Джеймс Берк - Пленники небес Страница 42

В четыре утра меня разбудил телефонный звонок. Я снял трубку с аппарата на кухне, закрыв дверь, чтобы не перебудить домашних. Луна все еще светила, проливая нежный свет на ветви мимозы.

— Я тут нашел один бар с классной музыкой, — это был Майнос, — помнишь Клифтона Шенье?[15] Так эти ребята играют в точности как он.

В трубке слышалась музыка и звон пивных бутылок.

— Ты где?

— Я же сказал тебе, в баре. На улице Опелусас.

— По-моему, для музыки как-то... поздновато, Майнос.

— У меня для тебя есть история. Черт, куча историй. Ты знал, что во Вьетнаме я был сотрудником военной разведки?

— Нет.

— Ну ладно. Так вот, у нас порой бывали проблемы. Такие, решать которые, руководствуясь писаными правилами, было невозможно. Был у нас там, к примеру, один француз, гражданский — он нам в свое время много крови попортил.

— Ты на машине?

— Ну да.

— Оставь ее на стоянке. Возьми такси и поезжай в ближайший мотель. Не пытайся вернуться в Лафайет самостоятельно. Понял?

— Послушай. Этот француз связался с тамошней разведкой в Сайгоне. Ему докладывали шлюхи, да и кое-кто из военных, к тому же, по слухам, это по его приказу запытали до смерти одного из наших агентов. Но мы никак не могли собрать хоть какие-то доказательства, да и его французский паспорт создавал нам трудности.

— Я не настроен говорить с тобой о Вьетнаме.

— Наш майор ни черта не смог с ним поделать, так что мы вот что решили: позвали одного сержанта: он оказывал нам мелкие услуги, ну, там, пробраться на виллу и перерезать кому-нибудь горло лезвием безопасной бритвы. Его задачей было выследить этого лягушатника и уложить из винтовки с оптическим прицелом, а потом вернуться в клуб военнослужащих низшего состава и допить пиво. И как ты думаешь? Он ошибся домом. Сидит себе, значит, ничего не подозревающий голландский коммерсант, улиток палочками лопает, а тут наш сержант — раз! — и выпустил его мозги прямо на блузку супруге.

— Хочешь совет, Майнос? К черту Вьетнам. Забудь про все это.

— Дело не в том. Я говорю о нас с тобой, приятель. Еще Скотт Фицджеральд писал что-то в этом роде. Мы с тобой служим огромному, насквозь фальшивому ведомству.

— Послушай, давай ты закажешь что-нибудь пожрать и я приеду к тебе.

— Кое-кто из федералов хочет заключить сделку с Ромеро.

— Сделку?

— Он знает кучу дерьма про кучу народа. Он нужен нам. Или кому-то еще.

Я намертво вцепился в трубку. Мне показалось, что деревянный стул, на котором я сидел, намертво впился мне в спину.

— Ты это серьезно? Кто-то из ваших говорил с Ромеро? Они знают, где он?

— Не называй их «нашими». С ним говорили какие-то новоорлеанские федералы. Где он сейчас, им неизвестно, однако они сказали, что он вернется, если они согласятся на ту сделку. И знаешь, что я им ответил?

Я сделал глубокий вдох.

— Я им ответил: «Пошли вы с вашими сделками! Робишо на это не купится». Ты знаешь, я собой горжусь, — добавил он.

— В каком ты баре?

— Забудь про меня. Так, по-твоему, я правильно сделал? Ты же не собираешься заключать с ними сделки?

— Давай поговорим завтра?

— Черт, нет. Все, что у меня было, я сказал. А теперь твоя очередь. Скажи мне одну вещь, только честно. Не надо признаваться, просто скажи, что я не прав.

Это ты нашел «тойоту», связал Китса, привез его в это самое болото, приставил ему пистолет к ребрам и пустил в расход? Ведь так?

— Нет, не так.

— Да ладно, Робишо. Смотри; ты появляешься на квартире убитого гаитянина сразу же после прибытия полиции. Почему так? И теперь другой мужик, которого ты ненавидишь до такой степени, что расквасил ему нос бильярдным кием, найден на дне Хендерсоновой дамбы. Китс же из Бруклина, так что здешних мест он не знал, как не знает их и Ромеро. А ты всю жизнь рыбачил в здешних болотах. Так что если это дело попадет не к местным Холмсам, тебя упекут.

— Перед сном примешь два драже витамина В и четыре таблетки аспирина, — отозвался я. — Допустим, стометровку утром на рекорд не пробежишь, но башка болеть не будет.

— То есть я кругом не прав, так?

— Именно. А теперь я закругляюсь. Надеюсь, им не придется вышвыривать тебя вон. Ты неплохой парень для федерала, Данкенштейн.

Он, видимо, собрался отвечать, но я положил трубку. С улицы слышались протяжные крики ночных птиц.

Вечером после работы мы с Робин и Алафэр отправились на ужин в Сайпрморт-Пойнт. Сидя за обшарпанными столиками прибрежного ресторанчика, мы ели вареных креветок и крабов, созерцая лиловое небо и спокойные серые воды залива, лишь иногда омрачаемые легкой, как неровности на окрашенной поверхности, рябью. Где-то вдали, у самой линии горизонта, виднелись поросшие травой островки, залитые последними лучами закатного солнца. За нашими спинами двухрядная дорога бежала вдаль, через город, через заросли засохших кипарисов, на которые уже легли вечерние тени. Там и сям вдоль берега торчали рыбацкие хижины на сваях посреди затопленных бревен и пироги, привязанные к колышкам, прибрежные воды были покрыты ковром цветущих водяных лилий; а в лавандовом небе, раскинув крылья, парили цапли, словно произнесенные шепотом строчки стихотворения.

В ресторанчике неутомимо гудели электровентиляторы, столики были завалены останками крабовых панцирей, в окна со стуком влетали жуки, а музыкальный автомат наяривал неизменную «Блондинку». Ветерок шевелил темные волосы Робин, ее глаза светились счастьем, а в уголке рта осталось пятнышко острого соуса. Несмотря на свою тяжелую жизнь, Робин оставалась доброй девочкой и принимала мои ласки со смешной и трогательной благодарностью. Должно быть, мы влюбляемся в женщин по разным причинам. Одни просто красивы, и ты не можешь устоять перед соблазном обладания. Другие завоевывают любовь постепенно, своей добротой, участием, нежностью и заботой — такой могла быть любящая мать. И тут появляется та самая странная девочка, прямо с улицы шагнувшая к тебе в душу; та, что не имеет ничего общего с окружавшей тебя столько времени теплотой и нежностью, которую ты уже и не замечаешь. Напротив — она несуразно одета, с вечно смазанной помадой, с сумочкой через плечо и широко распахнутыми блестящими глазами, словно древние фурии призвали ее в свою компанию.

Мы с Робин заключили соглашение: я отпускаю няню и она помогает мне присматривать за Алафэр и работать на станции. Она пообещала мне, что не прикоснется больше к спиртному и наркотикам, и я поверил, хотя не знал толком, долго ли ей удастся продержаться. Никогда не понимал сути такого явления, как алкогольная зависимость; наверное, даже не смогу толком сформулировать, кто такие алкоголики. Мне известно много примеров, когда люди совершенно самостоятельно бросали пить, а потом срывались, уходили в запой и были вынуждены буквально на четвереньках приползать на собрания. Знал я и других, которые, перестав пить, превращались в серых мышек, влачивших существование с энтузиазмом моли. Лично я сделал единственный вывод об алкоголиках: я один из них. То, как относятся к этой проблеме другие, меня мало интересовало, пока мне не пытались его навязать. Вечером, когда мы возвращались домой по дороге с навесом из кипарисов и иллюминацией из светляков, мы заехали в магазинчик в Нью-Иберия и взяли напрокат видеомагнитофон и кассету с диснеевским фильмом. Потом к нам пришел Батист и принес кровяных колбасок: мы поджарили их в духовке и приготовили лимонад с колотым льдом и мятой, разлили его по стаканам и принялись смотреть фильм. Когда я направился за очередной порцией лимонада, я украдкой взглянул на отблеск экрана, мерцавший на лицах Алафэр, Робин и Батиста. Впервые после гибели Энни я почувствовал, что у меня есть семья.

На следующий день, заскочив с работы домой пообедать, я устроился за кухонным столиком и принялся было за сэндвич с ветчиной и луком, как вдруг зазвонил телефон. Денек выдался что надо, на небе не было ни облачка. За окном Алафэр в розовых кедах с надписью «левый» и «правый», джинсовых бриджах и желтой футболке с изображением утенка Дональда, купленную когда-то Энни, играла с пестрым котенком. Привязав к бечевке от змея фантик, она вертела им под носом котенка, а тот хватал его своими пушистыми лапами. Прожевав кусок хлеба, я лениво поднял трубку и поднес ее к уху. Послышалось глухое жужжание междугородного соединения:

— Это Робишо?

— Да. Кто это?

— Легавый, да? — Голос шел словно из ямы в мокром песке.

— Верно. Так кто это?

— Это Виктор Ромеро. Меня в последнее время все достали, рассказывают неприятные истории. В основном с твоим участием.

Я едва не подавился ветчиной. Отодвинул от себя тарелку и выпрямился на стуле.

— Ты слушаешь? — спросил он. На фоне его голоса мне послышался глухой удар и шипение.

— Угу.

— Все норовят отхватить кусок моей шкуры, я вроде крайний во всех преступлениях в Луизиане. Поговаривают, что меня собираются засадить лет на тридцать, что я типа убил тех, в самолете, и за это гнить мне в тюряге. Так что теперь весь Новый Орлеан от меня шарахается, потому как, по их мнению, у федералов на меня стоит, и теперь я прокаженный, к которому не следует прикасаться. Ты слушаешь?