Карло Шефер - Немой свидетель Страница 7

Теперь возьмем три шара из тех, которые мы уже взвешивали, скажем, 1, 2, 3, и взвесим их с шарами 9, 10 и 11. Если весы опять останутся ровные, значит, наш шар — 12. Тогда мы в третий раз взвесим его с одним из остальных. Если же шары 9, 10, 11 изменят вес, мы будем знать, что искомый шар находится среди них, и увидим, легче он или тяжелей…»

Она перевернула страницу. Сколько времени? Десять часов. Все равно слишком рано… Вот тогда-то она стала подбирать оброненные записки, вытаскивала из мусорной корзины выброшенные черновики, а иногда даже тайком уносила домой на выходные журнал, в котором делали записи дежурные по классу, и тренировалась подделывать почерки. Так что в результате в ее альбом написали несколько строчек все одноклассники. Она переворачивала страницы: твоя Аня, твой одноклассник Джузеппе, твоя учительница фрау Хансен…

Сколько времени? Пять минут одиннадцатого. В самом конце альбома еще оставалось место. Она старательно вывела: Твое имя: Анатолий Шмидт. Дата рождения. Она не знала и написала: Секрет.

Твоя любимая музыка: Всякая, поп, хип-хоп.

Твое любимое блюдо: Пицца.

Любимый учитель: Господин Фредерсен.

Ручка летала по бумаге. Ложный портрет Анатолия был почти завершен. Последний вопрос:

Твое самое большое желание.

Она задумалась. Уместятся еще три строки. «Быть с тобой» — так ей хотелось написать, но нельзя. Все равно что пробежать голышом по улице. И просто оставила строчки пустыми и подписалась внизу: Твой друг Анатолий.

Она даже разволновалась. Половина одиннадцатого.

Два часа. На турбазе все затихло. Не раздеваясь, она лежала в постели, натянув до подбородка одеяло — на случай, если заглянет Фредерсен. Ей казалось нелепым, даже глупым ждать Анатолия в ночной рубашке. Жарко.

Она откинула одеяло и подошла к окну. Если прижаться к стене и посмотреть вбок, станут видны кусты у ограды. Она дотронулась до стекла — оно уже не ледяное, а прохладное. Приятная прохлада.

Он не придет.

Две фигуры. Да, и не какие-нибудь — Анатолий и Фредерсен направлялись прямо к дыре в ограде. Испугавшись, она отпрянула от окна. Что это значит?

Вероятно, Фредерсен что-то пронюхал и вел расследование, чтобы потом отправить Анатолия домой. Без раздумий она нашарила свои сапоги. Она тоже засветится. И поедет домой вместе с ним.

Корнелия тихонько прошла по коридорам, размышляя на ходу, зачем ей понадобилось так красться: ведь она сама хочет, чтобы ее отправили домой за нарушение дисциплины, но тем не менее соблюдает осторожность. Нет, если уж ехать, то только с Анатолием.

Внизу уже никого не было, естественно, дверь была заперта, ключ получали только взрослые гости. Возле одного из окон виднелась надпись: «Запасный выход — включена сигнализация». Отец ей когда-то рассказывал, что такие плакаты вешаются только для виду, в ее школе есть надпись «Ведется видеонаблюдение», чтобы посторонние не заходили в школьный туалет. Она решительно распахнула окно. Ничего не произошло. Тихонько вылезла и на цыпочках пошла по гравию к зоопарку.

Возле кустов она остановилась в нерешительности. Было темно, луну закрыли облака. Вероятно, вот-вот пойдет дождь. Может, Анатолий решил и ему показать обезьянник? Зачем они все-таки пошли туда? Она не без труда протиснулась в дыру.

Она брела тем же путем, что и накануне — и в самом деле, они были там, возле обезьянника. Оба.

Затем, как и прошлой ночью, нырнула в кусты.

— Так ты вчера тут тоже был, мой маленький воробышек? Напрасно ты это сделал.

Что все это означает?!

— Значит, сегодня ты должен быть особенно послушным.

Внезапно ей стало ясно, что последует за этими словами. Анатолий опустился на колени, Фредерсен расстегнул ширинку, достал свой член и сунул его в рот Анатолию. А тот сделал то, что от него требовалось, ритмично и умело, как ей показалось.

Все то время, пока ученик угождал таким образом учителю, Корнелии хотелось умереть. Она видела себя изнутри: огромную пещеру мясного цвета, — теперь она опустела и замкнулась, отныне ей суждено пустовать. Стал накрапывать дождь. Она даже не заметила его.

Потом все закончилось. Сипло дыша, Фредерсен отодвинулся от Анатолия, извлек из кармана туалетную бумагу и протянул ему.

— Тебе понравилось, малыш? Анатолий кивнул:

— Да, понравилось.

Корнелия, не думая о последствиях, выскочила из кустов. Учитель и ученик вздрогнули.

— Корнелия? Что ты тут делаешь? — Фредерсен ухитрился произнести это, не повысив голоса.

Она повернулась к Анатолию:

— Но ведь ты же был…

Парень встал на ноги и холодно встретил ее взгляд. На его щеке что-то блестело, ах, ясно что.

— Что ты себе позволяешь? — прошипел он. — Чего тебе нужно?

— Ты лежал со мной в постели, — услышала она свой собственный голос. — Ведь лежал же!

Она почувствовала на себе ревнивый взгляд учителя; заметил его и Анатолий. Он в ярости двинулся на нее:

— Заткнись! Думаешь, ты мне нужна? Нет, не нужна! Жирная корова с огромными ногами!

Ее правая рука напряглась, в ней сконцентрировалась вся сила, как ее учили на тренировках.

Нужно только представить себе, что ты разрубаешь противника.

Ступай в секцию карате, сказал когда-то отец, тебе будет полезно. Будешь чувствовать себя уверенней.

Удар пришелся по голове Анатолия, за левым ухом. Раздался странный треск. Парень упал. И больше не шевелился.

Фредерсен вытаращил на нее глаза:

— Что ты наделала?

Мысли Корнелии ворочались необычно медленно и были тяжелыми, будто каменными, с острыми краями.

Фредерсен опустился на колени возле Анатолия:

— Ты…

— По-моему, он мертв, — сообщила она.

— Да… — Фредерсен встал; он казался совершенно спокойным. Посмотрел на нее.

— Он был у меня прошлой ночью, потому что он… не хотел… — Корнелия с трудом выговаривала каждое слово, будто ее рвало ими. — Он был ласковым, потому что привык, потому что ему приходилось быть ласковым. У каждой задачи есть свое решение. — Она рассмеялась и почувствовала, как внутри закипает бешенство. — Жизнь — это математика.

Фредерсен покачал головой.

— Вы собираетесь меня ударить? — продолжала она. — Убить? Пойдете за решетку за двойное убийство?

— Вот лежит мальчишка, мертвый. Неужели тебе наплевать? Ты такая бесчувственная? — Фредерсен почти кричал.

Корнелия задумалась, наморщила лоб и пожала плечами.

— Да! — решила она и с ужасом ощутила, что так оно и есть на самом деле. — Я бесчувственная!

Дождь, слишком теплый для января, намочил волосы, они прилипли к коже. Учитель и ученица стояли напротив друг друга и молчали. Наконец Корнелия сказала:

— Но я умею подделывать чужие почерки.

Телефон. Тойер открыл глаза. Возле него уютно посапывала его турецкая женщина. Было еще темно.

Он вышел с трубкой в коридор, но вскоре вернулся и стал на ощупь искать одежду. Ильдирим зажгла свет, заморгала:

— Что-то случилось?

— Увы, да. Мне надо ехать. В зоопарке, во рву обезьянника, лежит мертвый парнишка.

— В обезьяннике? — удивилась она. — Сколько сейчас времени?

— Начало седьмого. Разбудили ни свет ни заря. Не люблю ситуаций, когда не могу принять душ.

— Значит, в обезьяннике? И сколько ему лет?

— Школьник, — тихо ответил гаупткомис-сар. — По словам Лейдига, восьмиклассник, значит, сверстник Бабетты. Из Киля. Их группа живет на турбазе, во всяком случае, так сообщили при звонке в полицию. Вроде ничего криминального, нам придется лишь установить подробности. Впрочем…

— Дело все равно паршивое, — кивнула Ильдирим и протянула руку за сигаретами и ингалятором с антиастматическим средством.

Киль… Балтийское море… Наверняка оно холодное, огромное и серое. Так размышлял Тойер, когда с трудом выруливал на своей «тойоте» со стоянки. Усмехнувшись, вспомнил, как часто он кричит возле кассы нелепую фразу «Я постоянный клиент!», вместо того чтобы взять с собой белую пластиковую карточку, лежащую в бардачке; зато часто обнаруживает, что прихватил ее по рассеянности на прогулку, и разъяренной Ильдирим приходится платить за парковочное место по максимуму.

На Бисмаркплац он свернул к Неккару, проехал между Старым городом и Берггеймом — справа барокко, а слева обычный, нормальный город, как везде.

Тойер плохо знал собственную страну. Однажды побывал в большом городе, раскинувшемся на берегу Балтики, но моря так и не нашел. Тот парнишка, что умер в зоопарке, живет в Киле, впрочем, разве уместно теперь слово «живет»?

Тойер переехал на другой берег, и внезапно сердце в его груди будто взорвалось болью — только теперь он осознал ситуацию. Ушел из жизни истеричный, половозрелый юнец, возможно, не самый законопослушный в мире, но, несомненно, чей-то любимый сын.