Жан-Клод Иззо - Мертвецы живут в раю Страница 8

Об этом они судачили на радиостанции «Галера», гнусное радио, что занимается «промывкой мозгов». Местное болтливое радио, которое я регулярно слушаю в машине. Я ждал конца передачи, открыв дверцу.

— Наши предки, они же, черт возьми, больше не могут нам помогать. К примеру, возьми меня. Мне скоро восемнадцать годов, ну да. Так вот, в пятницу вечером мне надо пятьдесят или сто монет. Нормально, да? А в моей семье нас пятеро. И где, скажи, предок возьмет пять сотен монет, как по-твоему? Поэтому, как ни крути, я не о себе говорю, но… молодой, он должен будет…

— Чистить карманы! Так!

— Не мели чепуху!

— Конечно! А тип, у которого увели его денежки, сразу смекает, что украл араб. Ну да, из-за одной-единственной кражи, он становится сторонником Национального фронта!

— Даже если он и не расист!

— Украсть мог, ну, не знаю, португалец, француз, цыган.

— Или швейцарец! Бред! Воры есть везде…

— Но, надо признать, в Марселе чаще не везет арабу, а не швейцарцу.

За то время, что я занимаюсь своим сектором, я задержал нескольких настоящих преступников, немало наркоторговцев и налетчиков. Задержания с поличным, гонки преследования в кварталах или по окрестным дорогам. Направление Бометт — главная марсельская тюрьма. Я делал это без жалости, хотя и без ненависти. Но всегда с сомнением. Тюрьма в восемнадцать лет ломает жизнь любому парню. Когда мы с Маню и Уго были налетчиками, мы даже не задумывались о возможных осложнениях. Мы знали правило. Ты играешь. Если выигрываешь, тем лучше. Если проигрываешь, тем хуже. Иначе надо дома сидеть.

Правило оставалось неизменным. Но опасности увеличились во сто крат и тюрьмы переполняли несовершеннолетние. Шестеро на одного взрослого, эти цифры я знал. Цифры, от которых мне становилось не по себе.

Десяток мальчишек гонялись друг за другом, швыряясь камнями величиной с кулак. «В это время они не делают глупостей», — говорила мне одна из их матерей. «Глупости» — это когда приходилось вызывать полицию. Это все было лишь юношеским вариантом «ОК Corral». Перед 12-м корпусом о чем-то болтали шесть арабов двенадцати-семнадцати лет. В полутораметровой тени, которую давало здание. Они видели, что я иду к ним, особенно старший из них — Рашид. Он начал покачивать головой и тяжело дышать, уверенный в том, что само мое появление уже означает начало крупных неприятностей. Я не собирался его разочаровывать и спросил, не обращаясь ни к кому:

— Ну что, занимаетесь на свежем воздухе?

— Да нет! Сегодня, месье, учительский день. Они там одни учатся, — ответил самый младший.

— Угу. Проверяют, такие ли они умники, чтоб забивать нам башку всякой мутью, — поддержал его другой.

— Отлично. А у вас тут, я полагаю, практические занятия.

— Почему! Да нет! Мы ничего плохого не делаем! — не сдержался Рашид.

Для него учение закончилось давно. Рашида из профтехучилища выгнали. За то, что он угрожал преподавателю, обозвавшему его дебилом. Однако он славный малый. Он надеялся получить профессию, как многие в этих кварталах. Будущее здесь заключалось в том, чтобы ждать чего-либо, неважно чего. И это было лучше, чем не ждать вообще ничего.

— Я ничего не говорю, я пришел вас проведать. (Рашид был в тренировочном костюме общества «Олимпик де Марсель», синим с белым. Я пощупал ткань.) Новехонький, скажи-ка.

— И что! Я за него заплатил. Это моя мать…

Я обхватил его рукой за плечи и повлек прочь от группы. Его дружки смотрели на меня так, будто я только что нарушил закон. Готовые поднять хай.

— Послушай, Рашид, я иду в корпус 7, вон тот. Ты видишь? На шестой этаж, к Мулуду, Мулуду Лаарби. Ты его знаешь?

— Угу. Ну и что?

— Я там пробуду, ну, может быть, час.

— А я-то тут при чем?

Я заставил его сделать еще несколько шагов в сторону моей машины.

— Вот моя тачка. Ты мне скажешь, что это не бог весть что. Согласен. Но мне она дорога и мне не хочется, чтобы ее испортили. Чтобы ни одной царапины не было. Поэтому ты за ней присмотришь. А если тебе захочется пописать, договоришься с твоими дружками. О'кей?

— Но я не сторож, месье.

— Ничего, учись. Может быть, тебе придется занять это место. — Я чуть сильнее сжал ему плечо. — Ни единой царапины, понял, Рашид, иначе…

— Что! Я ничего не сделал. Вам не в чем меня обвинить.

— Я все могу, Рашид. Я полицейский. Ты не забыл, а? (Я провел ладонью по его спине.) Если я возьму тебя за задницу, то что я найду там, в заднем кармане?

Он резко вырвался, разволновался. Я знал, что у него ничего нет и только хотел в этом убедиться.

— У меня ничего нет. Я этих штук не касаюсь.

— Я знаю. Ты бедный маленький араб, которого «достает» мудак-легавый. Так ведь?

— Я этого не говорю.

— По крайней мере, так думаешь. Смотри в оба за моей тачкой, Рашид.

Корпус Б7 ничем не отличался от других корпусов. Вестибюль замызганный, лампочку разбили камнями, все пропахло мочой и не работал лифт. Шесть этажей. Преодолевать их пешком — ясное дело не в рай подниматься. Мулуд звонил вчера вечером, на автоответчик. Сперва меня удивил записанный голос, слышались бесконечные «Алло! Алло!», молчание, потом сообщение: «Пожалуйста, надо, чтоб ты приехал, месье Монтале. Из-за Лейлы».

Лейла была старшая из троих детей. У Мулуда было трое. Еще Кадер и Дрисс. Наверное, он имел бы больше. Но Фатима, его жена, умерла, рожая Дрисса. Мулуд сам по себе мог служить воплощением мечты иммигрантов. Его, одного из первых, взяли на строительство Фос-сюр-Мер в конце 1970 года.

Фос было эльдорадо. Работы там хватало на века. Строили порт, который мог бы принимать огромные танкеры для перевозки сжиженного метана, заводы, где будет выплавляться сталь Европы. Мулуд гордился, что участвует в этом деле. Ему нравилось это — строить, создавать. Свою жизнь, свою семью он создавал в соответствии с этим. Он никогда не заставлял своих детей отделяться от других, не общаться с французами. Советовал только избегать дурных связей. Сохранять самоуважение. Приобретать приличные манеры. И как можно выше подняться по лестнице успеха. Интегрироваться в общество, не отрекаясь ни от себя, ни от своего народа, ни от своего прошлого.

«Когда мы были маленькие, он заставлял нас повторять вслед за ним: „Alla Akbar, la ilah illa Allah, Mohamed rasas Allah, Ayya illa Salat, Ayya illa et Fallah“[6], — призналась мне однажды Лейла. — Мы в этом ничего не понимали. Но это было приятно слышать. Это было похоже на то, что он рассказывал об Алжире». В то время Мулуд был счастлив. Он поселился с семьей в Пор-де-Бук, между Мартиг и Фос. В мэрии были с ним «любезны», и он скоро получил жилье в прекрасном муниципальном доме с умеренной квартплатой, на проспекте Мориса Тореза. Работа была тяжелая, но чем больше будет арабов, тем лучше будет всем. Именно так думали бывшие рабочие с судостроительных верфей, которых взяли на строительство Фоса. Итальянцы, в большинстве своем сардинцы, греки, португальцы, немного испанцев.

Мулуд вступил во Всеобщую конфедерацию труда. Он был трудящийся и нуждался в том, чтобы находиться среди своих людей, которые могли бы его понять, помочь ему, защитить его. «Это самая большая», — сказал ему Гуттьерес, профсоюзный делегат. И он прибавил: «После окончания строительства будут организованы курсы подготовки рабочих для черной металлургии. Считай, что благодаря нам у тебя уже есть место на заводе».

Мулуд был очень доволен. Он твердо в это верил. Гуттьерес тоже в это верил. В это верила ВКТ. Верил в это Марсель. В это верили все окрестные городки и вовсю строили муниципальные дома, школы, дороги, чтобы принять всех рабочих, призванных в это эльдорадо. Сама Франция в это верила. С первой выплавленной болванкой стали Фос уже не был миражом, последней великой мечтой семидесятых годов. Он стал самым жестоким из разочарований. Тысячи людей остались ни с чем, и в их числе Мулуд. Но он не пал духом.

Вместе с ВКТ он бастовал, оккупировал стройку и дрался с жандармами, которые приехали вышвырнуть их на улицу. Они, конечно, потерпели поражение. Рабочие никогда не побеждают в борьбе с экономическим произволом господ в шикарных костюмах и при галстуках. Родился Дрисс. Фатима умерла. И Мулуд, выброшенный за дверь как смутьян, больше не находил постоянной работы. Только мелкие приработки. Теперь он был подсобным рабочим в универсаме «Карфур», получая СМИГ[7] после многих лет трудового стажа. Но «это удача», говорил он. Так уж он был устроен, Мулуд, в нем жила вера во Францию.

Это в кабинете комиссариата полиции Мулуд однажды вечером рассказал мне о своей жизни. С гордостью, чтобы я все лучше понял. Его сопровождала Лейла. Было это два года назад. Я задержал Дрисса и Кадера. Несколькими часами раньше Мулуд купил батарейки для транзистора, который ему подарили дети. Батарейки в розницу. Батарейки не работали. Кадер отправился на бульвар к дрогисту, чтобы их обменять, Дрисс пошел с ним.