейчас ему нужно было встряхнуть Львова, напугать так, чтоб до печенок проняло!

— Маньяк… за Янинкой охотится? — Дима на глазах трезвел. Ничего лучше выплеска адреналина не промывает мозг мужчины. Гущин и сам это недавно испытал. — А ты уверен?

— На все сто, — слегка преувеличив цифру, кивнул следователь. — И потому я пришел к тебе. Надо, Дима, перестать секреты разводить, ты мешаешь мне работать. Я должен знать — все.

Львов оперся выгнутыми ладонями о край стола, с шумом отодвинулся вместе со стулом. Поглядел на серьезного сыщика напротив… и неожиданно начал хлестать себя ладонями по щекам. Со звоном выгонять остатки хмеля.

— Так, — помотав головой, сказал через минуту, — я готов, Стас. Спрашивай.

Следователю послышалось, что готовность прозвучала с облегчением. Дима, по всей видимости, был настроен на то, что сыщик станет ковыряться в его прошлых грешках, и, как ни парадоксально, испытал облегчение, узнав, что дело касается Ларисы, а не его проблем.

Но Стас был настроен именно — поковыряться. В прошлом, откуда, не исключено и выросли сегодняшние беды.

— Давай-ка, Дима, приступим по порядку, — сказал майор. — Почему ты защищаешь Редькина?

Вопрос, к удивлению Станислава, не нагнал на лицо Львова даже слабой тени неудовольствия. На откровенность он пошел легко:

— А, — махнул рукой, — дело прошлое. — Исподлобья поглядев на Гущина, депутатский муж набрал в грудь воздуха, раздул щуки и, выдохнув, пустился каяться: — Когда нам с Глебкой по шестнадцать было, Редькин первый раз откинулся. Ну, пришел, понимаешь ли, такой весь деловой, на понатах и пальцах, — Дмитрий невесело хмыкнул: — Мы за ним, как два хвоста мотались. Ну и домотались. Федя предложил нам, типа, погулять. Вечерком, часов в одиннадцать. Мы прошлись до Заборья, он нам сказал, что сейчас договориться с продавщицей, Зинка выдаст в долг портвейна… — Львов ненадолго замолчал, потом продолжил. — Мы, зуб даю! — Чиркнул себя под горлом большим пальцем. — Знать не знали, что он магазин ограбил! Мы на околице остались, Федька нам запретил с собой ходить, типа, мы малолетки — Зина нас увидит, начнет кочевряжиться и портвейн не выдаст. Ну и…

Дмитрий снова замолчал, и Гущин за него продолжил:

— Редькина назавтра взяли, но вас он не выдал. Не сказал, что вас трое было, да?

— Сука! — сжимая кулаки, просипел Львов. — Когда вернулся через четыре года, мы с Глебом уже в армии были. А потом… пошло-поехало… «Вы, типа, на стрёме стояли, но я вас не сдал, платите».

Стас с сочувствием поглядел на багрового от злости Львова и негромко произнес:

— Дим, а ты что-нибудь о сроке давности слыхал?

— А позор? — парировал собеседник. — А родители, которые образованными сыновьями гордятся?

— Да чепуха на постном масле! Федул вам жизни не давал…

— Погоди, — перебил Львов. — Вначале, Стас, Федя не наглел. Так… на выпивку просил и все. Но вот когда Женя прошла в депутаты еще московской думы… — Львов многозначительно поднял брови. — Тогда все и началось. Как следует. Федя, только шикни на него, гундосил: «Представь, Дима, как журналюги-то обрадуются, когда я им расскажу, что муженёк нашей Женечки когда-то лобазы обносил… Вот звону-то будет! Ко мне даже в тюрягу на интервью очередь стоять будет!» — Львов скрипнул зубами. — Не мне он, Стас, угрожал. А моей жене. Предупредил — посадите, я скажу, что вы со мной старые счеты сводите, потому, типа, и «закрыли».

Стас громко и согласно цыкнул зубом. Федул все верно рассчитал: отмыться полностью у Львова не получилось бы. Даже объяви он Редькина абсолютным лгуном, душок останется. Позавчерашним вечером, испугавшись, что Федула «примут», депутатский муж, как мог, пытался разрулить ситуацию. Федя совершенно точно продолжил бы его шантажировать репутацией жены и, в случае чего, молчать не стал бы. Прославиться на зоне тем, что когда-то муж Евгении Львовой у него на подхвате был — тоже не последний козырь, а уважуха от братвы.

Стас пристально, но уже с сочувствием смотрел на Львова и никак не мог отделаться от ощущения, что что-то здесь не так. Дима каялся с явным облегчением, но никак не походил на человека, снявшего с души давно потяжелевший груз. Так выглядят люди, что почти с удовольствием признавшись в малом, уводят от себя подозрения в чем-то большем. Стас немало повидал таких подследственных, из них подобные признания рекой льются. Не остановить.

А Гущин еще помнил, каким заледеневшим и надменным стал бизнесмен, предложивший продолжить общение через адвоката. «Неужели Дима всего-то лишь боялся разрушить репутацию жены? — думал сыщик, наблюдая, как неловко ерзают руки Львова, как взгляд, забирая вправо, уходит мимо собеседника. — Странно это… Редькин — сбежал и Львов уже не мог контролировать ситуацию. Действовать надо было наоборот, Дима умный человек, ему было достаточно поговорить со мной, покаяться и попросить содействия. Или, через Евгению нажать на следствие и предотвратить контакт Федула с журналистами… Она влиятельная женщина. И умная. Они бы что-то вместе изобрели и начали работать на опережение. Возможно, даже с теми же журналистами».

Но Дима поступил, как полный идиот. Напыжился и начал угрожать.

В чем дело? Львов не так умен, как кажется?

Или дело в чем-то еще?

Гущин стер с лицо сочувствие, стал протокольно суровым и спросил:

— И это — все?

— Ну как бы — да, — подвигав зад по стулу, кивнул Дмитрий.

Но от опытного следователя не укрылось, как в глубине глаз Львова вновь полыхнул испуг. Гущин понял, что попал в точку: «Есть что-то еще, есть!»

Задумчиво разглядывая покрывшегося испариной мужика, Стас побарабанил пальцами по столу, поджал подбородок.

— Дмитрий Михайлович, друг дорогой… Давай-ка все по-новой. И теперь уже по-чесноку. Что есть на тебя у Редькина?

Михайлович вскинул руку, истово перекрестился и, подаваясь вперед, нажал ладонью на грудь:

— Матерью клянусь, нет у Феди больше ничего!

И это показалось Гущину правдой. Маму Львов любил.

— Ну хорошо. — Стас исподлобья поглядел на Дмитрия. — А что-то вообще, есть рассказать?

Рука Львова слабо трепыхнулась, но креститься и клясться мамой, он так и не решился. Пробормотав на выдохе «черт», Дима как-то сдулся, съежился… Свесив руки вниз, почти уткнулся лбом в столешницу.

— Давай, Дима, давай, — мягко, но строго выговорил Гущин. — Начал хорошо, теперь продолжить надо.

Львов, не разгибая спины, поднял к сыщику лицо.

— Я не могу, — просипел. И тут же почти выкрикнул: — Не могу, понимаешь ты! — Дима выругался матом, обтер вялой дрожащей рукой лицо, собранное в брезгливо кислую гримасу. И признался: — Язык не ворочается.

Но лед уже тронулся. Львов признал, что есть что-то еще. Судя по перекошенному лицу и мату, это «что-то» задевало за живое, личное, нескромное. И тут признаться было тяжелее, чем в старом, даже не проступке, а недоразумении — два бестолковых недоросля подобрали не ту компанию и оказались не в том месте, в не то время.

— Дима, Янине угрожает опасность. Говори.

Львов выпрямился, задрал голову вверх и, закрыв глаза, выдавил тяжелый скрипучий выдох «а-а-а-ах». Начал говорить:

— В тот вечер… когда погибла Лара… я пошел на реку ставить на ночь ловушку на раков… Утром хотел «урожай» собрать.

Любимым местом Львова было устье высохшей речушки с обрывистым каменистым дном. Неторопливо прогуливаясь вдоль реки и почти дойдя до русла, Дмитрий услышал какую-то возню в овраге, ему почудился даже слабый девичий писк.