Владимир Листов - У каждого свой долг (Сборник) Страница 26

— Это приказ…

Майор с недоверием покосился на говорившего.

— Срочно?

— Чем быстрей, тем лучше! И обязательно — маяк.

— День «икс»?

— Нет. Но должна быть готовность.

— Приказ я обязан выполнять. Но предварительно нужно провести проверку. Хотя бы простую…

— В чем дело?

— Работа Дика на ключе мне показалась весьма странной. Первую телеграмму не приняли. В эфире были какие-то обрывки, которые все время пропадали.

— Он дал сигнал опасности?

— Нет, но…

— Почерк?

— Его, но бессвязный!

— Гм… Какой смысл? Я больше подозреваю тех, у кого все идет ровно и гладко. Не станут же русские делать сами себе помехи?

— Вы правы. И все же я хотел бы проверить.

— Я поставлю условие. А что другие?

— Маяк только у Дика…

— Благодарю вас.

Пожилой распрощался с майором и направился к зданию. Майор через калитку в зеленом заборе вышел на улицу.

— Входи! Входи! — с этими словами пожилой мужчина, с седыми, торчащими в разные стороны усами, отворил дверь и пропустил Ромашко. Потом он громко позвал:

— Хозяйка, принимай гостя!

Гость осмотрелся. Большая светлая горница с крашеным полом, чистые занавески на окнах.

Из соседней комнаты вышла моложавая женщина, в пестром сарафане, с мокрыми по локти руками. Она вытерла руки о передник.

— Здравствуйте. Очень рады! — Женщина подала руку, и Ромашко, смущаясь, ее пожал.

— Наш новый квартирант, — пояснил мужчина. — Покажи, Лукерья, комнату.

— Ну, что же. Очень даже приятно… Проходите. А где ваши вещи?

Ромашко хотел что-то ответить, но хозяин его опередил:

— Вещи потом…

Легко, ступая, хозяйка повела Ромашко в другую половину дома и, отворив дубовую дверь, показала:

— Вот тут…

Ромашко вошел следом за ней в комнату. Кровать под белым покрывалом, тумбочка, небольшой столик со скатертью. У Ромашко захватило дух от домашней обстановки и уюта. Но его не покидало ощущение, что он во сне. Проснется — и снова решетка, серый бетон тюремной камеры.

Хозяйка ушла. Ромашко осторожно сел на деревянный табурет. Закурил. Через окно видна была зеленая лужайка с пестрой клумбой, дальше — яблони, высокая береза с завитушками коры на стволе, а там — кусты. Слишком разительной была перемена.

— Пантелеймон, обедать! — голос хозяина вернул его к действительности. И только тут Ромашко почувствовал, что действительно голоден. С утра ничего не ел. Сначала был на деревообделочной фабрике, куда его устроили работать плотником. Потом майор из КГБ познакомил его с Василием Петровичем Крупенниковым, мастером той же фабрики. И вот теперь здесь. Как в сказке. Да и в сказке так не бывает!

— Обедать, обедать, — повторила приглашение хозяйка.

— Иду…

Рано утром в комнату тихо постучали. Пантелеймон резко подскочил, как привык делать это в тюрьме. Не сразу вспомнил, где он.

— Фу, ты! — перекрестился.

Протер глаза, оделся.

Завтракали вчетвером: Василий Петрович, хозяйка, их дочь Надя и Ромашко. Надя, торопливо позавтракав, побросала в портфель тетради, и, помедлив у двери, громко сказала:

— Мама, я пошла.

Она спешила в техникум.

— Ты, как, Пантелеймон, по плотницкому? — Василий Петрович допивал чай.

— Все умею, Василий Петрович.

— И вязать?

— Все, что надо. Я учился два года.

— Ну, ну. Сейчас пойдем.

Потом они шли по пустынным в этот ранний час улицам города. Чем ближе к фабрике, тем больше людей. Трудовой день начинался. И Ромашко охватил подъем, словно он попал на большой праздник, который будет длиться бесконечно…

Как-то, вернувшись с работы, Ромашко снял скатерть, аккуратно расставил на столе блестящие коробочки аккумуляторов. Зачистил контакты, подключил их к приемнику. До приема радиограммы оставалось пятнадцать минут. Пантелеймон подошел к окну, открыл его. На него нахлынули запахи леса, свежести, появилось ощущение легкости.

У цветочной клумбы копошилась Надя. Она поправляла побитые дождем астры. «Уже осень! Как быстро!» — подумал Ромашко.

Услышав стук открываемого окна, девушка обернулась и, увидев квартиранта, почему-то смутилась.

От пьянящего свежего воздуха, от вида растерявшейся девушки, которая порывисто поднялась и стала поправлять упавшие на лоб волосы, на душе у Ромашко стало тепло. Он улыбнулся, отошел от окна и подсел к приемнику.

«Та… та… та…» — Ромашко уловил свои позывные. На этот раз трудился необычно долго. Телеграмма оказалась длинной и очень его удивила:

«Для твоей безопасности изменили расписание передач.

Новое возьми в тайнике. Полевая улица, до конца. Высоковольтная мачта. С правой стороны по ходу большой камень. Под ним в земле контейнер. Твой сверток № 1. Коробку № 2 не вскрывай. Переложи в другой тайник и описание сообщи.

С богом!

Друзья».

В тот же день Забродин получил с нарочным сообщение из Орла и два пакета. В записке Ромашко изложил свои предположения:

«Расписание изменили в связи с провалом четверки. Второй пакет предназначен для второго агента, для кого, не знаю. Можно выполнить указание центра, устроить засаду и схватить».

Забродин ознакомился со всеми материалами и задумался. «Тысяча и одна ночь! Прав Ромашко или нет? Кто заложил для него пакеты? Другой агент? Где он? Как его найти? Безусловно и другое: Ромашко проверяют. Почему? Чем он вызвал подозрение? Необходима крайняя осторожность! Особенно во время его встреч с местными чекистами!»

Вот пакет № 2. Забродин осмотрел его: белый, упругий сверток, упакованный в целлофан. «Что в нем? Шифры? Расписание работы другого агента? Инструкции? Хорошо бы вскрыть и посмотреть. Но даже в руки взять нельзя, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Ни в коем случае!..

Заложить пакет в тайник, устроить засаду и схватить, как предлагает Ромашко? Будет ли это наилучшим решением? А что потом с Ромашко? Узнают о провале и ему перестанут доверять!

Да, вот это задача! Все запутано и сложно… Может быть, заложить в тайник и никого не трогать? Имеет ли он моральное право отпустить шпиона, когда тот сам идет в руки. Передать ему сверток, присланный иностранной разведкой. А если шпион потом совершит убийство или диверсию?»

Генерал Шестов и Забродин долго перебирали различные варианты, пока не остановились на одном.

Третий секретарь иностранного посольства в Москве Джим Кэмпбелл, элегантный человек тридцати шести лет, и пресс-атташе того же посольства Майкл Руни вместе с женами заняли места в мягком вагоне поезда Москва — Симферополь.

Получая билеты в кассе «Метрополя», клерк посольства громогласно объявил:

— Молодые дипломаты хотят посмотреть русскую природу в бархатный сезон.

Перед отъездом из посольства Джим и Майкл выпили виски, и теперь им было весело. Стоял сентябрь. Ночи в Москве пробирали холодком, и лица дипломатов раскраснелись на свежем воздухе.

Поезд набирал скорость. Что-то вспомнив, жена Джима наклонилась к нему и тихо сказала:

— Объясняться с проводником ты будешь сам…

— Здесь не нужно никаких объяснений… Спи спокойно… Только вот что, достань, пожалуйста, из чемодана мой старый макинтош.

Мадам Кэмпбелл, довольно энергичная молодая женщина, раскрыла чемодан, вытащила легкое пальто, свежее, хорошо отутюженное, но уже устаревшего фасона, и повесила его на крюк возле двери. Потом спросила:

— А свитер?..

— Положи мне на полку…

Проводник проверил билеты, постелил белье и, пожелав доброй ночи, удалился.

Укладываясь спать, Кэмпбелл обнадежил своих спутников:

— Будьте спокойны! Все будет о'кэй! В случае чего, объясните, как договорились.

В пять утра на руке Кэмпбелла забились, затарахтели, словно в пустую банку попала оса, миниатюрные часы-будильник. Дипломат поднялся и стал торопливо одеваться. Спустившись с полки, накинул приготовленный макинтош. Поцеловал жену и вышел в коридор. Небо за окном чуть посветлело. По полям стелился туман.

Из служебного купе вышел заспанный проводник, держа в одной руке фонарь, в другой — чехол с сигнальными флажками. Кинул рассеянный взгляд на непутевого пассажира, поднявшегося ни свет ни заря, молча вышел в тамбур.

Скоро за окном показались дома, наполовину скрытые длинными дощатыми заборами и фруктовыми деревьями. Они терялись где-то во мгле. Проплыли столбы с висящими на них потускневшими лампочками. Вагон стал замедлять ход. Колеса на стрелках застучали неровно, с перекатами. Скрипнули тормоза, с тихим звоном ударились друг о друга буфера, и состав остановился.

Выждав, пока проводник закончит свои дела, Кэмпбелл вышел из вагона. Высокая асфальтированная платформа была влажной, как будто ее только что вымыли.