Сергей Майоров - Иллюзия смерти Страница 39

«Скажите, как вы намерены распорядиться этими своими семью часами?»

«Думаю выпить коньяку и отправиться на вокзал. Этот город похож на кладбище».

«Я оплачу весь коньяк, который вы здесь закажете, если согласитесь выслушать меня».

«А сами не пьете?»

«Мне запретил врач!» — Это Артур.

«А почему вы решили, что я тот, кто вам нужен?»

«Так, кроме вас, здесь никого нет!»

«А эти двое за соседним столиком?»

«Им есть о чем поговорить и без меня».

«Разумно».

Я не сводил глаз с Артура. Его лицо исказила гримаса изумления, почти боли. Он смотрел на экран, водил по нему глазами, слушал и выглядел разбитым.

«Вы бываете в парке у Дома культуры?»

«Редко. Эй, бармен, принесите бутылку лучшего коньяку!»

«Это долгая история?»

«На бутылку. Может, чуть больше».

Артур попытался подняться из-за стола, но один из мужчин мягко положил руку ему на плечо и заставил опуститься.

— Это подделка, да? Вы меня разыгрываете? Кому это нужно? Кто вы?..

— Артур, смотрите запись.

Я услышал его голос из динамика камеры:

«Вас, конечно, интересует мое имя. Я все расскажу, всему свой срок. Время нельзя торопить, под него нужно подстраивать свою жизнь. Как только начинаешь делать наоборот, все переворачивается с ног на голову.

Все началось в сентябре тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Тогда Москву потрясла страшная весть. В городском парке, устроенном по рекомендации Сталина, был обнаружен труп молодой девушки.

Это известие назвать исключительным было невозможно, потому как Москва не тот город, где убийства совершаются раз в квартал. Убили и убили — чего в панику впадать? Не такое видели. Но именно то, как было изуродовано тело девушки, и возмутило умы горожан.

Характер увечий позволил старому криминалисту прокуратуры Юго-Западного округа столицы Урмасу Оттовичу Левитису сделать однозначный вывод. Практически все раны были нанесены молодой женщине при жизни. А после, уже в анатомической лаборатории, судебный медик отойдет от изученного им трупа, с треском снимет резиновые перчатки и сядет к столу. В заключении, приобщаемом к уголовному делу, ему придется указать еще два факта. Каждое погружение лезвия неустановленного оружия неизвестного убийцы в молодое женское тело ставило своей задачей вызвать адскую боль — это первый. Убийца об этом знал — это второй.

Юго-западная часть столицы погудела и утихла, как это всегда бывает. Боль осталась лишь в памяти близких.

В июне семьдесят восьмого все повторилось. На городской свалке, на окраине Ясенева, в излюбленном месте обитания бродяг, скрывающихся от милиции, был найден труп. Еще одна девушка, вернее, то, что от нее осталось. Старший следователь по особо важным делам прокуратуры Юго-Западного округа Николай Ильич Рехтин возбудил уголовное дело по статье «умышленное убийство». Только в отличие от случая годовалой давности, к квалифицирующему признаку «совершенное с особой жестокостью» добавился еще один: «женщины, заведомо для виновного находившейся в состоянии беременности».

Ошибки быть не могло, ибо в заключении все того же судебного медика-эксперта значилось: «Из тела удален плод. По общему состоянию тканей и внутренних органов можно сделать вывод о том, что беременность была прервана хирургическим путем».

«Чтобы тебе было понятно, — объяснял Рехтину криминалист Левитис. — Живую девчонку сначала выпотрошили как рыбу и лишь спустя некоторое время — добили. А может, и не добивали. Это наиболее вероятно. Она умерла от кровопотери. Или боли. Что не исключает первое».

Объединить оба уголовных дела в одно производство Рехтин решил в августе следующего года, когда слесарь одного из ЖЭУ все того же Юго-Западного округа обнаружил в канализационном люке еще одно тело молодой женщины. Формального судебно-медицинского заключения по этому факту он ждал лишь для вынесения официального постановления об объединении.

Если после второго случая Рехтин еще на что-то надеялся, то теперь все сомнения рассеялись как утренний туман. В городе жило, ело, пило из автоматов газировку и резало живых людей очень странное существо. Нелюдь, обладающий неплохими знаниями в области медицины и биологии.

Чтобы понять первое, Рехтину достаточно было бросить взгляд на труп. Чтобы осознать второе, ему пришлось пригласить в морг одного из ведущих хирургов Склифа. Едва откинули простыню, тот попросил у Левитиса перчатки. Потом, сверкая возбужденными глазами, он водил руками по изуродованному телу, проникал пальцами в раны и копался во внутренностях женщины, еще при жизни увидевшей смерть.

«Это делал садист», — равнодушно даже для хирурга сказал он, отмывая руки под мощной струей воды.

Она била в жестяную раковину, проржавевшую от старости, и зловещий шум придавал его словам особый колорит.

«Это я вам как врач говорю. Думаю, женщина умерла от помешательства, вызванного болью. Если возникнут какие-либо дополнительные вопросы, я у себя в больнице».

Вот так вот, и никак иначе. Простая душа. Он сказал: «Если возникнут вопросы».

Хирург, скорее всего, плохо представлял, кому это говорил.

Рехтин спрашивал много раз. Хирургу удалось забыть о следователе из окружной прокуратуры только тогда, когда он ответил на все вопросы.

Заключение еще не пришло, а Рехтин уже вынимал из сейфа новую, хрустящую корочку с надписью «Уголовное дело». Она будет общей обложкой для всех трех уголовных дел.

«Все только начинается, не правда ли?» — раздался мой голос.

«Вы догадливый слушатель», — отметил Артур.

Его рассказ продолжился:.

Чудовище еще дважды напомнит о себе. В июне восемьдесят первого года и в июле восемьдесят пятого.

Новенькая, пахнущая типографской краской корочка уголовного дела пожелтеет, затрется и изменит запах на пыльно-кислый. Так пахнут все дела, не поддающиеся раскрытию и расследованию долгие годы. А Рехтину еще трижды придется открывать свой сейф, чтобы достать новые обложки. Но и те прокиснут скорее, чем будет издан приказ об отправлении следователя в отставку по наступлении пенсионного возраста.

К апрелю двухтысячного, перед пенсионной сдачей дел, Николай Ильич положит на свой стол восемь пухлых томов уголовного дела, заведенного на «юго-западного потрошителя».

Хирург из Склифа умрет за год до этого, в возрасте семидесяти четырех лет.

Прокурор-криминалист Урмас Оттович Левитис во время путча тысяча девятьсот девяносто первого года будет смертельно ранен шальной пулей у Белого дома. Может быть, она была пущена из ствола автомата бойца «Альфы» или прилетела с противной стороны. Никто никогда не узнает правды.

Некоторые убийства история заставляет называть трагическими, списывая их на революционные ситуации. Они не подлежат раскрытию ввиду малой значимости по отношению к общей ситуации. Так было и на этот раз. Интерес Левитиса к политической жизни страны угаснет в операционной клинике Склифосовского. Той самой. На столе того же хирурга.

Ушли из жизни все, кто мог помнить подробности этих убийств. Осталось лишь то, что следователь записывал собственной рукой в пухлые прокисшие тома уголовного дела.

Шестидесятитрехлетний Николай Ильич Рехтин, бывший «важняк» прокуратуры Юго-Западного округа, переедет в Бачурино, за МКАД. Подальше от привычных мест, надоевших своей суетой за семь десятилетий жизни. Продав в Конькове трехкомнатную квартиру, они с женой купят двухэтажный дом с камином на берегу озера.

Его жена, выходя вечером на крыльцо, будет наблюдать одну и ту же картину: ее муж, склонив голову, сидит в резиновой лодке на середине озера. Удочка его, кажется, даже без наживки, будет торчать из нее нитью, едва видимой на расстоянии. Она недвижима, как и водная гладь. Суета ушла, наступил покой, и он переносится еще тяжелее, чем та суета, от которой состоялось запланированное бегство.

С тех пор как Рехтин ушел со службы, минуло двенадцать лет. Выросли чужие дети, родились чьи-то внуки, мир перевернулся с ног на голову. А он не переставал о чем-то думать. Рехтин не спал ночами, ворочался на своей половине кровати, спускался вниз и зажигал камин. Николай Ильич смотрел на пламя, и оно возвращало его в то время, когда еще можно было что-то сделать и исправить.

Иногда он собирался и уезжал в столицу. Когда возвращался, жена его ни о чем не спрашивала. Ей были хорошо известны причины таких бесконечных раздумий. Тогда, в двухтысячном, никто не мог понять, почему Рехтин не хотел уходить на пенсию. Он словно цеплялся за какую-то возможность доделать то, что уже не в силах был одолеть. Так казалось всем…»

— Мы будем слушать это дальше или мне приказать остановить запись? — поинтересовался я.

— Что это такое? — пробормотал Артур, совершенно оцепенев.

— Это рассказываете вы, — объяснил я, и мужчина, названный мной дядей, обреченно опустил голову.