Анджей Выджинский - Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо Страница 21

«Ты успокоишься, — подумал я, — избавишься от ста тысяч огорчений, от мыслей о том, с кем я встречаюсь. Мне будет плохо без тебя. Но я не изменю своего мнения о женщинах, которых замужество интересует больше, чем любовь. Ладно, Гарриэт, ты будешь замужем, как миллионы женщин, кто-то об этом позаботится, но не я…»

— О чем ты задумался, Майк? — спросила Гарриэт.

— Выпей до дна, тогда скажу.

— В таком темпе?

— Над следующей порцией посидим дольше.

Мы выпили.

— Еще два мартини, таких же, — сказал я бармену.

Он убрал пустые бокалы и приготовил еще два.

— Я слушаю, Майк, — сказала Гарриэт.

— Ты не снимаешь свой ультиматум?

— Я не могу. Сам подумай. Мы встречаемся третий год, и оба убедились, что нам вместе хорошо, правда, Майк? Скажи, что нам хорошо…

— Лучше быть не может, Гарриэт, — сказал я. — Не могу себе представить, чтобы мне было лучше с другой девушкой. Гарриэт, не повторяй того, что тебе советует мать. Подумай, разве это не преступление — расстаться, когда нам так хорошо вместе?

— Господи, кто говорит о расставании? Поженимся, поселимся вместе, и все будет в порядке. Я жду этого год с лишним и больше не могу ждать.

— Гарриэт, ты действительно не можешь обойтись без официальной печати на любви?

— И долго ты будешь любить меня? Я ведь не жена, ты можешь меня бросить в любой момент. Я знаю, как это бывает.

— Свидетельство о браке не может принудить оставаться с женщиной, которую разлюбил. Ты ведь знаешь, что существуют разводы… Как мне убедить тебя, что я порядочен и не брошу тебя именно потому, что ты способна любить, как свободный человек, без официальной санкции, без принуждения…

Все мои аргументы ничего не стоили. Гарриэт была трезвой и практичной.

— Моя мама никогда на это не согласится, — сказала она.

— Твоя мама. А ты?

— Моя мама права.

— Но ведь она меня совсем не знает.

— Она хочет, чтобы я была счастлива.

— Если ты уйдешь от меня, ты будешь уверена, что поступила правильно?

— Правильно, потому что так подсказывает мне мое чувство к тебе.

— Это поразительно трезвое и благоразумное чувство.

— Что поделаешь, я женщина и должна быть рассудительной.

Кто-то сел поблизости от нас, заказал виски-сода и черный кофе.

— Гарриэт, — сказал я, — понизив голос почти до шепота, — я не могу от тебя отказаться, но чувствую, что ты заставишь меня сделать это. Тебя брак интересует больше, чем любовь.

— Я считаю это гарантией сохранения нашей любви.

— Бумажка с печатью… Да, это первоклассная гарантия. Если б я стал тебе изменять, ты могла бы обратиться в суд, если б меня посетила какая-нибудь девушка, ты могла бы ее выгнать, если б мы развелись, ты имела бы право на часть моего имущества. Об этом речь? Это ты хочешь себе гарантировать? Я тебе гарантирую все это и даже больше того, без всякой печати.

— Ты говоришь это с ненавистью, Майк. А я вовсе об этом не думала.

— Так о чем же ты думаешь, черт возьми, скажи мне, наконец, о чем?

Она украдкой утирала слезы.

— Я платок забыла — у тебя…

Я достал платок и вытер ей слезы.

— Мне казалось, что ты не покинешь меня, во всяком случае пока нам хорошо вместе… Я отдаю тебе свою жизнь, но не могу дать то, чего ты просишь, потому что для меня это — пустой звук. Скажу тебе больше: выполнение такого условия унизило бы тебя в моих глазах, убило бы то, что для меня важнее всего. Гарриэт, не уходи от меня.

Она взяла бокал.

— Хочется выпить… Ты не боишься, что я начну тут плакать? Я тебя перестала понимать. Не понимаю ни твоей любви, ни твоего страха… Мы не можем договориться по такому простому вопросу, а это лишь начало нашего пути, что же будет потом?

— Потом ты уйдешь, а я буду ждать, пока ты вернешься.

— От другого… И ты бы меня принял?

— В некотором смысле никто не может тебя отнять… Гарриэт, оставим это, не надо об этом говорить…

Она с трудом сдерживала рыдания. Я отсчитал деньги, оставил их на подносике с полупустыми бокалами, и мы вышли на улицу.

Мы пошли к моему дому. Гарриэт остановилась у ворот.

— Майк, подожди!

— Идем ко мне. Выпьем еще немножко, может, поедим и пойдем спать. Ты летишь завтра в два?

— Да, но в двенадцать я должна быть в бруклинской конторе «Пан-Ам» на 459 Фултон-стрит.

— Ладно. Я вовремя доставлю тебя.

— Майк… я не хочу идти к тебе. Позови такси, я поеду в гостиницу. Так будет лучше.

— Я бы очень хотел, чтобы ты осталась со мной.

— Ты позовешь такси?

— Моя колымага стоит во дворе.

— Нет, не надо. Поймай такси.

— Иди, Гарриэт, я отвезу тебя. Ты всегда, если будут какие дела, звони мне. Я буду возить тебя всюду, куда потребуется. Ты основательно сэкономишь на такси, эти деньги тебе пригодятся на подвенечное платье…

— Перестань! — крикнула она.

— Прошу прощения, Гарриэт.

Мы сели в машину, я включил мотор.

— Майк…

— Хочешь остаться у меня?

— Нет, отвези в гостиницу.

Хулио Оливейра посещал все ночные рестораны Сьюдад-Трухильо и знал, в каких лучше всего кутить. Он обошел вдвоем с Мерфи все кабаре в центре и теперь, уже с некоторым усилием, слегка пошатываясь, они добрели до предместий и закружили по узким улочкам, провонявшим тухлой рыбой и гнилыми фруктами.

Здешние рестораны были не такие шикарные и чистенькие, как в новых кварталах, но Мерфи быстро понял, что тут веселей, беззаботней и нет той особой натянутости, которую вносят с собой изысканно одетые люди. И уж, наверняка, среди этих доминиканцев, сидящих за столиками, запятнанными жиром, липким фруктовым соком и кисло пахнущим вином, меньше было шпиков.

Они вошли в таверну «Гавана», встроенную в толстые стены старинного здания. Оливейра, который год тому назад побывал в Испании, уверял, что эта таверна чем-то напоминает ему ночные кабачки в Барселоне.

Мерфи оглядывал зал. В глубине он увидел одуревшего от хмеля гитариста с громадной нижней челюстью. Полусонные девушки с грубо размалеванными щеками и губами сидели у стойки бара, подпирая руками отяжелевшие головы. Около гитариста стояла полуголая женщина в пурпурной накидке, свободно свисающей с плеч; Мерфи отметил ее дикую, классически южную красоту, полные губы и длинные ресницы, высокий взлет бровей и нежные подвижные ноздри тонкого носа.

— Это великолепная танцовщица, — сказал Оливейра. — .Ее зовут Моника Гонсалес.

За столиками сидели парочки, прижавшись друг к другу, и словно ждали сигнала, чтобы начать веселиться. На всех стенах висели плакаты с изображением генералиссимуса Трухильо.

Они уселись за столик. Оливейра бросил на гитару банкнот. Гитарист лениво взял банкнот и сунул его под свою плоскую черную шляпу с полями, закрывающими лицо до половины. Он еще ниже надвинул шляпу на глаза и кончиками пальцев ударил по струнам.

Пурпурная накидка упала с обнаженных плеч танцовщицы. На Монике Гонсалес были узкие трусики, открывающие весь живот; из-под коротенького болеро, висящего на двух ленточках, при каждом движении виднелись идеальной формы груди — лишь два кружочка размером в полдолларовую монету прикрывали соски.

— Боже ты мой, — шепнул восхищенный Мерфи, — вот это куколка!.

До прихода в «Гавану» они основательно выпили в кабаре «Ла Альта Грасиа» и поклялись в дружбе до гроба. Несмотря на этот дружеский союз, Оливейра пил меньше, чем Мерфи, время от времени пропускал свою очередь, стараясь, чтобы Мерфи этого не заметил. Однако и его движения стали не очень уверенными.

Он положил руку на плечо Мерфи.

— Что будешь пить, Джеральд? Заказывай, что душе угодно, я тебе слова поперек не скажу, хоть бы ты все бутылки здесь опорожнил, я тебе говорю, Джеральд, выбирай, что хочешь, я плачу… Или закажем хорошее старое вино, у этого типа с крысиными усами есть хорошие вина в погребе, — он показал на хозяина таверны.

Мерфи, как загипнотизированный, смотрел на бедра танцующей Моники Гонсалес. Уставившись на нее, слушая все более быстрое и звонкое щелканье кастаньет, он пробурчал, не поворачиваясь к Оливейре:

— Закажи мне, брат… двойное шотландское виски. Порядочное шотландские виски.

— Si, senor, — услыхал Мерфи басистый голос: рядом с ним стоял плечистый мулат с крысиными усами.

Гитарист рвал струны в ускоренном темпе гуарачи и подпевал теплым, лирическим баритоном. Мерфи, завороженный, смотрел на извивающееся гибкое тело танцовщицы. «Господи, вот это девушка! — думал он, — Такое тело можно только выдумать. Шляешься вот так по свету и даже в голову тебе не приходит, что бывает такое тело!»

Оливейра ударил его ребром ладони по загривку.

— Джеральд, у тебя один глаз уже выскочил, на ниточке болтается… Не надо так таращиться, попозже пойдем в один веселый домик, там ты увидишь девочек получше, чем те, которых у вас в кино показывают.