Николай Богачёв - Крах операции «Тени Ямато» Страница 16

Дирксен служил при императоре Вильгельме Втором, сохранил положение в годы Веймарской республики и преуспевал при Гитлере. В дипломатических и правительственных кругах он слыл специалистом по русскому вопросу. Некоторые считали, что Дирксен желал видеть отношения между людьми только через призму дипломатических отношений, но это было далеко не так. Если взять только его дипломатический послужной список, надо признать, что было бы вполне справедливо, если бы с ним, Гербертом фон Дирксеном, за его «заслуги» перед человечеством поступили так же, как и с его шефом, рейхсминистром фон Риббентропом, которого американский сержант Джон Вуд повесил вместе с другими главными немецкими военными преступниками по приговору Международного Трибунала в тюрьме Нюрнберга.

Еще будучи в 1923–1925 годах генеральным консулом Германии в Данциге (Гданьске), Дирксен склонял общественное мнение в пользу присоединения этого города к немецкому фатерланду.

Это о нем высказался исключительно положительно, назвав его одним из активнейших дипломатов Германии, руководитель национал-социалистской партии в Данциге Ферстер. В 1928–1933 годах Дирксен был послом Германии в СССР, после чего он также служил послом Германии в Японии в 1935–1938 годах.

Находясь на этом посту, Дирксен принял активное участие как «эксперт по России» в подготовке Антикоминтерновского пакта.

Это он вел переговоры в Лондоне, куда был переведен из Японии послом Германии в Великобритании. В июле-августе 1939 года совместно с советником Геринга по четырехлетнему плану Вольтатом и советником посольства Кэрдтом Дирксен вел англо-германские переговоры с английским министром иностранных дел лордом Галифаксом и министром по делам заморской торговли, ближайшим советником Чемберлена Горацио Вильсоном с целью сколачивания блока империалистических государств против Советского Союза.

Переговоры преследовали далеко идущие цели: имелось в виду заключение англо-германского пакта о ненападении, о невмешательстве и распределении сфер влияния.

Вспоминая о давних днях своего пребывания генеральным консулом в Данциге, Дирксен в мемуарных записках упоминал о беседе Вольтата с Хадсоном и Вильсоном, из которой ясно, что Англия в июле-августе 1939 года настойчиво добивалась заключения договора о ненападении с Германией.

В донесениях по ходу переговоров с Англией Дирксен, в частности, писал рейхсминистру фон Риббентропу: «Тем самым… были бы подняты и разрешены вопросы столь большого значения, что ближневосточные проблемы, зашедшие в тупик, как Данциг и Польша, отошли бы на задний план и потеряли свое значение. Сэр Гораций определенно сказал господину Вольтату, что заключение пакта о ненападении дало бы Англии возможность освободиться от обязательств в отношении Польши. Таким образом, польская проблема утратила бы значительную долю своей остроты».

Переведя эту дипломатическую казуистику на обычный человеческий язык, можно понять, что Великобританию отнюдь не заботила безопасность польских границ и что она готова была принести в жертву заключенные договора с Польшей и данные ей гарантии, Сказать больше — она толкала гитлеровскую Германию дальше на восток, принося в жертву и Данциг, и Польшу, как до этого были принесены в жертву Австрия и Чехословакия.

Главной заботой мистера Чемберлена, премьер-министра Англии, было то, что если аппетиты гитлеровцев будут еще более возрастать, «то они из благодарности к Англии и Франции повернут на восток и растерзают СССР». Об этом, кстати, пишут не советские историки, а английские публицисты супруги Уильям и Зельба Каутсы. Английские консерваторы еще перед второй мировой войной разоблачили себя как двурушники, ибо правительство Чемберлена больше заботила мысль о сохранении Великобританией ее многочисленных колоний, а не какие-либо взятые на себя по заключенным договорам обязательства.

Эти исторические факты наглядно свидетельствуют, что правительство консерваторов во время переговоров в Москве о заключении Тройственного пакта, направленного на обуздание агрессии со стороны национал-социалистского государства и его руководящей верхушки, в то же время старалось добиться за спиной СССР сделки с гитлеровским правительством.

И только заключение 23 августа 1939 года в Москве советско-германского договора о ненападении сроком на 10 лет отодвинуло нападение фашистской Германии на СССР вплоть до 22 июня 1941 года.

И последнее, что следовало бы здесь отметить на основании проанализированных документов и фактов, — это возведенную гитлеровцами в постоянно действующую систему официальную политику подпольного политиканства, исполнение внешнеполитических акций, по своему характеру подобных чемодану с двойным дном.

Наигранная политическая наивность западных стран, граничившая, если сказать точнее, с предательством, обернулась против них же самих. Особенно не надеясь на военные «теории» Шлиффена, Гитлер не мог начать войну с Советским Союзом, не обеспечив себе по возможности стратегические тылы, соответствующее материальное обеспечение и не захватив предварительно эти страны с их довольно-таки мощной индустрией и достаточно сильной военной промышленностью.

В результате, страна за страной, была завоевана почти вся Европа и даже часть Африканского континента, куда в порядке помощи фашистской Италии Гитлер направил целую армию генерал-фельдмаршала Роммеля.

К этому времени основные страны Средиземноморья были захвачены фашистами или находились под их влиянием. Естественно, как в Средиземноморье, так и в Африке, Гитлер был озабочен интересами прежде всего немецкого империализма, а отнюдь не своего союзника.

…Войдя в буфет, Шелленберг и Гиммлер заняли столик и заказали кофе, а Шелленберг еще и коньяк. От коньяка Гиммлер последнее время отказывался все чаще — как настойчиво поговаривали, из-за усиливающейся язвы желудка. Выглядел рейхсфюрер вполне здоровым, и Шелленберг, выпивавший с ним иногда и шнапса — во время их совместных выездов на охоту, — мало верил слухам об ухудшающемся здоровье Гиммлера.

«Вряд ли, — думал бригаденфюрер, — больной человек может позволить себе такое… Да он, кажется, и ни на что не жалуется…»

Пили сначала молча, но Шелленберг ждал удобного момента, чтобы вызвать Гиммлера на откровенный разговор — выяснить его, Гиммлера, личное мнение о той части высказывания фюрера, где тот так пренебрежительно касался предстоящего вторжения экспедиционных сил антигитлеровской коалиции во французскую метрополию, в частности, в «Оверлорд» — в северную часть страны, — и в «Энвил» — в Южную Францию.

— Рейхсфюрер, — начал Шелленберг как можно осторожней, стараясь придать голосу наиболее дружескую интонацию, — неужели вы согласны на любые решения, которые примет фюрер? Меня интересует, я бы даже сказал беспокоит, это вторжение. Это ведь вам не Африка, не готтентоты с пиками и стрелами… на которых достаточно роты солдат. Речь идет о вторжении современной, превосходно вооруженной армии…

— Партайгеноссе Вальтер! Я бы вам не советовал заниматься прогнозами, ибо на этом можно обжечься. Это все равно что предсказывать погоду на месяц вперед, то есть в общем-то неблагодарное занятие! Что я никому своих мыслей не доверяю, вы знаете. Однако в знак дружеского к вам расположения могу сообщить: всего лишь одна англо-американская операция, такая, например, как «Торч», обошлась нам более чем дорого… Ром-мель зализывает свои раны в рейхе, а остатки его бравых вояк Паулюс бросил у стен Сталинграда, бросил, кстати, навечно… Монтгомери же получил от короля Великобритании очередную награду и катается теперь на американском «шевроле» по Северной Африке. Мне думается, то же будет с нами и во Франции. Только здесь мы продержимся дольше за счет укреплений Мажино и Зигфрида, которые сейчас спешно приводятся в порядок. Англичане здесь, несмотря на неумеренное хвастовство Черчилля, получат по зубам, чего им от всей души и желаю.

— Мне все ясно, рейхсфюрер, благодарю за доверие, вы выдали мне такой ворох информации, переварить который сразу невозможно. С вашего позволения, посмею задать вам еще один немаловажный вопрос: какого черта гросс-адмирал Дёниц возражает против передачи чертежей на ФАУ-1? Ведь они для нас теперь… просто хлам! Я, откровенно говоря, ничего тут не понимаю…

— Тут дело вот в чем, Вальтер. Дёниц почему-то считает, что раз уж мы объявили всем неограниченную подводную войну, то нас должны бояться не только враги, но и союзники тоже. Все, к тому же, обязаны выказывать нам всяческое послушание. Однако с японцами здесь нашла коса на камень. Их, японцев, военно-морской штаб считает, что, имея второй по могуществу флот в мире, они, японцы, и сами с усами… Что они этого ca-мого герра Дёница, как человека не очень воспитанного, могут послать куда-нибудь подальше… Так оно, собственно, и получилось, когда он, Дёниц, сделал свой официальный запрос на человека-торпеду «Кайтен». Название это в переводе с их языка означает, как ты знаешь, «Повернуть судьбу». Не знаю, право, куда они с ее помощью и что там поворачивают, но, если штуковина эта угодит в цель, уверяю вас, дорогой Вальтер, она, эта цель, действительно поворачивается… Вернее — переворачивается и тонет. Правда, от человека, находившегося в ней, не остается ни клочка… Насколько я знаю, фюрер был против этого оружия. Тем более, Вальтер, я не из тех, кто фанатично и слепо поклоняется разного рода символике… Символы — это, выражаясь мягко, для простодушных, а мы с вами к категории таковых не относимся. Спасибо еще, что Дёница выручил князь Боргезе. Он не только прислал инструкторов подводного плавания (их на современный лад величают аквалангистами), но и принял участие в известных вам событиях, вернее, в том мелком инциденте, где мы потрясли кое-кого на английской базе в Скапа-Флоу. Пусть он будет доволен и этим и, по возможности, совершенствует подводную службу, приспосабливая ее к подрыву кораблей ваших бывших и наших тоже, — сказал он, улыбнувшись, — «закоренелых друзей»…