Елена Топильская - Ловушка для блондинов Страница 47

Мне ничего не оставалось, как начать, что называется, от печки. Машину мне больше не дали, и я пешком потащилась в больницу. На мое счастье, санитар из больничного морга еще не ушел, и я спросила у него, не запомнил ли он вдруг случайно, на какой машине вывозился гроб с трупом Коростелева.

Чистенький и старательный санитар любезно ответил мне, что запомнил, но вовсе даже не вдруг и не случайно, а просто потому, что обязан фиксировать номера машин, на которых вывозятся тела покойных. После чего спокойно открыл книжечку и сообщил мне данные машины.

Конечно, я могла бы сразу побежать в автопарк и начать там поиски шофера. Но я рассудила, что оперуполномоченный Кужеров, во-первых, справится лучше, а во-вторых, он давно уже по этому делу не работал, целый день уже, и наверняка будет счастлив подключиться к расследованию.

Оперуполномоченный Кужеров, увидев меня, застонал.

— Что, опять? — измученным голосом спросил он.

— Сережка, чуть-чуть поработаем? Собирайся, поехали.

— Куда, в Мурманск? Или в Ивановскую область? — испугался Кужеров. — Меня жена к ужину ждет.

— Что ж ты такой пугливый? Пока в Приморский район, в автопарк. Может, даже к ужину успеешь.

По дороге я обрисовала Кужерову ситуацию. И никакого консультанта не понадобилось, он сам пролил мне свет на проблему.

— Знаешь, где такими страховками балуются? В Германии. Или в Австрии. Мне говорили. Приезжает человек туда, получает вид на жительство, полгодика там живет, страхует свою жизнь на крупную сумму, а потом приезжает сюда, и здесь его убивают. Якобы.

— Что значит “якобы”?

— Ну здесь бомжа какого-нибудь мочат. А дело представляют так, будто погиб застрахованный.

Я с сомнением пожала плечами.

— Ты что думаешь, там дураки сидят? Да эти страховые фирмы свое расследование произведут, им так просто чужого бомжа не подсунешь.

— Ну я не знаю. На тебя не угодишь.

В автопарке Кужеров поспрашивал водителей про автомашину с нужными нам номерами. Удивительно, но ее водитель оказался в парке и даже готов был с нами поговорить. Про вывоз гроба с территории больницы он вспомнил с большим трудом и долго путался, называя конечный пункт назначения. Через пень в колоду мы выяснили, что ехал он в сторону Приозерска. Так, уже тепло; мы с Кужеровым переглянулись.

— А куда гроб дели? — допытывался Серега у водителя.

— Гроб? — Он надолго замолчал.

Теоретически он должен был привезти гроб в местный морг. Если вывоз был оформлен в Ивановскую область, то гроб должен был быть доставлен именно туда, в морг. Но мы уже точно знали, что в Ивановскую область гроб не приезжал. Куда же она его дела? Не выкинула же по дороге? Хотя если принять во внимание, что водитель так мнется, вполне возможно, что выкинула.

Доведенный до белого каления нерешительностью свидетеля, Кужеров принял волевое решение. Он объявил водителю, что сейчас мы садимся к нему в машину и едем тем же путем, каким он следовал на машине, груженной гробом. А он пусть по пути вспоминает, где он груз сдал.

Водитель весьма соскучился и попробовал было надавить на конституционные права. Кужеров отвел его в сторону и о чем-то поговорил, о чем — я не слышала, только видела, как Сергей складывал решеточкой пальцы и демонстрировал свидетелю. Через три минуты свидетель покладисто забрался в кабину своего транспортного средства и больше не упоминал слов, связанных с Конституцией, правами человека и процессуальным законом. Мы выехали из города и поехали в сторону Приозерска.

В итоге Кужеров не попал на ужин, заботливо приготовленный женой, а я тысячу раз благословила Пьетро Ди Кара, одарившего меня мобильным телефоном. Около семи вечера я позвонила домой и сказала Хрюндику, чтобы он ехал к бабушке, потому что я неизвестно во сколько вернусь. Хрюндик, однако, заупрямился и заявил, что уже достаточно взрослый, чтобы не сидеть под бабушкиной юбкой, и что он вполне может провести время один, ему не привыкать, а я могу работать до полного морального удовлетворения, что его нисколько не ущемляет, как раз наоборот, без меня еще и лучше.

— У тебя слишком большой словарный запас, — проговорила я и отключилась, с тоской подумав, что холодильник пуст, поскольку я еще не успела купить продукты после командировки, и ребенок опять будет пробавляться чипсами.

Хороша мамаша, нечего сказать. А с другой стороны, парень-то уже большой. Я вспомнила, как в восьмом классе мы обсуждали профессии родителей, и один наш одноклассник, обладатель ярко-голубых глаз, не оставлявших равнодушной ни одну девицу, признался, что его мама оставила работу, когда он пошел в школу, и до сих пор с ним сидит. Он так и сказал: “Мама со мной сидит”. Я припомнила, как мы смеялись и как обаяние этих голубых глазок враз для меня погасло.

Мы колесили по области даже после того, как стемнело, и все безрезультатно. Мы подъезжали к приозерскому кладбищу, но водитель отказывался узнавать места, где сдал гроб. Заодно мы зашли в кладбищенскую контору и проверили последние захоронения; Коростелева среди них не было.

У кладбища мы сделали привал. Водитель в стороне курил, а мы с Кужеровым устроили совещание.

— Ну сколько можно кататься? — ворчал Кужеров. — Меня дома ждут.

— А меня не ждут, — вздыхала я. — Сережка, нам надо ее найти. Ну если не ее, то хотя бы куда она труп сбросила. Она ведь должна была его похоронить. Если это связано со страховкой, заграницей, оформлением каких-то документов, то она должна была предъявить захоронение, так? Но в Ивановскую область она его не привозила. Так?.. — И тут я осеклась.

У меня перед глазами встала могильная плита на кладбище в Ивановской области. Я покрутила головой, отгоняя наваждение, и достала из папки с делом, которую прихватила с собой в морг, фотографии, сделанные провинциальным медиком перед эксгумацией: обзорный снимок и могильная плита крупным планом. Так и есть: на могильной плите указаны имя, отчество и фамилия, а даты рождения и смерти нет. Я еще тогда удивилась этому обстоятельству, а потом забыла.

— Но это значит… — сказала я вслух, не решаясь продолжить и выговорить свою дикую идею.

Кужеров заинтересованно посмотрел на фотографии, потом на меня, и вдруг глаза его засветились пониманием.

— Машка! Это значит, что она его похоронила. И именно в Ивановской области. Ведь по плите не видно, когда он похоронен, там даты смерти нету. А про то, что старичок там книжку ведет, она и не знала!

— А двух захоронений ей не надо. Две могилы Коростелева — это перебор, так?

Кужеров кивнул и буднично спросил:

— Ну что, этого беспамятного — в камеру?

— Пожалуй, да, — ответила я без малейших угрызений совести.

Мы забрались в кабину и предложили ехать в город. А в городе направили водителя аккурат к нашему РУВД.

— Ну что, брат, вылезай, будем в тюрьму садиться.

— Вы что? — испугался водитель. — За что это? Не имеете права…

— Имеем, — заверила я его. — Сейчас я протокольчик оформлю о задержании за укрывательство особо тяжкого преступления — убийства. Адвоката своего будете вызывать, или дежурный сгодится?

Но шофер не верил, что я посажу его в кутузку, до тех самых пор, пока за ним не начали закрывать лязгающую дверь изолятора временного содержания. Тут он завопил благим матом, и буквально через полчаса мы узнали, что дамочка предложила за хорошие деньги помочь ей. И они, отвезя гроб в область, вытащили из него тело и сбросили в Ладогу. А гроб дамочка разрешила ему продать; в общем, он был очень доволен.

Этот тип вызывал у меня омерзение, и я бы с большим удовольствием оставила бы его в камере хотя бы до утра. Ну пусть задумается над тем, что нельзя зарабатывать, выбрасывая из гробов тела усопших! Но прокурор бы меня не понял, а его мнение я уважала. Поэтому этот жук-навозник пошел ночевать домой, к моему глубокому сожалению.

На завтра у меня было запланировано ознакомление с уголовным делом Коростелева в архиве облсуда, и мне не хотелось отодвигать это мероприятие, так что я тешила себя надеждой, что Горчаков съездит с водителем на осмотр местности, чтобы тот показал, где они сбрасывали труп. С этим тоже тянуть было нельзя, ни в коем случае.

Сама я домой ввалилась в одиннадцатом часу. Ребенок и не думал спать, сидел перед телевизором, сложив ноги на журнальный столик. И не сразу выяснилось, что за уроки он еще не брался.

Началось скоропалительное воспитание, напоенное взаимными оскорблениями. Потом состоялось трогательное примирение, а над заснувшим чадом, трогательно посвистывающим носом в дреме, я мысленно высекала себя за то, что, увлекшись работой, оставляю сына без полноценного обеда, попустительствую тому, что домашние задания начинают выполняться в двенадцатом часу, когда ученик уже клюет носом и никакая наука ему в голову не лезет. Так недолго и ребенка упустить.