Багдад до востребования - Хаим Калин Страница 21

Скоро Шахар уплетал «бутерброд развитого социализма», прописавшийся в свое время повседневным ингридиентом меню и у другой нации первопроходцев – израильтян. Тем временем у гастролера хрустели не только скулы, но и его кудрявые извилины. Когда же Шахар заморил червячка, то заключил: никакой мудреной ловушки Черепанов, скорее всего, не выстраивает. В озвученном утром досье главного инженера гэбист, наряду с прочими сведениями, сообщил, что объект уже бывал в Ираке. «Все же откуда проницательность такая? Явный перебор. И беглого взгляда на местную прессу хватит, чтобы понять, насколько та куца информационно. Иракский кризис, ныне – добрая половина газетных полос на Западе – у советской масс-медиа на задворках», – размышлял гастролер.

Шахар потянулся было за добавкой, но передумал. Посчитал, что прожорливость будет истолкована неверно: будто получив под дых, гость не может оправиться.

– Большое спасибо, Семен! Но что ты думать о мой идея? – не стал затягивать тайм-аут в виде перекуса Шахар.

– Хотя бы имя свое назвали… – сетовал, нахмурившись, Талызин. – И, кажется, слабо представляете, что такое Советский Союз.

Шахар погримасничал, передавая противоречивую совокупность эмоций – от горечи несбывшихся надежд до напускного сострадания. Потер даже нос.

– Зато ты, – возразил гастролер, в душе поковырявшись, – не знаешь, как просто забрать у человек жизнь. Стоит она меньше, чем этот хлеб, когда профессионал имеет задание… – Шахар стряхнул со стола крошки в подставленную ладонь. Рассмотрев, высыпал на столешницу обратно.

– Может, расскажите подробнее?– хмуро предложил Талызин, прикипев взглядом к крошкам.

– Что это подробнее? – уточнил Шахар, хотя и подспудно уловил, что объект в схему встраивается.

– Детали вашей затеи. Кому это нужно и почему… Кроме того: что отвезти? – пояснил, уже обреченно, Семен Петрович.

Гастролер задумался, казалось, испытывая трудности выбора. Вдруг резко встал, обошел стул и руками на спинку облокотился. Но на Талызина не смотрел, теребил свои длинные, не раз травмированный пальцы.

– Слушай меня внимательно, Семен, – решился наконец Шахар, поднимая взор. – Завтра в девять ты звонишь Москва – скажешь «хорошо». В тринадцать часов, когда перерыв, мы встречаться возле магазин, против твоя работа. Через час после встреча я знать, позвонил ты или нет. Если порядок, я говорю детали. Сейчас могу сказать только это: то, что ты в Ирак везти, нужно очень многим людям. Простым, хорошим людям – таким, как ты, Семен… – Шахар прервался, задумавшись. – Поэтому не думай, что я – гангстер. Но другой выход, кроме сделать тебе и твой семья страшно, у меня нет…

– Вы хоть осознаете, – взорвался Семен Петрович, – куда меня толкаете?! Во-первых, под американские бомбы, которые со дня на день повалятся на Ирак. Во-вторых, на измену Родине, пусть неявно, но поддерживающую Саддама. Есть в-третьих и в-четвертых, пальцев не хватит! Одним словом, в добровольную петлю! Теперь скажите, а какой смысл? В деньгах на памятник самоубийце, в кого вы меня прочите, или в паспорте, который мне незачем. Разве что гербарий хранить!

– Не так быстро, Семен, – перебил гастролер, морщась. – Говори медленно и простые слова. Но главное не в этом…

– А в чем?

– Ты сказал «измена родина»… Только почему в Ирак первой тебя родина послать? Думаешь, родина об американские бомбы не знают? Или, думаешь, тебя отправлять в Кувейт, чтобы его от Ирак освободить, доброе дело делать. Тебя отправлять в Ирак, чтобы убийца Саддам мог пережить война. Для них ты хороший специалист. Когда станции электричества взрываются, ты должен помогать, чтобы был свет. Помогать убийца, который убил много невиноватые люди и еще будет убить.

– Ой, не надо громких слов, наслушался на своем веку! Вы чем лучше? Готовы невинных дочь и мать… – Талызин отчаянно махнул рукой, пасуя облечь в слова не выговариваемое.

Шахар стал слегка раскачивать стул, сообщая некое послание, полное недобрых аллюзий. Но, вдруг застыв, аккуратно задвинул стул под стол. Одел шапочку, приладил шарф и, застегивая пальто, тронулся на выход. Талызин провожал его изумленным взглядом, даже челюсть слегка отвисла. Между тем в дверном проеме, повернувшись к Семену Петровичу вполоборота, Шахар остановился.

– У меня нет что-то другое тебе говорить… Жду завтра в тринадцать, но раньше я тебе звонить. Скажи твой женщина: меня Федор зовут. Чтобы сразу тебя дала. И запомни две вещи: больше не пей водка и не иди в милиция. Тебе и твоей семье совет…

Глава 7

30 декабря 1990 года 21:45 ул. Социалистическая 45, г. Владимир

Таня копошилась над кроной елки, обихаживая каждую веточку, а то и бугорок. Хлопотное занятие было в радость, будто ее руками возвращается к жизни увядший цветок. Но главное – возвращало в стремнину бросавшего то в жар, то в холод приключения, сотворившегося сегодня на Московском шоссе.

Где-то по бровке ощущений скользил роковой Костя, но уже не наваждением, как прежде, а материнской грустью по загубленной смолоду, не познавшей даже женщины судьбе. Зато в эпицентре медсестру кружило – в дивном танце вдохновения, потеснившем Костю, пыхтящие нуждой времена. Ее партнер – из укрывшейся за снежной пелериной сказки, оттого лишь распаляющей воображение. Образ, ей казалось, поселившийся в цветнике чувств надолго.

Простых черт, но подкупающий угловатой влюбленностью Костя проник в сердце, когда взял на себя даже не ее вину, а Тамары, ее ближайшей подруги, ненароком раздавившей памятную ручку математички. В мирке прыщавого ябедничества эта жертва настолько сразила, что верный оруженосец был возведен в ранг потенциального жениха, а Костина скорая, окутанная тайной гибель, его и вовсе обожествила.

Больше застенчивые рыцари Тане не встречались, и она довольствовалась запаянной в цинковый гроб одиночества мечтой. Храня ей верность, даже ребенка родила от врача-интерна, укатившего в родную Москву в неведении об отцовстве.

Ворвавшийся сегодня с черного входа рыцарь, как и Костя, исчез, оставив после себя, словно комета, огненный хвост восхищения и загадки. Четырьмя часами ранее на остановке такси они соприкасались контурами тел, млея от влечения. Но даже взяться за руки не решились. И трепетное целомудрие, окружавшее Костин образ, перекинулось на нового, в отличие от предшественника, воистину былинного героя из какой-то отнюдь не напомаженной бриолином латиноамериканской сказки.

Пришелец, с рефлексами каратиста и внешностью сердцееда, обволакиваемой милой застенчивостью, опечалился, не получив от нее номер телефона. Казалось, он впервые слышит, что телефона в квартире может и не быть, стало быть, сомневается в ее искренности. Не развеял его сомнения и предложенный взамен домашний адрес.

Загадочную экстерриториальность персонажа выдавало и многое другое. В первую очередь, какой-то случайный, без привязки к общеизвестным реалиям русский язык. Общаясь с ней и водителем, Таня замечала, Федор осмысливет скорее понятия, нежели слова. Лишь завидная проницательность да актерство поддерживали видимость полноценного общения. Но, как и Сергей, разгадать, кто Федор такой, Таня не могла. Впрочем, и не задумывалась