Джон Айдинау - БОББИ ФИШЕР ИДЕТ НА ВОЙНУ Страница 10

Сразу после Второй мировой войны, к удовольствию Сталина («Молодцы, ребята», — говорилось в его послании), советская команда дважды победила Соединённые Штаты, однако высшая награда — шахматная корона — ещё ждала своего часа. В 1945 году титул чемпиона мира принадлежал русскому эмигранту Александру Алёхину. Он не был тем, кого Советы считали своим, поскольку (с их точки зрения) имел смелость постоянно осуждать большевистский переворот.

Во время войны Алёхин, живший во Франции, дискредитировал себя, позволив нацистам использовать своё имя для пропаганды расистских воззрений. Репутация его была разрушена, и в марте 1946 года этот несравненный чемпион умер в одиночестве в гостинице португальского курорта Эшторил. На фотографии, сделанной после его смерти, он сидит за столом в пальто, перед ним — шахматная доска. В 1948 году Международная шахматная федерация организовала матч-турнир, чтобы выяснить, кто же будет преемником Алёхина. В нем участвовали пять лучших игроков мира: Ботвинник, Смыслов и Керес из СССР, Решевский из США и экс-чемпион мира Макс Эйве из Голландии.

Победителем вышел Михаил Ботвинник, типичный образец сталинской модели гражданина, если не считать того, что он был евреем; впрочем, среди советских шахматистов было много евреев — по происхождению, но не по религиозной практике. «По крови я еврей, по культуре — русский, по воспитанию — советский», — говорил Ботвинник (в возрасте девяти лет он решил, что будет членом коммунистической партии). Государству удачливые еврейские спортсмены приносили двойную выгоду: они свидетельствовали как о преимуществах политической системы, так и об отсутствии в Советском Союзе антисемитизма.

После того как Ботвинник стал игроком номер один, звание чемпиона мира в течение четверти века переходило от одного советского игрока к другому. Дважды он терял титул, дважды возвращал. Он был первым среди равных в поколении уникальных талантов, возникших на огромной территории послевоенного Союза Советских Социалистических Республик.

Шахматы управлялись через Государственный комитет по физической культуре и спорту и ещё более властный идеологический отдел ЦК партии. Лев Абрамов, одиннадцать лет возглавлявший отдел шахмат в Спорткомитете СССР 50—60-х годов, наделяет Ботвинника миссией укрепления идеологической значимости шахмат. «В шахматах у нас были достижения значительнее, чем во всех других областях. Именно шахматы считались осязаемым доказательством того, что система работает, и поэтому на них можно полностью положиться. Они — одна из опор государства». По словам гроссмейстера Марка Тайманова, советские власти выстроили свою пропагандистскую доктрину на трёх основных китах: «шахматы, цирк, балет. Во всем этом Советский Союз был намного впереди Запада».

Пока балетные танцоры и клоуны развлекали мировую публику, на шахматном Олимпе царили представители СССР. В первый раз Ботвинник проиграл серьёзному и очень музыкальному Василию Смыслову, славившемуся прекрасным баритоном. Затем был Михаил Таль, тактический гений, чьи партии изобиловали блестящими комбинациями. За ним следовал Тигран Петросян, стиль которого опирался на глубокую, но не очень яркую стратегию надёжности. Его преемник Борис Спасский стал первым советским чемпионом, которому пришлось защищать свой титул в борьбе с иностранцем.

Как же после войны и эвакуации Спасский обрел своё шахматное будущее?

Подобно Фишеру, Спасский был вторым ребёнком в семье, где фактически не было отца. В краткой автобиографии, которую чемпион мира предоставил Яну ван Рику для книги «Большая стратегия», говорится о его матери, Екатерине, родом из крестьянской семьи, незаконнорождённой и воспитанной крестным отцом. Она была плохообразованной, глубоко верующей женщиной и в хорошем настроении, рассказывает Спасский, любила петь песни, сочинённые после гражданской войны, «с оптимистическим настроем. Я же предпочитал слушать русские народные». Спасский вспоминает, как в отчаянном стремлении помочь своей семье она искала поддержки у известного старца Серафима Вырицкого. «Старик посмотрел на мать и сказал: "Успокойся. Скоро всё будет хорошо"».

Его отец, Василий, был строителем, начав с рабочего на стройплощадке и через какое-то время добившись повышения, сперва до прораба, потом до бригадира. Он происходил из семьи священника, что является для Спасского источником гордости. Его дед, священник, избирался от Курской губернии в Четвертую Думу 1916 года. Николай II лично вручал ему золотой крест. Спасского часто называют наполовину евреем. Он объяснил авторам, что в этом нет ни капли правды, и удивился, откуда возникло такое мнение.

В 1944 году родители Спасского развелись. Василий оставил жену и троих детей, Георгия, Бориса и Ираиду, младшую дочь, которая родилась в том году и позже стала блестящей шашисткой, несколько раз победив в женском чемпионате СССР. Екатерина начала одинокую борьбу за выживание, работая до тех пор, пока сорокакилограммовые мешки с картошкой, которые она должна была таскать, не повредили ей спину. Василий старался помогать чем мог, продолжая общаться с детьми.

Лето 1946 года Спасский провел в шахматном павильоне «с чёрным конем на фронтоне», расположенном на одном из островов Невы. «Длинные ходы ферзя меня восхищали, — вспоминал он. — Я просто влюбился в белого ферзя. Мечтал о том, как положу его себе в карман, но украсть не осмеливался. Шахматы для меня — это чистота». У него было тринадцать копеек на проезд и на стакан воды с сиропом; домой он возвращался с последним трамваем. Ходил Спасский на босу ногу: «Солдатские сапоги были моими злейшими врагами».

Когда павильон закрылся, «это было трагедией. Жизнь без шахмат была как смерть». Он рыскал по всему городу в поисках шахматного клуба, «словно голодная собака». Дворец пионеров, занимавшийся воспитанием будущих комсомольцев, оказался сценой для его явления миру. Мраморное здание с видом на Неву, украшенное грандиозными колоннами, бывший Аничков дворец был когда-то домом множеству фаворитов, включая князя Потёмкина, возлюбленного Екатерины Великой, а также резиденцией царя Александра III. Когда дети не получали идеологических установок и не пели хвалебных песен колышущимся полям колхозной пшеницы, они играли, в том числе и в шахматы. Шахматный клуб помещался в бывшем кабинете царя, отделанном ореховым деревом, под огромной хрустальной люстрой, где на стене висела картина с изображением Ленина с Горьким за шахматной доской на залитом солнцем острове Капри (Горький не играл в шахматы). Спасский брал у матери ботинки и отправлялся в шахматный клуб. До сих пор он помнит лекцию гроссмейстера Григория Левенфиша, который рассказывал о партии 1925 года между Алёхиным и английским игроком Фредериком Ейтсом: «Атака пешечного большинства, начатая ходом b2-b4, была очень поучительной».

Клуб повлиял на становление Спасского. К детям приезжали ведущие шахматисты страны Михаил Ботвинник, Давид Бронштейн и Игорь Бондаревский; в нем занимались будущие гроссмейстеры Марк Тайманов, Александр Толуш и Семён Фурман. В «Большой стратегии» Спасский сравнивает Левенфиша и Ботвинника, причём даваемые характеристики позволяют судить о его отношении к ним. В Ленинграде «Левенфиш считался человеком русской культуры и склада ума... Ботвинника воспринимали как представителя комсомола[9], тридцатилетнего человека советской культуры».

И среди таких звёзд настоящего и будущего старший тренер клуба Владимир Зак сразу же выделил громадный талант маленького мальчика. Тридцатитрёхлетний Зак взял на себя роль наставника и учителя. Помимо шахмат, он требовал, чтобы Борис занимался плаваньем, катался на коньках, посещал оперу и балет. По словам Спасского, Зак обращался с ним, «словно я чудо или вундеркинд». Скорее всего, так и казалось: все остальные были старше его минимум на пять лет. В одиннадцать Спасский провел сеанс одновременной игры в минском Доме офицеров (сеанс был прерван на пятнадцать минут, поскольку юный талант расстроился после проигрыша, разрешив сопернику взять ход назад; он поклялся больше никогда не быть таким великодушным). На полученные деньги он купил своё первое зимнее пальто. Под руководством Зака Спасский развивался настолько быстро, что в 1948 году начал получать ежемесячную стипендию в размере 1200 рублей, что было всего на 400 рублей меньше, чем получал его отец, и превышало среднюю зарплату инженера. Он оказался спасением для семьи. Юный кормилец проявлял во время игры сильные эмоции, которые научился сдерживать лишь с годами; поражение влекло за собой потоки гневных слез.

Одиннадцатилетнего Спасского тренер Владимир Зак считал «шахматным чудом»

В 40-е и в начале 50-х годов карьера Спасского шла легко и успешно, шахматные авторитеты готовили его к званию гроссмейстера, что при таких способностях не составляло труда. В 1952 году он расстался с Заком. Его тренер, учитель и друг понимал, что дал Спасскому всё возможное. Для дальнейшего роста молодой талант нуждался в более серьёзном и сильном наставнике. Его тренером стал Александр Казимирович Толуш. В шахматном отношении Толуш, мастер атаки, был как раз тем, в ком Спасский нуждался. Он «с восхищением смотрел, как Казимирыч мобилизует резервы, маневрирует и создает на доске угрозу за угрозой». Толуш продолжал расширять кругозор Спасского: «Учил меня, как есть вилкой и ножом, как завязывать и носить галстук, как использовать салфетку и носовой платок, и тому подобное».