Донна Леон - Гибель веры Страница 8

— Чао, мам! — крикнул он, удаляясь в свою комнату положить книги. — Чао, пап!

И тут же выскочил в коридор и на кухню. Наклонился, чмокнул Паолу в щеку — да он выше, что ли, стал, подумал Брунетти, который сидел.

Раффи поднял крышку сковороды и, увидев, что там шипит, снова поцеловал мать.

— Умираю с голоду, мам! Когда есть будем?

— Как только твоя сестра материализуется. — И Паола повернулась прикрутить пламя под закипевшей водой.

Раффи отвернул рукав и взглянул на часы.

— Ты же знаешь — она всегда вовремя. Еще семь минут — и войдет в дверь. Так почему бы тебе не загрузить макароны?

Он потянулся через стол, вскрыл целлофановый пакет хлебных палочек и вытащил три тонких гриссини, захватил их кончики зубами и, как кролик, жующий три длинные травинки, зажевывал, пока они не исчезли. Извлек еще три и повторил процедуру.

— Ну, давай же, мам! Прямо как зверь голоден, а мне днем к Массимо надо, физику готовить.

Паола поставила на стол блюдо жареных баклажанов, кивнула, соглашаясь, и принялась кидать мягкие полоски пасты в кипяток. Брунетти вынул листок из конверта и вручил Раффи с вопросом:

— Ты что-нибудь об этом знаешь?

Только в последнее время, когда закончился его «марксистский», по определению родителей, период, табели Раффи стали образцово-показательными, какими были у Кьяры с первых школьных дней. Но даже в самые «пофигистские» моменты он чувствовал только гордость за успехи сестры.

Парень повертел листок так и сяк, посмотрел и отдал отцу без единого слова.

— Так как же? — настаивал Брунетти.

— Подрывное, значит? — только и ответил Раффи.

Паола, мешая пасту, несколько раз тяжело звякнула по стенкам кастрюльки.

— Знаешь или нет? — повторил ему отец.

— Вообще-то, нет, — буркнул Раффи, не желая ничего объяснять.

Родители хранили молчание, и Раффи опечалился, его выдал голос:

— Мама сейчас рассердится.

— На что? — с ненатуральной беззаботностью поинтересовалась Паола.

— На… — начал Раффи и смолк: в двери повернулся ключ — это Кьяра.

— А вот и виновная явилась! — провозгласил он и налил себе стакан минеральной воды.

Все трое смотрели, как Кьяра вешает куртку на крючок в коридоре, роняет книги, подбирает, кладет в кресло. Вот прошла по коридору к ним и встала в дверях.

— Кто-нибудь умер? — осведомилась она без тени иронии в голосе.

Паола взяла из шкафчика дуршлаг, поставила в раковину, слила в него пасту. Кьяра, все еще стоя в дверях, опять вопросила:

— Что случилось?

Паола была занята смешиванием пасты и соуса в большой миске, пришлось Брунетти объяснить:

— Получили твой табель.

У Кьяры вытянулось лицо.

— О! — И ничего больше не добавив, она просочилась за отцовской спиной к столу и села на свое место.

Паола положила, начиная с тарелки Раффи, четыре высоких горки пасты, подала тертый пармезан, щедро посыпала все порции и стала есть, остальные — за ней.

Кьяра первая опустошила свою тарелку и протянула ее матери за добавкой, проговорив:

— Религия, ага?

— Да, у тебя очень низкая оценка.

— Какая?

— Тройка.

Кьяра удержалась, чтобы не поморщиться, — с заметным усилием.

— Ты знаешь, почему такая плохая отметка? — Брунетти держал руки над пустой тарелкой — это для Паолы означает «больше не хочу».

Кьяра приступила ко второй порции, а тем временем Паола еще раз наполнила тарелку Раффи — как раз все, что осталось.

— Да нет, кажется, не знаю.

— Ты что, не учила? — решила уточнить Паола.

— Там нечего учить, — пробурчала Кьяра, — только этот тупой катехизис. Его можно запомнить за полдня.

— И что же? — подхватил Брунетти.

Раффи выбрал булочку из корзинки в центре стола, разломил пополам и принялся подчищать соус.

— Это падре Лючано? — пришел он на помощь сестре.

Кьяра кивнула, опустила вилку и кинула взор на плиту — что еще на обед?

— Ты знаешь этого падре Лючано? — спросил Брунетти у Раффи.

Мальчик выразительно округлил глаза:

— Господи, да кто ж его не знает? — И повернулся к сестре: — Ты когда-нибудь ходила к нему на исповедь, Кьяра?

Та повертела головой, но не проронила ни слова.

Паола встала из-за стола и собрала верхние тарелки, оставив большие, на которых они стояли. Прошла к плите, открыла ее и вынула блюдо с отбивными, разложила по краю блюда несколько лимонных долек и поставила его на стол. Брунетти взял две отбивные, Паола положила себе баклажанов, никто ничего не говорил.

Видя, что Паола старается не вмешиваться, Брунетти опять обратился к Раффи:

— И что же это такое — сходить к нему на исповедь?

— О, он известный спец по детишкам. — Раффи тоже взял две отбивные.

— Чем известный?

Вместо ответа Раффи метнул взгляд в сторону Кьяры. И отец и мать обратили внимание — девочка чуть заметно качает головой и старательно нагибается, — мол, занята едой и больше ничем.

Брунетти положил вилку. Кьяра не поднимала глаз, а Раффи глядел на Паолу — та по-прежнему молчала.

— Ну ладно, — произнес Брунетти не так спокойно и легко, как самому хотелось бы. — Что здесь происходит и не пора ли нам узнать об этом падре Лючано?

Перевел взгляд с Раффи, который упорно избегал встречаться с ним глазами, на Кьяру, и его поразило, что лицо ее заливает густая краска. Спросил мягко:

— Кьяра, можно Раффи расскажет нам что знает?

Она кивнула не поднимая глаз. Раффи тоже, как отец, с серьезным видом положил вилку, но потом улыбнулся:

— Да ничего там особо страшного, папа.

Брунетти промолчал, Паола с тем же успехом могла быть немой.

— Дело в том, как он реагирует, когда дети исповедуются в сексуальных грешках.

— Сексуальных грешках? — повторил Брунетти.

— Ну, понимаешь, папа… они всякое делают.

Брунетти понимал.

— И как же он реагирует, этот падре Лючано?

— Он их заставляет описывать это. Понимаешь, в подробностях. — Раффи издал звук, средний между усмешкой и стоном, и умолк.

Брунетти глянул на Кьяру: сидит вся красная.

— Ясно, — сказал он.

— На самом деле довольно грустно, — возразил Раффи.

— Он когда-нибудь проделывал то же самое с тобой?

— Да нет, я перестал ходить на исповедь давным-давно. Но с маленькими мальчиками он так и поступает.

— И с девочками, — очень тихо добавила Кьяра — так тихо, что Брунетти ничего у нее не стал спрашивать.

— Это все, Раффи?

— Это все, что я знаю, папа. Он у меня вел религиозное воспитание года четыре назад. Единственное, чего он от нас требовал, — это выучить книгу и рассказывать ему наизусть. Но девочкам обычно говорил гадости. — Он повернулся к сестре. — Продолжает?

Она кивнула.

— Кто-нибудь хочет еще отбивную? — прозвучал совершенно обыденно голос Паолы.

Ей ответили два мотания головами и одно бурчание — вполне достаточная реакция, чтобы убрать блюдо. В этот день салата не было, и она хотела подать на десерт только фрукты. Но передумала: открыла на разделочном столе бумажную упаковку и вынула здоровенный пирог с начинкой из взбитых сливок, украшенный свежими фруктами. Собиралась вечером взять с собой в университет — предложить коллегам после ежемесячной встречи факультета.

— Кьяра, дорогая, не поставишь ли тарелки? — И вынула из ящика широкий серебряный нож.

Огромные куски, которые она отрезала, по мнению Брунетти, способны были отправить их всех в инсулиновую кому. Зато сладость пирога, и кофе, и потом беседа о том, что первый весенний день не хуже этого пирога, восстановили в семье некоторое спокойствие. Паола собралась вымыть посуду, а Брунетти — почитать газету. Кьяра исчезла в свою комнату, а Раффи отправился к приятелю готовить физику. Ни Брунетти, ни Паола не развивали больше неприятную тему, но оба понимали, что не в последний раз слышат о падре Лючано.

Глава 3

После обеда Брунетти прихватил с собой пальто и направился обратно в квестуру, накинув его на плечи. Наслаждаясь ласковым днем, он заставил себя выкинуть из головы мысли о том, что костюм ему тесен. Провел сам с собой переговоры и настоял: просто из-за необычно теплого дня ему неуютно в толстой шерсти. И потом, за зиму все набирают килограмм-другой, возможно, это даже полезно: повышает сопротивляемость болезням и всякому такому.

Спускаясь с моста Риальто, Брунетти увидел номер 82, причаливающий к набережной справа, и не раздумывая побежал за ним. Вскочил на него, когда тот уже отходил от пристани, развернув нос к середине Большого канала. Перешел на правый борт, но остался на палубе, радуясь ветерку и свету, танцующему на воде. Вот приближается Калле-Тьеполо: он вгляделся в узкую улочку, надеясь увидеть решетку своего балкона. Ничего не увидел и вернулся к созерцанию канала.