Донна Леон - Неизвестный венецианец Страница 7

Он покачал головой:

— Наверное, нет.

— И что же мне делать?

— У нас забронированы номера в гостинице. Дети ждут не дождутся, когда их наконец повезут в горы.

— Что мне делать? — повторила она. Как-то раз, лет восемь тому назад, ему удалось заморочить ей голову, когда она вот так же поставила вопрос ребром. Но он давно забыл как.

— Поезжай с детьми в горы. А я вас догоню. В любом случае на выходные я постараюсь приехать.

— Гвидо, поехали вместе. Мне не хочется весь отпуск провести одной.

— Но ты же будешь с детьми.

С точки зрения Паолы, этот аргумент был до того слабый, что не стоил и обсуждения. Взяв тарелку с салатом, она сказала:

— Пойди посмотри, накрыла ли Кьяра на стол.

Глава пятая

Когда он перед сном стал читать папку из Местре, ему приоткрылся мир, о существовании которого он лишь смутно догадывался. До сих пор он не сталкивался с трансвеститами, которые к тому же занимались проституцией. Он, правда, знал одного транссексуала, да и то заочно. Однажды ему довелось заверять справку об отсутствии криминального прошлого у некоего Эмилио Маркате. Справка понадобилась для новой carta d'identita [7], за которой бывший Эмилио, после операции по смене пола ставший Эмилией, обратился в полицию. Брунетти не представлял себе, какая нужда, какие страсти могут толкнуть человека на столь отчаянный поступок, хотя тот случай и заставил его призадуматься. Он даже разволновался тогда, а ведь речь шла всего-то о замене одной буквы в документах: Эмилио — Эмилия.

Мужчины, чьи дела были собраны в папке, не заходили столь далеко в подражании другому полу, изменяясь только внешне: они красились, носили женскую одежду, имитировали женскую походку и жесты. Судя по снимкам, которые он увидал на некоторых страницах, кое-кто из них весьма преуспел. Почти половина лиц были типично женские, красивые, с тонким чертами, гладкими щеками и нежным абрисом скул. Даже безжалостная полицейская вспышка не смогла выявить подвоха. Напрасно Брунетти вглядывался, ища хоть тень, хоть намек на выступающий подбородок — что-нибудь, подтверждающее, что перед ним мужчины, а не женщины.

Прочитанные страницы он передавал Паоле, сидевшей рядом на кровати. Бегло просмотрев фотографии и один из рапортов об аресте — за торговлю наркотиками — она молча вернула все Брунетти.

— Как тебе это нравится? — спросил он.

— Что?

— Вот это. — Он покачал папку на ладони, как будто взвешивал. — Тебе не кажется, что они ненормальные, эти мужики?

Она смерила его одним из своих долгих взглядов — полным презрения.

— Ненормальные — это те, кто им платит.

— Почему?

— Эти, по крайней мере, не обманывают себя относительно того, чем занимаются. Не то, что те.

— Что-то я не пойму.

— Сам рассуди, Гвидо. Они торгуют собой, так? Но перед тем как их трахнут или они кого-то трахнут, они должны напяливать на себя все женское. Задумайся, Гвидо. Подумай, какое лицемерие! И все для того, чтобы этот кто-то мог сказать себе на следующее утро: «Нет, я и не знал, что это мужик, а когда понял, уж поздно было». Или: «Ну и пусть это мужик, все равно трахнул-то я его». То есть в собственных глазах они остаются настоящими самцами, мачо. Они сами себе не желают признаться, что предпочитают трахаться с другими самцами, потому что это поставит под сомнение их мужественность. — Она снова молча уставилась на него. — Иногда мне кажется, Гвидо, что ты просто не даешь себе труда посмотреть на вещи чуть шире.

Последнюю реплику следовало расценивать как упрек в инакомыслии. Однако на этот раз он был с Паолой согласен. Она заговорила о вещах, которые и вправду пока не приходили ему в голову. Едва узнав женщин, он был ими сразу покорен и никогда не понимал привлекательности какого-нибудь другого — то есть просто другого — пола. В юности все мужчины вообще казались ему одинаковыми, вроде него самого. С годами он хоть и уяснил, что мужчины бывают разные, это его ничуть не занимало, тогда как разные женщины, наоборот, по-разному волновали ум и сердце.

Он вспомнил еще одно наблюдение Паолы, о котором она поведала ему вскоре после знакомства. Оказывается, итальянские мужчины постоянно трогают, щупают, чуть ли не ласкают свои гениталии. Услыхав тогда об этом, он, конечно, не поверил и лишь посмеялся. Но на следующий день он начал обращать внимание и неделю спустя должен был признать ее правоту. Еще через неделю он был просто поражен тем, как часто мужчины на улице опускают руку вниз и похлопывают себя, будто проверяя, все ли там на месте. Как-то раз, когда они шли с Паолой, она спросила его, о чем он думает. Ей одной он не постеснялся бы признаться. В тот момент, как и много раз до того, он почувствовал, что это и есть та самая женщина, которая должна стать его женой, и она ею станет.

Любить и желать женщину всегда казалось ему совершенно нормальным. Но вот эти мужчины, чьи дела были собраны в папке, по недоступным его разумению причинам, полагали иначе. Они любили других мужчин ради денег или наркотиков, а иногда, надо думать, и просто так, ради любви. И отчего один из них нашел свою страшную смерть в объятиях ненависти?

Паола уже спала, уютно свернувшись калачиком. Брунетти положил папку на тумбочку у кровати, выключил свет, тихонько обнял Паолу за плечи и поцеловал в шею — до сих пор соленую. Вскоре он уснул.

Когда на следующее утро он прибыл в прокуратуру Местре, сержант Галло вручил ему еще одну синюю папку. Раскрыв ее, он впервые увидал лицо убитого. На первой странице помещался набросок, который примерно восстанавливал изуродованные черты, а дальше шли леденящие кровь снимки из морга.

Поскольку лицо напрочь потеряло всякий вид, то определить число ударов, которые на него обрушились, было невозможно. Как и предупреждал Галло, носа совсем не осталось — тот провалился внутрь черепа. На месте одной скулы зияла дыра. Но смерть наступила от ударов по затылку, о чем свидетельствовали другие фотографии.

Брунетти захлопнул папку и вернул ее сержанту:

— Вы размножили портрет?

— Так точно, синьор. Но копии были готовы только полчаса назад, так что мы пока не успели их раздать людям.

— Дактилоскопию сделали?

— Да, и уже отослали в Рим и в Интерпол в Женеву. Ответа пока нет. Сами знаете, какая это волокита. — Еще бы ему было не знать. Ответа из Рима иной раз приходилось ждать неделями, Женева была несколько оперативней.

— Что сделали с лицом, а? — Брунетти щелкнул пальцами по папке.

Галло сдержанно кивнул. В прошлом ему не доводилось иметь дела с венецианской полицией, разве что разговаривать по телефону с вице-квесторе Паттой. Пока он не понял, что за фрукт этот Брунетти, и был осторожен.

— Будто нарочно, чтобы его потом не опознали.

Галло стрельнул глазами из-под густых бровей и снова кивнул.

— Нет ли у вас знакомых в Риме, которые могли бы помочь нам ускорить дело? — спросил Брунетти.

— Есть один. Я звонил ему, но мне ответили, что он в отпуске. А у вас?

Брунетти покачал головой:

— Моего недавно перевели в Брюссель. Теперь он работает в Интерполе.

— Значит, будем дожидаться, — недовольным тоном подытожил Галло.

— Где он?

— Покойник? В морге Умберто Примо. А что?

— Хотелось бы взглянуть.

Если Галло и удивился такому желанию, то виду не подал.

— Ваш водитель знает дорогу.

— Это ведь недалеко отсюда, не правда, ли?

— Пару минут езды. Сейчас, может быть, дольше, потому что с утра всегда пробки на дорогах.

Ну совсем они здесь пешком ходить разучились, подумал Брунетти, но тут же вспомнил о тропической жаре, которая, как влажное покрывало, окутала всю область Венето. Наверное, и в самом деле было более разумно ездить туда-сюда в машине с кондиционером, от одного кондиционированного здания в другое, но он так не привык и вряд ли когда-нибудь сможет привыкнуть. Впрочем, оставив свое неудовольствие при себе, он спустился вниз и поехал в Умберто Примо, крупнейшую больницу Местре. Иметь личную машину с личным водителем, в конце концов, не так уж и плохо.

В коридоре за низеньким столиком сидел санитар и читал «Газеттино». Брунетти сунул ему под нос свое удостоверение и попросил показать труп мужчины, найденного накануне.

Санитар, коренастый пузатый малый с ногами баранкой, сложил свою газету, поднялся и сказал:

— Ах, этот-то… Я запихнул его подальше, синьор, потому что его никто не навещает. Был вчера один — художник, и все. Смотрел, какие у него волосы и глаза. На снимках много бликов из-за вспышки, ничего не разберешь. Он только глянул, веко ему закатил, чтобы увидать глаз, и ушел. Испугался, наверное. Но Господи Иисусе, посмотрел бы он на него на неумытого — вся эта тушь-помада с кровищей по всей морде, как у клоуна, ей богу. То, что от нее осталось, конечно. Мы еле отскребли. До чего же въедливая, зараза, особенно тушь. Женщины, наверное, прорву времени изводят на умывание.