Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние Страница 61

5

Прошлой ночью, прилетев в Пригорск, Пименов решил сразу же отправиться в горы. Выкатив из сарая мотоцикл, он собрался было предупредить жену, но окна в доме были темные — старуха ложилась спать рано. «Затемно вернусь, — подумал он, — она и не поймет, вечер или утро. Ничего, сейчас важней всего в горы попасть, пока меня еще никто не хватился». Он посмотрел, как в сарае навалены дрова на тайник, подумал, не прихватить ли с собой деньги и золото, но потом решил, что не стоит, — тайник надежен, да и вряд ли дело дойдет до обыска, особенно после того, что он решил предпринять.

Человек многоопытный, по-своему умный, быстрый в решениях и точный в логическом рассуждении, Пименов, выстраивая сейчас линию поведения, допускал ошибку, типичную для всех тех, кто осознанно стал на путь преступления. Пименов упустил обстоятельство весьма существенное: всякое преступление открывается — рано или поздно, но обязательно открывается, ибо тайное, связующее преступников, всегда слабее явного, объединяющего людей закона.

В пять часов утра Пименов вернулся домой, поставил мотоцикл в сарай и, стараясь не разбудить жену, сразу же лег в постель. Но он не уснул ни на минуту.

«Ах, бесы, бесы, — думал Пименов, осторожно отодвигаясь от жены, — кругом одни бесы. Друг за другом смотрят, друг другу поперек дороги становятся, забывая, что все тленом станет. Насчет связи с Проскуряковым я отобьюсь, это факт. Почему он мне станки давал? Потому что я передовой, кому ж их еще давать? Тем, кто вечно в прорыве? Только про это я говорить не буду, пусть про это общественность скажет. Справки в архивах поднимут, там есть хорошие справки. Нет, главное сейчас с Налбандовым решить, дай бог, чтобы все сошло так, как я разметил. Если все с ним сойдет, я буду чистым. Это я правильно сделал, что про его Степика, про брата начал… Это он сразу проглотил. Он для брата сейчас на что угодно пойдет, чтоб только Степика своего не позорить. Змей, как за шкуру свою дрожал: «А вдруг охрана меня заметит?» Глупый он человек, поддающийся внушению. Другой бы начал из меня жилы мотать: «Убери охрану, патроны у них забери…» А этот на мое честное слово пошел, без гарантий; думает, наверно, что я о нас обоих радею… А за халатность пусть тянут, это в конце концов условное дело — в самом худшем случае. Ах, Налбандов, Налбандов, ах, бес, как вертелся! Вот пусть за ложь и расплачивается. «Вы убеждены, что все обойдется благополучно?!» Ишь, как смотрел на меня. Как на пророка Моисея пялился… Предатель, гнус. Верно говорят: все можно прощать, всех, а вот предателей прощать нельзя. Камни со склада поволок, сволочь, для своих тонконожек! Денег им, видишь ли, мало! «Арцисты» подлючие! А если он живым останется? Если только ранят? — вдруг подумал Пименов и потянул папиросу враз захолодевшими пальцами. — Тогда что? Если он такой змей был раньше, чего ж ему, полудохлому, ум проявлять? Нет, не должен он из передряги говоруном уйти, он должен молчуном остаться. А вдруг? Бесы, они из породы тараканов: усами шевелят, а как страх придет — все на спину валятся».

Пименов осторожно поднялся с кровати, оделся и пошел в сарай. Там, раскидав дрова, он спустился в тайник, достал чемодан с деньгами и золотом, стер с него пыль, занес в дом.

В восемь часов директор уже был на фабрике, а в восемь тридцать собрал расширенное совещание, попросив секретаршу обзвонить представителей общественности, поскольку «дело срочное и тревожное и о нем должны знать все, чтобы сделать надлежащие выводы».

В пять часов вечера того же дня Пименов позвонил из бюро пропусков МВД к дежурному по управлению и сказал:

— Вы, товарищ, передайте Владиславу Николаевичу Костенко, что это Пименов говорит. Я ему потом все завтра утром объясню. Я только что из Пригорска, прямо с аэродрома — к вам. Вчера-то у меня сердце прихватило, лишь к вечеру, к семи часам, отдышался. Вот я и решил ночь употребить на дело, чтобы к вам не с пустыми руками. Вы только обязательно товарищу Костенко записочку оставьте, что я уже в Москве, и пусть завтра к девяти утра он мне пропуск спустит. Я, простите, с кем говорил-то? Товарищ Резников? Ну спасибо, товарищ Резников. Где я остановился? Я еще нигде не остановился, когда остановлюсь, сообщу. С гостиницами, сами небось знаете, какие тут у вас трудности. Ну до свидания, товарищ Резников, большое спасибо вам.

«Все, — подумал Пименов, опустив трубку, — теперь у меня алиби чистое, теперь только выждать надо, как дело пойдет».

Он вышел из вестибюля, оглянулся на большое бело-желтое здание МВД, и вдруг в сердце шевельнулся страх: «А может, поломать все? С кем тягаюсь-то, господи? Может, дать отбой? А как его теперь дашь? Поздно… Дело сделано, теперь пути назад нет».

«НЕ СТОИТ ОБИЖАТЬ ЛЮДЕЙ…»

1

Ломер Морадзе погладил пушистую бородку, еще раз посмотрел на Сухишвили, тяжело посмотрел, хмуро и, откашлявшись, спросил:

— Я не совсем понимаю цель вашего визита, товарищ полковник. Вероятно, вы приехали сюда не для того, чтобы совершить восхождение.

— Наверное, вы бы меня в маршрут не взяли — экипировка не та.

— Ну, это — дело поправимое, у меня склад хороший, экипировать мы вас можем. Несчастных случаев здесь не было, воровства и бандитских нападений — тоже, так что я не совсем понимаю, что вас здесь интересует?

— Меня интересует тот маршрут, по которому в горы ходил Кешалава.

— Кто?

— Кешалава. Виктор Кешалава.

— Он не ходил в горы. Он больной человек, ему наши прогулки опасны.

— Зачем же он приезжал к вам?

— Это допрос?

— Беседа. Скажем так. Беседа.

— Вы меня извините, товарищ полковник, но я не склонен беседовать с работником милиции.

— Да почему же?

— Я очень не люблю милицию. Я не верю ее работникам.

— А в чем дело?

— Это долгая, старая и грустная история.

— Я бы с удовольствием послушал эту долгую, старую и грустную историю.

— Ну что ж. Я вам ее расскажу. Я вам ее расскажу в повествовательном ключе. Согласны?

— Согласен. Курите?

— Нет. Благодарю.

— Мне можно? — спросил Сухишвили.

— Пожалуйста… Спички у вас есть?

— Увы…

— У меня тоже нет спичек, — ответил Морадзе, хотя Сухишвили видел коробок спичек возле свечки, которая стояла на подоконнике, и Морадзе знал, что Сухишвили этот коробок видит.

— Так вот о причине моей нелюбви к вам, — неторопливо продолжал Морадзе. — Представьте себе двадцатипятилетнего мастера спорта по альпинизму, аспиранта, без пяти минут кандидата наук, только-только вернувшегося из Индии, где он одолел семикилометровую вершину и привез в Тбилиси золотую медаль почета… Представили?

— Стараюсь.

— Нет, вы должны себе представить этого человека, его радость и гордость, его состояние пьяного счастья. Я думаю, что это не так уж трудно представить… Вы не альпинист, но у вас, видимо, тоже бывает ощущение пьяного счастья, ну, скажем, когда вы получаете премию за стопроцентную раскрываемость преступлений.

— Положим.

— Вы замечаете, что я обижаю вас, никак при этом не нарушая статьи Уголовного кодекса?

— Замечаю.

— Так вот, этот молодой чемпион, сидя в кафе в ожидании своих друзей, выпивает там несколько рюмок коньяку. А когда он заходит в туалет, к нему пристраиваются трое красивых, спортивного типа молодых людей, и один из них говорит: «Слушай, парень, мы читали, что ты едешь в Италию лазать по скалам. Там тебе понадобятся доллары, особенно когда ты спустишься на равнину. У нас есть доллары, цена — один к шести». Конечно, чемпиону надо было промолчать или тихонько отойти в сторону. А наш молодой чемпион, взращенный на идеалах добра и подвига, решил задержать этих фарцовщиков. Но те парнишки были хорошо тренированы, вы же помните, я отмечал их спортивную внешность. Словом, когда приехали милиционеры на мотоцикле, то они забрали одного чемпиона, а фарцовщиков лишь попросили написать объяснение по поводу хулиганских действий нашего юного мастера спорта. Напрасно страдалец говорил, что у этих подонков в кармане доллары — от чемпиона действительно пахло коньяком, а фарцовщики не пьют, когда ходят на свою работу. В отделении милиции альпинист начал кричать, требуя задержать преступников, но дежурный капитан Ненахов приказал за это отправить чемпиона в камеру. Беда же усугублялась тем, что у покорителя горных вершин дома осталась шестилетняя племянница. Одна, прошу, заметить. И надо же было аспиранту поднять крик: «Позвольте мне хотя бы позвонить к соседям, чтобы взяли к себе девочку». Словом, капитан Ненахов не разрешил шумному аспиранту позвонить. Тогда и наш герой начал грубить капитану. И за это ранним утром следующего дня аспирант был препровожден в тюрьму, а оттуда в суд, где он получил свои два года за хулиганство. Как вы понимаете, в Италию он не поехал и кандидатскую диссертацию не защитил. А в то время, когда борец за правду сидел в остроге, фарцовщиков арестовали.