Жан-Клод Иззо - Мертвецы живут в раю Страница 6

После этого мужчины садились играть в белот на всю ночь. Играли до тех пор, пока один из них не приходил в ярость и не бросал карты. «Fan! Придется ему сейчас пиявки ставить!» - кричал кто-нибудь, и веселье вспыхивало по новой. На полу стелили матрасы. Кровати становились общими. Мы, дети, спали в одной постели, лежа поперек. Я клал голову на уже заметные груди Желу и засыпал счастливый, как младенец. Но видел взрослые сны.

Праздники кончились со смертью моей матери. Отец в Гуд больше не появлялся. Еще тридцать лет назад поездка в Гуд представляла собой целую экспедицию. Надо было сесть на автобус номер 19 на площади Префектуры на углу улицы Армени и ехать до Мадраг де Монредон. Оттуда мы продолжали путь в старом междугороднем автобусе, шофер которого с лихвой превосходил пенсионный возраст. Вместе с Маню и Уго мы туда начали ездить в шестнадцать лет. Мы никогда не привозили девушек. Гуд принадлежал нам, был нашим логовом. Мы свезли в хижину все наши сокровища: книги, пластинки. Мы выдумывали свой мир. Соразмерный нам и по нашему подобию. Мы целыми днями читали друг другу о похождениях Улисса. Потом, с наступлением темноты, молча сидя на камнях, мы грезили о прекрасных сиренах, которые пели «среди темных скал, обдаваемых пеною белой». И мы проклинали тех, кто убил сирен.

Вкус к книгам нам привил Антонен, старый анархист-букинист с бульвара Жюльен. Мы смывались с уроков, чтобы пойти к нему. Он рассказывал нам истории об авантюристах, о пиратах. Карибское море. Красное море. Южные моря... Иногда он замолкал, брал какую-нибудь книгу и читал нам отрывок из нее в знак доказательства того, что он утверждал. После чего он нам дарил эту книгу. Первой был «Лорд Джим» Конрада.

В Гуд мы впервые услышали Рея Чарлза. На старом проигрывателе Желу «Теппаз». Это была пластинка в 45 оборотов с записью концерта в Ньюпорте. «Что сказал» и «У меня есть женщина». С ума сойти. Мы без конца ставили эту пластинку на полную громкость. Онорина не выдерживала:

- Мать честная! - кричала она со своей террасы. - Да вы тут всех нас с ума сведете.

И, опершись кулаками на свои пышные бедра, она пригрозила пожаловаться моему отцу. Я же прекрасно знал, что после смерти моей матери она больше с ним не встречалась, но она пришла в такое бешенство, что мы сочли ее способной на это. Это нас успокоило. К тому же мы очень любили Онорину. Она всегда беспокоилась о нас. Она приходила справиться, «не надо ли нам чего».

- Ваши родители знают, что вы здесь?

- Конечно, - уверенно отвечал я.

- Но почему они не дали вам с собой перекусить?

- Они слишком бедные.

Мы громко смеялись. Она пожимала плечами и с улыбкой уходила. Понимающая, как мать. Мать троих детей, которых у нее никогда не было. Потом она возвращалась с полдником или с ухой, если мы в субботу вечером оставались там ночевать. Рыбу ловил Туану, ее муж. Иногда он брал нас к себе в лодку. По очереди. Это он приохотил меня к рыбалке. А теперь у меня его лодка - «Тремолино».

Мы наезжали в Гуд до тех пор, пока нас не разлучила армия. Мы вместе проходили военную подготовку. Сначала в Тулоне, потом во Фрежюсе, в колониальных войсках, среди капралов со шрамами на лицах и до ушей обвешанных медалями. Уцелевших в Индокитае и в Алжире, но еще мечтавших пойти врукопашную. Маню оставался во Фрежюсе, Уго уехал в Нумеа, а я - в Джибути. После службы мы изменились. Мы стали мужчинами. Искушенными, но циничными. И немного жесткими. Мы не имели ничего. Даже свидетельства о профессиональной подготовке. Не было будущего. Ничего, кроме жизни. Но жизнь без будущего - это было гораздо меньше, чем ничего.

Мы очень скоро смертельно устали от дерьмовых случайных работенок. Однажды утром мы заявились к Куросу, в строительное управление долины Ювоны по дороге в Обань. Настроение у нас было дрянное, как и всякий раз, когда требовалось ишачить, чтобы поправить дела. Накануне мы все свои деньжата просадили в покер. Нам пришлось рано встать, сесть на автобус, ловчить, чтобы не платить за проезд, стрельнуть у прохожего сигарет. И вправду каторжное утро. Грек предложил нам 142 франка 57 сантимов в неделю. Маню побледнел. Он не смог проглотить не столько этот ничтожный заработок, сколько эти 57 сантимов.

- Вы уверены в 57 сантимах, господин Курос?

Хозяин сначала посмотрел на Маню так, словно тот был круглый идиот, потом на Уго и на меня. Мы знали нашего Маню. Ясно, что мы не с того начали разговор.

- Ни 56, ни 58 или даже 59, а? Точно 57? Пятьдесят семь сантимов?

Курос подтвердил, ничего не понимая. Он считал, что это хорошая ставка -142 франка 57 сантимов. Маню влепил ему пощечину резкую и очень сильную. Курос упал со стула. Его секретарша вскрикнула, потом завопила. В кабинет ворвались какие-то парни. Началась драка, но не в нашу пользу. Вплоть до прибытия полиции. Вечером мы решили, что пора со всем этим кончать, что надо заняться серьезными вещами. Работать на себя. Вот что требовалось. Может быть, мы сумеем снова открыть книжную лавку Антонена? Но денег на это у нас не было. Мы нашли себе дело - совершить налет на ночную аптеку. Табачный киоск. Заправочную станцию. Мысль заключалась в том, чтобы подсобрать немного деньжат. Стибрить что-нибудь - это мы умели. Книги у Такюсселя на Канбьер, пластинки у Рафаэля на улице Монгран или даже шмотки в «Главном магазине» или в «Дамах Франции» на улице Сент-Ферреоль. Это было какой-то игрой. Но совершать налеты, вот этого мы делать не умели. Пока. Мы этому быстро научились. Целыми днями мы вырабатывали нашу стратегию, искали идеальное место.

Как-то вечером мы собрались в Гуд по случаю двадцатилетия Уго. Майлз Дейвис играл «Rouge». Маню достал из своей сумки пакет и положил перед Уго.

- Вот тебе подарок.

Это был автоматический пистолет калибра 9 миллиметров.

- Где ты его откопал?

Уго смотрел на оружие, не смея к нему прикоснуться. Маню расхохотался, потом снова сунул руку в сумку и вытащил другое оружие - «беретту» калибра 7,65 миллиметра.

- С этим мы при полном параде. - Он посмотрел на Уго, потом на меня. - Я смог достать только два. Но это неважно. Мы входим, а ты ведешь тачку. Ты остаешься за рулем. Следишь, чтобы мы не влипли. Но никакого риска нет. Начиная с восьми часов, это место - пустыня. Аптекарь - старик. И он один.

Это была аптека. На улице Труа-Маж, маленькой улочке поблизости от Канбьер. Я был за рулем «пежо 204», которую утром украл на улице Сен-Жак у буржуев. Маню и Уго надвинули по самые уши морские береты и по самый нос повязали платки. Они выскочили из машины так, как мы видели это в кино. Тип сначала поднял руки, потом открыл выдвижной ящик-кассу. Уго забирал деньги, тогда как Маню угрожал старику «береттой». Через полчаса мы чокались в баре «Пеано». За нас, настоящих ребят! Мы поставили выпить всем в баре! Мы захватили тысячу семьсот франков - большую по тем временам сумму, равную двухмесячному заработку у Куроса, включая сантимы. Это оказалось проще-простого.

Вскоре денег у нас были полные карманы. Можно было сорить ими, не обращая внимания на расходы. Девушки, автомобили. Праздник. Ночи мы заканчивали в Эстак, у цыган, пили и слушали их игру на гитаре. У родителей Зины и Кали, сестер Лолы. Теперь Лола появлялась вместе с сестрами. Ей исполнилось шестнадцать лет. Она сидела в уголке, съежившаяся, молчаливая. Отсутствующая. Почти ничего не ела и пила только молоко.

Мы быстро забыли о книжной лавке Антонена. Мы решили, что разберемся с этим позднее, что все-таки будет хорошо немного попользоваться счастливым везеньем. Впрочем, открыть эту лавку было, наверное, не очень удачной идеей. Да и что бы мы на этом заработали? Не бог весть что, учитывая, в какой нищете умер Антонен. Может быть, лучше бар или ночное кафе. Я был с ними. Заправочные станции, табачные лавки, аптеки. Мы прочесали весь департамент, от Экса до Мартига. Однажды даже добрались в Салон-де-Прованс. Я по-прежнему сопровождал их. Но восторг мой значительно поубавился. Как при игре в покер с никудышными картами.

В один из вечеров мы снова совершили налет на аптеку на углу площади Сади Карно и улицы Мери, недалеко от Старого порта. Аптекарь сделал какое-то движение. Завыла сирена. И щелкнул выстрел. Из машины я видел, как аптекарь рухнул на пол.

- Гони, -сказал Маню, устроившись на заднем сиденье.

Я выехал на площадь дю Мазо. Мне казалось, будто я слышу полицейские сирены совсем близко, у нас за спиной. Справа -квартал Панье. Там улиц нет, сплошные лестницы. Слева от меня улица Гирланд, проезд туда закрыт. Я поехал по улице Кэсри, потом по улице Сен-Лоран.

- Ты мудак или кто! Там же крысоловка.

- Это ты мудак! Зачем ты выстрелил?

Я остановил машину у тупика Бель-Мариньер. Показал на лестницу между новыми домами.

- Разбегаемся здесь, пешком. (Уго до сих пор молчал.) Ты в порядке, Уго?

- Взяли около пяти тысяч. Это наше самое клевое «дело».

Маню ушел по улице Мартегаль. Уго - по авеню Сен-Жак. Я — по улице де ля Лож. Но я не присоединился к ним в «Пеано», как это теперь вошло у нас в привычку. Я вернулся домой, и меня вырвало. Потом я стал пить. Пить и плакать, глядя с балкона на город. Я слышал храп отца. Он «вкалывал» за гроши, страдал, но, думал я, никогда мне не быть таким счастливым, как он. Лежа совершенно пьяный на кровати, я перед портретом матери поклялся ей, что, если аптекарь выздоровеет, я стану кюре, а если не выживет, буду полицейский. Что бы то ни было, но клятву я дал. На следующий день я завербовался в колониальные войска на три года. Аптекарь оказался ни мертвым, ни живым, а полностью парализованным. Я просил снова послать меня в Джибути. Там я и видел Уго в последний раз.