Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние Страница 55

У Костенко бывали в жизни тяжелые дни, когда он не мог спать по ночам, терзаясь мыслью, что в камере сидит невиновный человек, а он, Костенко, арестовавший этого человека, лежит себе под теплым одеялом, покуривает и прислушивается к тому, как листва жестяно шелестит за окном. Сажать в тюрьму невиновных людей — зверство и подлость. Последнее время он несколько раз ловил себя на мысли: а почему же виновность этого красивого, воспитанного парня, так спокойно и уверенно, именно уверенно держащего себя на допросе, не вызывает у него сомнений? «А вдруг не он?»

Костенко проверял Торопову — лейтенант Рябинина прошлась по всем знакомым актрисы: «Душенька, бессребреница, честная и открытая, истинно русская актриса; уходила из двух театров в более низкооплачиваемые только потому, что не хотела играть «макулатурные» роли; никогда не лжет, всегда — правду в глаза… Морально? Сколько вокруг нее вилось да и сейчас вьется солидных людей, так нет, влюбилась в рядового актера, комнату уже три года снимают в полуподвале». Дежурная в гостинице категорически утверждала, что весь вечер сидела на своем месте и никто, кроме Кешалавы, в номер Тороповой не входил. Костенко пригласил Торопову к себе и долго беседовал с нею обо всех обстоятельствах той памятной ночи в Сухуми.

— Может быть, он был просто пьян? — задумчиво сказала Торопова. — Может быть, не надо так строго судить его.

— Вот так даже? — удивился Костенко. — Всепрощение и благость?

— Просто жаль человека. Он был таким тактичным и внимательным весь вечер; с ним произошла какая-то странная метаморфоза у меня в номере — он стал совсем иным. Я испугалась его. Не всякому актеру дано так сыграть перевоплощение из человека в зверя.

— Значит, пощадим зверя?

— Поругайте его хорошенько — и достаточно. Это ему урок на всю жизнь.

— А то, что он камни из кармана пригоршнями доставал, — это вас не смущает?

— Единственно это и смущает.

— Вот видите. Прошу вас, если получите письмо с просьбой простить его, отказаться от своих прежних показаний, вы позвоните мне сразу же, ладно?»

…Костенко закурил, продолжая разглядывать Кешалаву в упор.

— Так, — сказал он, дождавшись, пока высохли чернила на бланке допроса, — хорошо. Поскольку, как я убедился, вы относитесь к категории клиентов хлопотных, то мне придется просить вас подписывать все ваши ответы. Нет возражений?

— Пожалуйста, — ответил Кешалава, плотнее усаживаясь на стуле.

— Вы утверждали, что все последние месяцы провели на побережье, отдыхая после серьезного заболевания?

— Да.

— Распишитесь. Спасибо. Вы согласны с заключением профессора Лебедева, что вы сейчас совершенно здоровы?

— Да.

— Распишитесь. Угнетенного настроения нет?

— Нет.

— Сон восстановился?

— Да.

— Распишитесь. В половом смысле?

— На этот вопрос я отказываюсь отвечать.

— Почему?

— Я считаю этот вопрос бестактным и не имеющим отношения к делу.

— Я же говорил вам, что в течение последних двух месяцев в Туапсе, Москве, Сочи и Ленинграде прошел ряд изнасилований, аналогичных — по предварительной фазе — тому, из-за которого я задержал вас.

Костенко заметил, как глаза Кешалавы — напряженные, собранные — на какое-то мгновение стали иными.

«Как держится, а?! — поразился Костенко. — Я ему второй раз такого червя пускаю, а он держится. Другой бы хоть вздохнул облегченно».

— Значит, вы продолжаете подозревать меня в изнасиловании?

«То-то, — удовлетворенно подумал Костенко, — хоть в слове дрогнул».

— Вы не ответили на мой вопрос: вы никогда не жаловались на половые анормальности?

— Вас интересует, не являюсь ли я половым психопатом? Нет. Половыми психопатами являются, как мне кажется, несколько недоразвитые люди. Кстати, что с моим пиджаком? Много следов крови?

— Я вам отвечу. После отвечу. Пока что мы вернемся к истории вашей болезни. Когда вы отказались от медикаментов?

— Когда уехал на море.

— Значит, последние два месяца лекарств не принимали?

— Нет, какое-то время еще принимал.

— Когда вы прекратили прием лекарств?

— Я опять-таки не понимаю, какое все это имеет отношение к делу?

— Прямое, Кешалава. Чтобы вы не писали писем в Министерство здравоохранения по поводу жестокости милиции: арестовали больного человека. Тогда мне придется сажать вас на экспертизу в клинику Кащенко, а это еще три месяца. Я хочу оградить себя от всякого рода ненужных сложностей,

— Я повторяю, что сейчас совершенно здоров. Последний месяц я отказался от приема лекарств, чтобы организм не привыкал к их постоянному воздействию.

— Вы отказались от приема всех лекарств?

— Да.

— Распишитесь. Вы никогда не пользовались наркотиками?

— Нет.

— Распишитесь. Перечислите, какими лекарствами вы пользовались.

— Седуксен, триоксазин, настойка валерианового корня.

— Это все?

— Да.

— Распишитесь.

«Так. Теперь я застрахован. Он дал ложные показания. У него в кармане было снотворное, которое дают только в психиатрических лечебницах, под надзором врачей, в минимальных дозах. Этим лекарством были убиты три человека. Один убит именно в тот день, когда «больной» Кешалава приезжал в Ленинград, имея прописку в Гагре. И на камнях, которые шлифуют в Пригорске, где работал исчезнувший Налбандов, и в кармане Кешалавы был один и тот же яд, именуемый сильнодействующим «препаратом сна».

— Это все? Или у вас еще вопросы?

— Мы только начинаем, Кешалава. Как говорят в Одессе, «об все не может быть и речи». У меня вот какой вопрос. Вы откуда прилетели к Милютину примерять костюм?

— С юга.

— Я догадываюсь, что не из Воркуты. Вы в тот период жили в отеле или спали на берегу под шум прибоя?

— Не помню.

— Вы не помните, а я знаю. У вас ведь тогда был номер в «Гульрипше».

— Может быть. Я там действительно несколько раз останавливался, когда были свободные номера.

— Значит, в тот день у вас был номер в «Гульрипше»?

— Это вы говорите. Я говорю, что это могло быть.

— Ознакомьтесь с выпиской из регистрационной книжки. Это данные вашего паспорта?

— Да.

— Распишитесь. Благодарю вас. Значит, двенадцатого вы снимали номер в «Гульрипше»?

— Да.

— Распишитесь. Зачем же снимать номер в отеле, а самому улетать в Ленинград? Зачем?

— Я в Ленинград улетал на один день — три часа туда, три оттуда, утром улетел, днем сделал дела, а вечером вернулся. Или даже на следующее утро. Все равно прилетишь в свой номер. Иначе пойди достань место в гостинице! Не на улице же мне спать!

— Подпишите.

— Зачем вы записываете каждое мое слово?

— Я что-либо перепутал? Приписал от себя? Или записал с ваших слов верно?

Кешалава подписал свой ответ. Костенко решил нанести первый открытый удар — он решил сломать темп допроса. Сейчас, после того, что он скажет Кешалаве, тот перейдет на односложные ответы «да» и «нет». Именно они сейчас и нужны Костенко, они и будут теми капканами, которые он заранее приготовил.

— Вы спрашивали, — начал Костенко неторопливо, — зачем я записал ваш ответ так подробно. Я объясню вам. Видите, вы подписали ваш ответ. Сами подписали, не так ли? «Не на улице же мне спать!» А на прошлом допросе вы говорили, что больше всего любите спать не в гостиницах, а на берегу моря, сиречь на улице.

— «На берегу моря» и «на улице» — это разные понятия.

— От «Гульрипша» до моря не более ста метров. Пошли дальше? У меня вот какой вопрос. Вы всегда снимали одинарный номер?

— Да.

— А если одинарных не было?

— Я платил за две койки.

— Скажите, а в ваше отсутствие никто не мог воспользоваться вашим костюмом? Некто похожий на вас? А?

— Нет.

— Распишитесь. Благодарю. Вопрос: мог ли неизвестный преступник взять у вас из номера костюм и в нем совершить преступление?

— Нет.

— Распишитесь. Почему не мог?

Костенко рассчитал точно: Кешалава не такого масштаба человек, чтобы заглатывать «крючок спасения» — какой-то неизвестный преступник ночью надел его костюм… Нет, он играл свою игру, он не собирался никому подыгрывать.

— Потому что, как вы мне сказали, насильник действовал в разных городах, и еще потому, вероятно, что вы мне устроите очную ставку с жертвами, которые подтвердят, что я не тот, кого вы ищете.

— Распишитесь. Благодарю. Беда заключается в том, Кешалава, что насильник убивал свои жертвы.

— Как?

— Что «как»? Вас интересует, каким образом он убивал их?

— Нет, меня это не интересует. «Как» — в данном случае выражается мое удивление и гнев.

— Значит, вы отвергаете возможность использования преступником вашего костюма?

— Отвергаю.