Эптон Синклер - 100% [худ. Пинкисевич] Страница 8

Но Питер всё-таки порядком побаивался. Он не мог наслаждаться сознанием, что он герой дня. Он опасался, что члены профсоюзов поднимут шумиху в прессе, его имя станет известным всей стране; узнают о происках Транспортного треста, который всеми силами стремится отправить на виселицу крупного рабочего лидера. Питер с ужасом думал, как развернётся вся эта кампания. Он чувствовал себя жалким муравьем, ему казалось, что земля содрогается, вдруг осознав, какие гиганты схватились в смертельной борьбе. Питер крепко задумался: понимает ли Гаффи, какую кашу он заварил? Какой шум вызовет его история! Какое мощное оружие он давал в руки врагов! Что ценного может выудить у них Питер? Прислушиваясь к гневным речам, которые раздавались в этой тесной комнате, битком набитой людьми, он стал опять подумывать: не сбежать ли ему? Он ещё никогда не видел такого гнева, никогда не слышал таких страстных, обличительных речей; тут разносили не только полицию, но и суды, и прессу, и церковь, и колледжи — всё, что казалось неприкосновенным, святым таким благонамеренным гражданам, как Питер Гадж.

Питеру трудно было скрыть свой страх. И как было не испугаться! Адвокат Эндрюс предлагал увезти и спрятать его, на случай, если бы их противники вздумали с ним расправиться. Питер мог быть ценным свидетелем в защиту Губера, поэтому они должны хорошенько его оберегать. Но Питер снова взял себя в руки и принял героический вид. Чем он хуже других! Он, мол, тоже не трус.

Сэди Тодд, стенографистка, наградила его за героизм. У сестер была свободная комната в их маленькой квартирке, и если Питер согласен на время остаться у них, они о нём позаботятся. Питер принял это приглашение; в поздний час компания разошлась. Красные расходились со стиснутыми кулаками, и на лицах была написана суровая решимость; они надеялись использовать историю Питера, чтобы разжечь недовольство рабочих и поднять новую волну протеста. Мужчины на прощание сердечно пожимали ему руку; женщины смотрели на него восторженно, перешептывались друг с другом, восхищаясь его храбростью, выражали надежду и даже уверенность в том, что он будет отстаивать правду, познакомится с их идеями и присоединится к «движению». А Питер наблюдал за ними и всё время думал про себя: «Несчастные сумасброды!»

§ 14

Солидные газеты Американского города, разумеется, не печатали выдвинутых левыми фантастических обвинений, будто полицейские подвергают свидетелей пыткам. Но один социалистический еженедельник, выходящий в Американском городе, поместил на первой странице портрет Питера и длинную статью о его испытаниях. В трёх других рабочих газетах также появилась статья, а Комитет по защите Губера напечатал воззвание и распространил его в тысячах экземпляров по всей стране. Эта листовка была написана Дональдом Гордоном, юношей-квакером. Он принёс Питеру корректуру, чтобы проверить, все ли подробности изложены правильно. Читая статью, Питер невольно ощутил прилив гордости: вот он, оказывается, какой! Питер ни словом не обмолвился о своём прошлом, а те из членов Комитета по защите Губера, которым о нём было кое-что известно, предпочитали из тактических соображений хранить молчание. Подумав об этом, Питер невольно усмехнулся. О, да они хитрецы! Они не упускают своих интересов — и за это Питер их уважал. В листовке Дональда Гордона Питер был изображён как бедный рабочий, и Питер опять усмехнулся. Он привык к слову «работа», но, говоря о «рабочих», имел в виду своем другое, чем эти социалисты.

История Питера получила широкую огласку, разного рода люди пожелали увидеть Питера и приходили в дом к сёстрам Тодд. Питер принялся собирать сведения обо всех этих посетителях, разузнал их фамилии, чем они занимаются и как они относятся к движению радикалов. Гаффи рекомендовал ему из осторожности не вести записей, но Питер не мог всего запомнить, поэтому он уходил к себе в комнату и на клочках бумаги делал заметки, а затем тщательно зашивал их в подкладку пиджака. Это придавало всему делу оттенок таинственности.

Если не считать этих записей, шпионская деятельность Питера была легкой работой, так как эти люди охотно рассказывали всё о себе. Это иногда даже пугало Питера — они делали это слишком открыто и прямо! Они не только высказывали своё мнение друг другу и ему, но делали это и с общественных трибун и в печати, в брошюрах и листовках, которые они называли «литературой». Питер и не подозревал, что их «движение» распространилось так широко и стало таким могучим. Он рассчитывал раскрыть тайный заговор и, быть может, одну-две бомбы с динамитом. Но вместо этого он открыл целый вулкан!

Однако Питер старался изо всех сил. Он занёс в свои списки по крайней мере сорок или пятьдесят фамилий и подробности обо всех этих лицах; это были люди из всех слоев общества: полуграмотные рабочие и работницы, евреи-портные, русские и итальянские рабочие с табачной фабрики, машинисты и печатники и уроженцы Америки; были и «салонные красные» — блестящие, изящно одетые великосветские дамы подкатывали к маленькому домику на великолепных, сверкающих автомобилях и заставляли своих одетых в ливреи шоферов часами дожидаться, пока они слушали историю Питера о допросе с пристрастием, которому он был подвергнут. Одна благожелательная дама с развевающейся серой вуалью, распространяя по комнате сладкий аромат духов, вкрадчиво спросила Питера, не нуждается ли он в деньгах, и сунула ему в руку двадцатидолларовую бумажку. Питер задохнулся от восторга, но вместе с тем был ошарашен: перед ним раскрывались всё новые чудеса таинственного «движения»; и он решил, что, когда развяжется с Гаффи, пожалуй, недурно будет на время по-настоящему сделаться красным.

А пока что он старался подружиться с сестрами Тодд. Сэди уходила на службу каждый день около восьми утра, когда Питер ещё спал. Но Дженни оставалась дома и кормила его завтраком, принимала его посетителей и разыгрывала роль хозяйки. Она была больна и два раза в неделю ходила к доктору лечить позвоночник; остальное время она должна была отдыхать, но Питер очень редко видел её отдыхающей. Она то подписывала адреса на листовках, то писала письма по поручению организации, то уходила продавать литературу и собирать пожертвования на митингах. В свободные минуты она постоянно с кем-нибудь спорила — частенько с самим Питером, стараясь обратить его в свою веру.

Бедное дитя! Как она трагически переживала всякую новую обиду, нанесённую рабочему классу. Она не знала отдыха ни днем, ни ночью и, разумеется, донимала Питера, который превыше всего ставил собственный покой. В Европе миллионы людей были призваны в армию и уничтожали друг друга. Это, конечно, ужасно, но какой толк думать об этом? Разве их остановишь? И причём тут Питер? А эта бедная, сбитая с толку девочка так волновалась, словно она была виновата в европейском конфликте и ей предстояло его уладить. Её глубоко посаженные серые глаза наполнялись слезами и мягкий подбородок дрожал всякий раз, как она об этом начинала говорить. И она прожужжала все уши Питеру. По её мнению, войну могло остановить восстание рабочих Европы. Она верила, что можно ускорить это событие, если трудящиеся Американского города поднимутся и подадут пример, всему остальному миру!

§ 15

Дженни высказывала свои идеи совершенно открыто. С красным бантом в волосах и красным значком на груди она, бывало, отправлялась на митинги продавать тощие брошюрки в красных обложках. Разумеется, Питер обязан был донести на неё начальнику сыска Транспортного треста. Он сожалел об этом, и ему было стыдно. Ведь она была славная девочка, к тому же прехорошенькая, и, если бы не её фанатизм, с ней было бы не худо позабавиться. Он подолгу смотрел на неё, когда она сидела за машинкой. У неё были мягкие пушистые волосы пепельного оттенка, ровные белые зубки, и нежный румянец то вспыхивал, то исчезал у неё на щеках. Да, она была бы совсем недурна, если бы держалась попрямее и занималась своей внешностью, как другие девушки.

Так нет же, она вся — как натянутая струна, и вдобавок, черт побери, хочет и Питера довести до такого же состояния. Ей хочется во что бы то ни стало растрогать его, рассказывая про обиды, нанесенные рабочему классу. Она воображает, что, стоит Питера как следует просветить, он тоже начнет возмущаться этими несправедливостями.

Она подолгу рассказывала ему разные душещипательные истории, и ему всё время приходилось делать вид, что он ужасается и негодует. Она, бывало, снабдит его своей «литературой», а потом поймает, усадит и забросает вопросами — чтобы убедиться, что он всё добросовестно прочел. Он был вполне грамотен — Перикл Прайем об этом позаботился во время их разъездов по стране. Питер должен был помещать всякие его объявления и рекламы в местные газеты. А вот теперь его загнали в угол и заставили изучать такие книги, как «Азбука социализма», «Капитал и пролетариат» или «Путь к власти».