Ольга Лаврова - Бумеранг Страница 5

— Сколько на белом свете глупости, Илюша! — восхищается Марат. — Сколько глупости! Я готов поверить в три гвоздя.

— Если точно, то четыре. Снаружи войти — не войдешь. Но оттуда выйти — запросто.

— А это главное — быстро выйти. На боковую улицу. Четыре гвоздя!.. При условии, что ты верно сосчитал.

— Трогал даже. Когда меня за зарплатой посылали.

— Кто посылал?

— Да там так: в день получки от каждого отдела идет представитель. Он за всех получает и сам раздает. Чтобы не толпиться.

— Пошли назад. И как она протекает — эта финансовая акция?

— Приходишь к двум часам. Очереди никакой, у кассирши все готово. Заберешь конверт с деньгами, распишешься и топай. Марат… Ты правда надеешься взять?

— Идея меня вдохновляет. А тут не опилки, — он касается лба.

— Эхма! Если б взять, так это… прикинуть страшно, сколько… — захлебывается в волнении Илья. — Докторов, кандидатов штук двести… и остальные, может, тысяча человек… И у всех оклады…

— Тысяча двести человек вкалывают полмесяца — двенадцать рабочих дней. Двенадцать умножаем на восемь часов, — бормочет Марат, — это девяносто шесть часов. И на тысячу двести… это сто тринадцать тысяч двести человекочасов.

Илья слушает раскрыв рот.

— Вы возьмете кассу втроем за двадцать минут — это примерно ноль девять человекочаса. И во сколько ж раз вы окажетесь умней докторов-кандидатов? Сейчас посчитаем… Округленно — в тридцать семь тысяч семьсот шестьдесят раз!

— Потряска! — Неизвестно, что потрясает Илью: сама цифра или легкость, с которой без клочка бумаги проделаны вычисления.

— Помнится, ты возил на территорию оборудование? — Илья кивает. — Машины проверяют?

— На выезде.

— На въезде — нет?

— Ввози, что хочешь! Была бы институтская машина.

— Слава, слава дуракам! Въехать через ворота, а выйти здесь! — Они как раз проходят мимо парадного подъезда.

— Но въехать-то…

— Зачем же я расспрашивал об этом шофере с детьми, как думаешь?

— Марат, ты гений!

— Не исключено.

— Паша, ты в этом году хоть раз плавал? — вопрошает Томин, входя к Пал Палычу в приподнятом настроении.

— Довольно регулярно.

— Да не в бассейне — в реке!

— А ты?

— Сегодня, с утра пораньше. Травка на берегу, пернатые поют, и девушки загорают… Райские кущи!

— Если купался — так с уловом?

— Ох, как грамотно покупался!.. Предлагаю задержать В. И. Подкидина, тридцати четырех лет, ранее судимого.

— А что мы имеем против В. И. Подкидина?

— А вот слушай. Поехал я под Звенигород к инженеру Макарову. — Томин вынимает пресловутую записную книжку и раскрывает на закладке. — Он тогда по вызову не явился — сидит в отпуску на садовом участке. Телефон свой записал сюда сам, с нашим «садоводом» общался на почве какой-то безусой земляники. Подкидин — бригадир-строитель, занимается отделочными работами. Так что за другом-маляром дело не станет. С участковым я в темпе созвонился, он в темпе прощупал квартирных соседей. Описывают Подкидина в самых мерзких тонах. Одно, говорят, спасенье, что увлекается сельским хозяйством и летом пропадает в деревне у родителей. Давай его изымать из оборота, а? Пока тихонько, чтобы дружки не запаниковали. Медлить нечего.

— Да, пожалуй…

— Опять в сомнениях? Купаться надо, Паша, купаться!

На сквере рядом со сказочными избушками и прочими подобными атрибутами в песочнице весело возятся оба маленьких Барсукова. Сам он, сидя на скамейке, слушает по транзистору репортаж о футбольном матче. Марат следит за Барсуковым, выжидая удобного момента для знакомства. Взглянув на часы, подходит.

— По-прежнему три — два? — азартно спрашивает он. — Минуты полторы до конца?

Барсуков кивает. Марат присаживается рядом, оба поглощены событиями на стадионе. Но вот раздается рев болельщиков — матч окончен. Барсуков выключает приемник, и они с Маратом обмениваются обычными в таких случаях фразами.

Тут плаксики, надумав что-то новое, приносят и складывают к ногам отца ведерки и лопатки.

— Пап, мы на горку!

— Валяйте.

— Неотразимая пара! — говорит Марат. — Люблю ребенков, а своих нет.

— Отчего? — без особого интереса спрашивает Барсуков.

— Не женат. То есть был, но… жестокая это проблема… А почему они не в детском саду?

— То и дело простужаются. Отведу завтра.

— Простуда — бич городских детей. Единственное радикальное средство — несколько сезонов подряд на юге.

— У всех свои рецепты.

— Нет-нет!.. Простите, как вас зовут?

— Алексей. Леша.

— Марат.

Он протягивает руку, и Барсуков отвечает тем же.

— Поверьте, Леша, юг — это спасение. Меня самого только тем на ноги и поставили. Во младенчестве был довольно хилым существом. Не похоже?

— Да, теперь не скажешь.

— Сначала гланды, потом бронхи, потом легочные явления.

Марат напал на безошибочную тему: Барсуков обеспокоился, затосковал.

— Я готов ради них в лепешку, — говорит он. — Но несколько сезонов…

— Леша, если упустите сейчас, то на всю жизнь угнетенное дыхание, серьезный спорт недоступен. А ведь растут будущие мужчины!

— Несколько сезонов на юге я не осилю. Организационно, материально, всяко, — хмуро говорит Барсуков.

— Вы считаете мое поведение навязчивым?

— Да нет, ни к чему не обязывающий разговор.

— Не совсем так, Леша. Я действительно могу вам помочь!

Подкидин беззаботно идет по улице, и все вокруг вызывает его доброжелательный интерес. Повернув за угол, он сталкивается с Томиным. Порой случается, что наткнувшиеся друг на друга пешеходы не могут сразу разойтись, вместе делая шаг то в одну сторону, то в другую. Внешне и Томин с Подкидиным без толку топчутся у края тротуара, но к этому добавляется короткий тихий диалог:

— Подкидин?

— И что?

— Уголовный розыск. Вы нам нужны. Садитесь в машину!

Машина без опознавательных милицейских знаков уже притормозила около них, и задняя дверца приглашающе распахнута.

И еще один человек, оказавшийся за спиной у отшатнувшегося Подкидина, говорит ему в затылок:

— Спокойно, Подкидин, без глупостей.

Обмякший, посеревший, садится он в машину. Человек, стоявший сзади, садится рядом с ним, Томин впереди. Машина отъезжает, не привлекая ничьего внимания.

В кабинете Знаменского — Подкидин, Томин, у двери — помощник инспектора и понятые.

— Подпишите протокол задержания.

— Ничего не подписываю! — Подкидина трясет как в лихорадке.

Томин вносит соответствующую пометку в протокол, отпуская понятых, засвидетельствовавших отказ.

— Сейчас придет хозяин кабинета, следователь по особо важным делам. Он задаст вопросы, которые его интересуют.

— По особо важным?! Да за мной никаких дел, не то что важных! Вот встану и уйду! Стрелять, что ли, будете? — Он и впрямь встает и делает движение к выходу.

Страж у двери преграждает ему путь.

— Плохо начинаете, Подкидин, — предупреждает Томин. — Себе во вред. Вы ведь задержаны как подозреваемый.

— По-до-зре-ва-емый! В чем же, хотел бы я знать! — Подкидин возвращается и стоит лицом к лицу с Томиным.

— Я сказал: кража. Подробней объяснит следователь.

— Понятно… Нашли меченого… Эти штуки и фокусы я знаю! Я вам не помощник на себя дело шить! Все! Рта не открою, слова не скажу! — Он опускается на место, вынимает пачку «Беломора», щелкает зажигалкой.

Пал Палыч молча проходит и садится за стол, заполняет бланк допроса. Произносит, как положено:

— Я, следователь Знаменский… такого-то числа в помещении следственного управления допросил… Как вас зовут?

— Никак не зовут, — говорит Подкидин, пуская дым в потолок. — Показаний не даю, объяснений не даю. Будьте счастливы своими подозрениями… Это я выражаюсь культурно, на русский язык сами переведете.

— У вас нет оснований принимать в штыки следователя, — изумляется Пал Палыч.

— Можете записать в протокольчик, что я вас… обожаю! — Это звучит не лучше, чем оскорбление.

— В подобном стиле намерены разговаривать и дальше? — холодно, но с любопытством наблюдает его Пал Палыч.

Подкидин молчит.

— Если вы отказываетесь защищаться от наших подозрений… — Пал Палыч делает выжидательную паузу, но, не дождавшись ни слова, договаривает: — тогда нам остается вас изобличать.

— Дав-вай-те! Изобличайте! Горю нетерпением!

Что испытывает Подкидин на самом деле, выкрикивая эти рваные фразы, неведомо, но выглядит он донельзя развязно и нагло.

Вероника Антоновна Былова в волнении ведет крайне важный для нее разговор с бывшей женой сына.

— Да, — горячо говорит Вероника Антоновна, — да, я боялась гор! Какая мать не боялась бы, Стелла? Особенно после той трагедии. Колю и Дашеньку Апрелеву я любила как родных. Такие были чистые, счастливые! Помнишь, как Дашенька чудесно смеялась?