Сергей Магомет - Человек-пистолет, или Ком Страница 19

Она вернулась загорелая, загадочная, прекрасная, с незнакомой хрипотцой в голосе. Когда после месяца одиночества вдруг получаешь такую женщину, становишься глубоко религиозным человеком.

На столе стоял букет махрово-кровавых гладиолусов.

— Тебе не терпится смыть с меня соль? — спросила меня Лора.

Она ступила в ванну. Брызнули водяные струи душа. Вода, касаясь ее кожи, превращалась в золото. Я одел ее в пышную пену. Мокрые волосы упали на лицо, как паранджа.

— Ты моя единственная.

— Не могу похвастать тем же.

— Ты регулярно посещала процедуры? — Я пропустил ее слова мимо ушей.

— А как же! Солнечные и морские ванны, массаж, растирание мужским телом… Отпусти руки, больно!..

(Я так хорошо помнил ее слабенькой, хрупкой, когда бережно нес ее на руках к «скорой помощи».)

— Когда ты брал меня в жены, — усмехнулась Лора, — тебя ничего не смущало. И тогда ты, кажется, воспользовался мной не без удовольствия. Ты даже не поинтересовался, от кого у меня должен был быть ребенок.

— Разве это так важно?

— Не важно, потому что ребенок не родился. А родился бы, сразу стало бы важно. Тогда, может быть, ты бы пожалел, что был так нелюбознателен и не выяснил, кто был у меня до тебя. Тебе следовало это выяснить!

— Я думал, это тот… ну тот, который от сердечного приступа умер…

— Нет. Который от сердечного приступа — это не тот… Тебя даже не удивило, что мои родители поспешно согласились на наш брак… А они так обрадовались, потому что моего прошлого героя звали Мануэль. Понимаешь?.. У меня тогда была «черная» полоса. Мне очень нравились черные мужчины. Восхитительно гибкие талии. Вежливые, обходительные, умеют обращаться с женщиной!

(Я приносил ей в больницу куриный бульон и бутерброды с красной икрой.)

— У тебя идиотские шутки! — сказал я Лоре.

— Шутки?! Когда я выкинула, зародыш уже хорошо оформился. Это был мальчик. Мне показали маленькую ручку, на которой можно было различить пальчики и даже ногти. Черные пальчики и розовые ноготки. Надо было и тебе показать…

— Черные так черные.

— Это дело! Это в духе интернационализма! Ты простил мне прошлые грехи, простишь и настоящие, и будущие!.. Да, милый?

— Скажи спасибо, что я никогда не верил твоей болтовне.

— Что ты, милый! Ты не верил! А я не вру… Я привезла с собой замечательные фотографии. Соло и в группе! Мы будем их с тобой рассматривать перед тем, как ложиться в постель. Ты еще с удовольствием мной попользуешься. Ты простишь, милый, потому что ты счастлив в нашей семье, мы создали тебе уют, ты — никто, а отец устроит тебя на хорошую работу, даст еще на машине покататься… Ты только, милый, отмой меня получше! Вот тебе мочал…

Я ударил Лору кулаком в лицо, потом еще… Я когда-то занимался боксом… Через секунду я в ужасе бросился к ней, чтобы обнять, успокоить. Я на коленях вымаливал у нее прощение, а она, зажав ладонью заплывающий синяком глаз, с презрением говорила:

— Боксер собачий, значит, ты поверил, всему поверил. Я тебя ненавижу. Я тебя всегда буду ненавидеть… И теперь я буду делать, что захочу. Буду спать с кем захочу. Ты слышишь? И когда я скажу, чтобы ты убрался вон, ты уберешься!

Это продолжалось очень долго, и, что самое странное, в конце концов мы все-таки легли в одну постель. А на следующий день был большой скандал в Сокольниках. Маман изготовила какую-то справку о «снятии побоев», чтобы на ее основании засадить меня; Игорь Евгеньевич полез было с кулаками, но Лора утихомирила, заявив, что инцидент уже исчерпан и что она сама знает, что делать дальше…

Ком посмотрел в темное окно, а я подумал: «Хорошо же я его поддерживаю! Вместо того чтобы дать другу возможность выговориться, облегчить душу, исповедываюсь сам. Вообще, любопытно, кто из нас больше нуждается сейчас в поддержке?..»

Ком снова взглянул на меня. Лицо его по-прежнему было серьезно и сосредоточенно.

— Так и живу, — повторил я. — Меньше всего хочется выглядеть идиотом и ничтожеством. Тут Сэшеа прав. Но выходит именно так… И действительно, еще неизвестно, кто из нас потерял эти три года жизни… — добавил я, посмеявшись над своей самоуверенностью и над своими сочувственными мыслями по поводу зигзага в биографии Кома.

— Ну, а Жанка? — тихо спросил Ком о том, о чем я бессознательно умолчал.

— Да, Жанка… — пробормотал я в сильном смущении. — Молоденькая, чистая девочка. С цветом кожи, от которого коты сходят с ума. Синий плащ, синие чулочки. Шорты и футболка с трафаретом «LOVE». Яблоко, которое каждый мечтает надкусить… А ты бы мог?.. — Я хотел спросить «в нее влюбиться», но тут же оборвал себя, сообразив, какой, должно быть, это абсурд, какая нелепость с моей стороны — предположить, что Ком способен «погибнуть от женских глаз», когда его собственные глаза, вероятно, до предела пресытились картинами настоящей смерти. — Возможно, — сказал я, — я уже просто не знаю, за что еще ухватиться!.. А кроме женщин, Ком, старик, ну что еще может спасти? А? Скажи! Что делать?

— Я скажу, — незамедлительно пообещал Ком. — Ты живешь так, как будто в мире больше ничего не происходит. Ты ничего не поймешь, пока занят только собой. Негодяи и подлецы будут лезть вверх и процветать, а ты — нормальный, обычный человек — никогда не сможешь стать счастливым.

— Это-то я прекрасно понимаю!.. Думаешь, я мечтал так жить?.. Но, видно, я и не заслуживаю ничего другого. Я, правда, совершенно не чувствую, что в мире еще что-то происходит. То есть я чувствую, но ничего не вижу… Неважно… Что и говорить, наше поколение оказалось дрянью отъявленной. Мы клеймили позором старших за то, что они выросли в страхе, покорности и ничтожестве, а собственного ничтожества не замечали… Я с тобой сейчас это как-то четко осознал. Насколько все пусто и серо. Даже не верится, что могут вообще быть какие-то высшие цели!..

— У тебя будут высшие цели! Если ты захочешь… Я обещаю.

— Захочу ли я?! Неужели ты думаешь, я хочу превратиться в животное? Говори, если так уверен!

— Я все для тебя сделаю, — сказал Ком. — Скажи только, готов ли ты отказаться от той мещанской жизни, которая тебя сейчас засасывает? Готов ли ты полностью мне довериться?.. Подумай, прежде чем ответить!

— Да, конечно, господи! — воскликнул я в запале. — Руководи мной! Спаси меня! Будь моей совестью!

— Я знал, что не ошибусь в тебе! — первый раз улыбнулся Ком. — Недаром ты мне так напомнил Антона. Ты бы в Афгане и стал таким, как он. И теперь мы будем с тобой как братья… Увидишь, у тебя начнется настоящая жизнь! Я не допущу, чтобы ты стал дрянью, обывателем, слюнтяем!

Он протянул мне руку, и я пожал ее. В этот момент в моей голове действительно наступило необыкновенное просветление. Я вдруг ужаснулся своей прежней жизни, той замкнутости, в которую сам себя загнал. И уже само это просветление было новым чувством. Это было замечательное ощущение полноты и сочности жизни. Войдя в раж, я стал заклинать Кома любой ценой не дать мне опуститься; а если я забудусь, чтобы он поступил со мной так, как сочтет нужным, лишь бы привести меня в чувство. Мне казалось, что сейчас я поймал в себе ощущение самого настоящего.

— Теперь объясни, в чем смысл нашей новой жизни и какие у нас будут цели, — попросил я.

— Цель одна — справедливость и счастье для всех, — ответил Ком.

— А как же быть с… — начал я, но Ком тут же перебил меня.

— Теперь ты должен запомнить, — сказал он строго, — что не следует отныне задавать мне никаких вопросов. Все, что потребуется, я сам тебе объясню. Ты должен только помнить, что есть ДЕЛО, которому ты всецело принадлежишь, и есть человек, который за тебя отвечает своей жизнью… Или ты уже засомневался?

— Нет, что ты! Никаких сомнений… Если у меня и возникнут сомнения, то я прошу тебя все равно поступать так, как считаешь нужным… Я хотел бы только в общих чертах узнать… Все — молчу! — вздохнул я, встретив его неодобрительный взгляд.

— Скоро ты узнаешь достаточно, — успокоил меня Ком.

— Мне тоже будет нужно засесть за классиков?

— Опять вопрос!

— Теперь точно — всё!.. Молчу и слушаю только тебя!

Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза. Я старался сделать такое же серьезное лицо, как у Кома, но чувствовал, что внутри у меня против желания начинает разрастаться нервный смех. К счастью, Ком прервал паузу и заговорил.

— Когда потребуется, — сказал он, — засядешь и за классиков. А пока тебе нужно только не забывать самую прописную истину. Она гласит: если ты честный человек, ты должен быть революционером, марксистом!.. Что это значит?

— Что?

— Это значит, что если ты не революционер-марксист, то ты не вправе называться честным человеком!

— Это то же самое — только наоборот. Ну бог с ним… Ты говорил, что мы будем жить по-другому…