Ольга Лаврова - «Букет» на приеме Страница 4

Примолкнув, соседка осмысливает значение вопроса и пугается:

— Бог ты мой!.. Мне бы ее остановить! Конечно, могли слышать!

Разговаривая с Томиным, Данилов подводит итог:

— По-моему, совпадение подозрительное. Мало того, что сам Кирпичов сидел, еще рецидивист Санатюк рядом.

— Давно освободился?

— Около трех лет. Правда, стар, почти семьдесят. Но такой — до смерти волк. Есть слушок, к нему ходят «советоваться». И подскажет, у кого брать, и механику обмозгует.

— Спасибо, Костя, за службу! Интересно, что теперь Кирпичов запоет!

На Знаменского, однако, новость не произвела большого впечатления.

— Боюсь, Саша, он запоет прежнюю песню. О судимости имел право умолчать — судимость за давностью снята. А то, что в одном дворе живет матерый уголовник… Может, он с ним не здоровается. — Пал Палыч останавливает Томина, который порывается что-то сказать. — Саша, я не зачеркиваю сделанного! Сделано много, сделано быстро. Но прежде чем снова браться за Кирпичова, мне надо больше.

— А конкретно: чего ваша душенька желает, чтобы допросить уже с полным комфортом? — сварливо спрашивает Томин.

— Ну, слушай, не тебя учить!

— А то поучил бы!.. Ладно, очень эта история в печенках сидит! И немудрено, что сидит в печенках, если послушать вечерний разговор Томина с матерью.

— Меня поражает твоя беспечность! Те гуляют на свободе, а он преспокойно собирается в гости!

— У Зинаиды день рождения. Чистая рубашка найдется?

— В шкафу.

— Ты же всегда ворчала, что я слишком много работаю.

— В данном случае — дело другое, Сашко. Это уже вопрос семейной чести! Я боюсь нос за дверь показать: кто-нибудь встречается и требует новостей.

— Мама, для меня каждое дело — вопрос чести.

— Ах-ах-ах!.. Воротничок подверни… И Зиночке кланяйся!

— Мама шлет тебе поклон. — Томин кланяется.

— Спасибо, Шурик, получилось очень грациозно.

Друзья пришли в числе первых гостей…

…А уходят последними.

Ночная улица обдает холодком, но уже отчетливо чувствуется в городе весна.

— Что невесел? Недоволен Зининым мужем? — усмехается Пал Палыч.

— Напротив. Решительно нечего возразить. Умница, спортсмен, без пяти минут доктор наук, приятные друзья… Вероятно, слегка завидую семейной идиллии.

— Кто велит ходить бобылем?

— Никто. Захочу, будет вагон невест.

— На вагоне не женишься, нужна одна.

— Одной пока нет.

Они приближаются к дому Томина.

— Ладно, Саша, хватит сентиментальностей. Давай решать, что делать дальше. Я думаю…

Тот, глядя вверх, хватает его за руку:

— Стой! У Петуховых свет!

Печати с двери Петуховых сорваны. Знаменский остается на площадке.

Томин тихо входит. Видит на вешалке плащ и кепку, которых здесь прежде не было.

— Кто дома?

В коридоре появляется Борис Петухов.

— А-а, здравствуй, Борис! — и Томин кивает Пал Палычу: можешь топать домой.

— Здравствуйте… Кто это?.. Сашка!

— Что дверь не заперта?

— На что ее запрешь? — Петухов указывает на дыру от выпиленного для экспертизы замка. — Как мои старики, не знаешь?

— Мать пошла на поправку, отца, видимо, тоже вытащат. Проникнуть можно? — Томин накидывает цепочку и делает жест внутрь квартиры.

— Валяй… Извини, руку не подаю — в земле.

— А что ты делаешь?

— Да вот цветок сажаю… мамин самый любимый, — смущенно бормочет Борис.

Он проходит с Томиным в комнату и поливает ткнутый в поллитровую банку увядший цветок; вытирает чем попало руки, вздыхает.

— Загнется, наверно. Ну за каким лешим было горшок-то разбивать?! И вообще, глянь, что натворили! Сволочи!

— Видел, Боря. По линии угрозыска дело веду я.

— Вона! Слушай, я только с самолета. Звонил тетке, она и телеграмму бестолковую прислала и теперь несет ахинею, ничего толком не понял.

— Я пока тоже не все понял. Поэтому, Боря, лучше мне спрашивать — тебе отвечать. Но давай перебазируемся к нам. Мать тебя накормит, посидим-потолкуем. Можешь и переночевать.

— Ладно, — он вытаскивает поллитровку. — Раздавим?

— Нет, уволь, только от стола.

— Тогда смысла нет ходить.

Злясь и вздыхая, он подбирает с пола раскиданные вещи. Томин к нему приглядывается.

Петухов широк в плечах, крепок и кажется румяно-смуглым от «снежного» загара. Но в водянистых серых глазах и голосе угадывается какая-то душевная слабина. То ли очень уж выбит из колеи случившимся, толи так и остался немного «хлюпиком», несмотря на все свои успехи…

— Скажи, Боря, родители писали регулярно?

— Ну! — утвердительно произносит Петухов.

— В последних письмах не проскальзывали тревожные нотки? Они никого не опасались? Не писали что-нибудь вроде: «Часто захаживает такой-то, передает тебе привет». А?

— А старики-то чего говорят?

— От матери мало чего узнал, к отцу еще не допускают… Денег ты в квартире не нашел?

— И не искал. До того ли мне сейчас, друг милый!

— Ты здорово переменился. Уважаю твои чувства, Боря, но… Какую шкатулочку мать могла называть «заветной»?

— Шкатулка? Одна всего и есть — которую отец подарил. На свадьбу, кажется.

— И в ней лежали?..

— Ерунда всякая. Вот, — поднимает опрокинутую палехскую шкатулку, возле которой рассыпаны вывалившиеся на пол безделушки.

— Понимаешь, неясно, нашли деньги или нет.

Борис смотрит на него хмурясь.

— Извини, я слегка не в себе…

— Неясно, говорю, нашли ли те деньги, что ты присылал.

— Да?.. — после паузы растерянно произносит Борис.

— Ну да. Родители рассказывали, что держат их дома. Но где? Почему ты не убедил их положить на сберкнижку?

— А… что они еще рассказывали?

— Почти накопил на машину. Вернешься — купишь.

— Прямо так?.. Так вот и говорили?! Хвастливое старичье! — Он в крайнем волнении.

— Да, накликали. Но — не посетуй на откровенность — сколько они, бывало, и краснели за тебя и челом били в разных инстанциях. Ты ведь был ох не подарочек!

— Ну и что?

— Когда-нибудь людям хочется наконец моральной компенсации: «Вот каков наш Боря, получше других!»

— Ну и заварилась кашка! Первый сорт!

— Не знаешь, доехала до них твоя клюква?

— Господи, велика разница, доехала — не доехала… Надо ж, про клюкву известно!

— Сколько ее было?

— С полведра примерно. Велел ребятам набрать.

— Как ты ее упаковал? Когда и с кем отправил?

— Насыпал в лукошко, поверху мешковинкой обвязал. Один ханурик от нас увольнялся, с ним и послал. Должен был уж прибыть. Он проездом на юг.

— «Ханурик» какого сорта?

— Да так…

— В доме не нашли ни ягодки, а полведра сразу не съешь.

— Чего ты прицепился с клюквой?

— Грабители вынесли отсюда корзинку. И тоже обвязанную тряпицей.

— Что же, они на клюкву позарились?

— Думаю, не тот ли вынес, кто и внес? Чтобы следа не оставлять.

— Он?!.. — Борис садится посреди комнаты на стул.

— Обрисуй, что за личность, прикинем.

— В Хабарове и обрисовывать нечего. Одно слово — алкаш. Неужели…

Его прерывает робкий звонок в дверь.

— На всякий случай, меня нет, — говорит Томин и встает в передней за вешалку.

— Кто там? — слегка оробев, окликает Борис.

С лестницы доносится невнятно: «Откройте, не бойтеся!»… Борис удивленно прислушивается, протягивает руку, но в последний момент, засомневавшись, не скидывает цепочку, а лишь приотворяет дверь. Теперь голос звучит отчетливее: «Прощения просим, что поздновато, заплутал малость в Москве… От Бориса Афанасьевича я». Петухов распахивает дверь. На пороге хмельной низкорослый мужичонка с лукошком в обнимку.

Томин выступает из-за вешалки.

— Свят-свят-свят!.. Кудай-то я прибыл — туда или обратно? — хихикает гость, таращась на Петухова.

— Туда, туда, входи.

— Нет, Борис Афанасьич! Ить я поехал, а вы осталися. Я кому же клюкву-то вез?..

Борис оборачивается к Томину.

— Познакомься с товарищем Хабаровым, — язвительно кривит он губы. — Больше у тебя никого на подозрении нет?

Выбыл из подозреваемых племянник Гена, выбыл и Хабаров. Корзинка оказалась в руках преступников просто «паролем»: знали, на что сослаться, чтобы пустили в квартиру. А их осведомленность… Если Петухова откровенничала в магазине, то могла и еще в десяти местах. Не угадаешь, где кто слышал.

— Снимаем с повестки дня? — спрашивает Томин, беря со стола Знаменского пустое лукошко из-под клюквы.

— Увы.

— Кое-что, Паша, забрезжило с другой стороны. У этого Санатюка, судимого за убийство и квартирные кражи…

— И живущего рядом с Кирпичовым… Помню.

— У него племянница работает в почтовом отделении и занимается денежными переводами — обрати внимание. А отделение, еще раз обрати внимание, обслуживает, в частности, наш дом. Факт, по-моему, достаточно увесистый.