Максим Теплый - Казнить Шарпея Страница 27

...Каленин сердился сам на себя за то, что не может отрешиться от мыслей обо всей этой истории, участником которой он неожиданно стал. Эти мысли вызывали раздражение, но никак не хотели его отпустить. «Надо все это забыть и выкинуть из головы, иначе я тронусь умом! – думал Каленин. – Особенно намеки Игнатова на то, что он действует во имя добра и справедливости. Все равно я прав! – злился сам на себя Каленин. – Надо переключиться... Ага, переключишься тут. Еду-то я на Лубянку. Тьфу ты...»

Каленин увидел, что машина проезжает мимо Думы и приближается к Лубянской площади. Она не свернула к известному всей стране зданию, перед которым некогда стоял памятник «железному Феликсу», снесенный сразу после августовского путча, а двинулась прямо.

Каленин в свое время написал статью, в которой проанализировал отношение к памятникам в различных странах... Он установил, что памятники сносили и ломали во все времена. И цивилизованная Европа здесь не была исключением. Ломали революционеры и контрреволюционеры. Ломали победители, чье войско входило в города побежденных... Памятники и храмы всегда были первыми жертвами классовой ненависти и военного торжества. Это самая быстрая, самая первая и самая жестокая месть поверженному противнику, ибо низвергаются его боги и кумиры, разрушается его «смысловое» пространство.

«Снести памятник – это как могилу разорить, – писал Каленин в своей статье. – Это – осознанное святотатство, моральное унижение проигравшего, уничтожение его святынь... Так, озверевшее уголовное большинство «опускает» в камере слабого, добиваясь того, чтобы тот полностью утратил человеческое достоинство, чтобы в нем навсегда поселился ужас пережитого унижения...»

За статью Каленину крепко попало. Карасев пригласил его и, помолчав пару минут для создания напряженной атмосферы, многозначительно ткнул пальцем в потолок.

– Там, – он держал указательный палец вертикально вверх, – прочли вашу статью, Беркас Сергеевич.

«Там» – это, конечно же, был Кремль. И поскольку об этом говорил Председатель Госдумы, прочли, видимо, отнюдь не только курьеры и официантки из кремлевского буфета.

– Черт вас дернул рассуждать об этих памятниках! Да еще в таких, знаете ли, выражениях!

«Знаете ли» было любимым выражением Председателя. Он к месту, а чаще не к месту, вворачивал его чуть ли не в каждое второе предложение. Попытки «пиарщиков» искоренить паразита кончились ничем. Стало еще хуже. Карасев мог себя минут пять контролировать, а потом говорил абсолютно не к месту: «На минувшей неделе Дума рассмотрела тридцать восемь законов, знаете ли, в первом чтении».

Но как ни странно, сорные словечки не мешали Карасеву быть очень убедительным в своих выступлениях. Его речи были неяркими, но толковыми и основательными. Он всегда досконально изучал обсуждаемый вопрос и выступал со знанием дела.

Ну и, конечно же, был он виртуозным царедворцем. Его спокойная и доброжелательная манера вести думский корабль через все политические передряги устраивала всех. Поэтому и после президентских выборов он остался Председателем с перспективой задержаться на этой должности столько, сколько позволят здоровье и возраст. А со здоровьем у Председателя Думы все было в полном порядке.

– ...Там, – палец полез еще выше, – есть люди, которые этот памятник, Феликсу Дзержинскому, за шею, знаете ли, привязывали, когда его с площади снимали... – Председатель привычным жестом откинул назад густую прядь волос, о которых судачила вся Дума. – А вы их с уголовниками сравнили... В камере, знаете ли...

В шестьдесят шесть лет у Карасева не было ни единого седого волоска. Поэтому депутаты делились на два неравных лагеря.

Одни были сторонниками версии об особых природных кондициях Председателя, его добротной наследственности: мол, поэтому у него и волосы как смоль, и зубы все свои.

Другие, коих было неизмеримо больше, цинично рассуждали о достоинствах краски для волос, которую использовал Карасев, а также называли адрес стоматолога, у которого тот изготавливал свои великолепные протезы.

– ...Я вас прошу, Беркас Сергеевич, быть аккуратнее в своих оценках! Вы же не просто труженик пера. Вы помощник Председателя Государственной думы. Я ценю вас как специалиста. Не наживайте себе врагов там, где их лучше не иметь. Кстати, мне они тоже, знаете ли, не нужны.

Вежливо отругав Каленина, Карасев тем не менее вскоре дал ему понять, что статью про памятники он прочитал внимательно. Когда в Думе спонтанно возникло обсуждение вопроса о возврате «железного Феликса» на Лубянскую площадь, Карасев выступил с убедительной речью, в которой использовал наработки Каленина. Смысл его выступления сводился к тому, что восстанавливать снесенные памятники – это такое же святотатство, как и их снос. Ибо сносили их по политическим, а отнюдь не эстетическим соображениям. А значит, и восстанавливать станут по причинам сугубо идейным. Реванш, одним словом...

...Машина затормозила возле невзрачного здания, которое располагалось через дорогу от известной всему миру монументальной серо-желтой крепости бывшего КГБ. Мало кто знал, что именно в этом непримечательном творении из бетона и стекла сидели все высшие чины Федеральной службы безопасности. И именно здесь, на третьем этаже, находился кабинет начальника антитеррористического управления.

Внизу Каленина встречал полковник Барков. Он молча протянул Беркасу огромную ладонь и, показав на пропускную рамку, скомандовал:

– Пропустите!

Лифт уже был подогнан вниз, и возле двери, блокируя ее, стоял офицер, ожидавший пассажиров.

Поднялись на третий этаж. Каленин в очередной раз отметил, что в здании не было табличек с фамилиями хозяев кабинетов. Его подвели к одному из них, и Каленин вспомнил, что в кабинет Буданова вела другая дверь.

Как бы отвечая на его вопрос, Барков произнес:

– Вас ждет Юрий Борисович Гирин. Он замещает Сергея Николаевича...

Гирин встретил Каленина у входа в кабинет, крепко пожал руку и почти с восхищением произнес:

– Мужественный вы человек, Беркас Сергеевич! Могли ведь и отказаться лететь. А уж с вертолетов прыгать и вовсе не ваша работа. А вот мы свою работу провалили. Начисто! – Гирин говорил отрывисто, четко обозначая границы каждой фразы. – Сергей Николаевич Буданов подал сегодня в отставку. Вам велел кланяться.

– Вот как? – покачал головой Каленин. – Это потому, что Игнатов сбежал?

Гирин не ответил на вопрос и продолжал:

– Положение наше незавидное. Я хочу выслушать ваше мнение. Нужны детали, все мелочи. Надо понять, зачем Игнатов остался в России, почему не улетел, что затевает. Вспомните, пожалуйста, может быть, он говорил что-то, что может навести нас на ответ?

Каленин пожал плечами:

– Он много чего за три дня наговорил.

Гирин показал на два кресла, стоявшие в углу кабинета, приглашая Каленина присесть и подчеркивая тем самым неформальность общения.

– Беркас Сергеевич! У нас есть около часа до начала внеочередного заседания Думы. Вам, естественно, необходимо там быть... А сейчас попробуйте воспроизвести все до мелочей: что говорил Игнатов в вертолете и потом, в лодке, с какой интонацией? Как вел себя Фомин, что говорил? Не упускайте ни одной мелочи. Все может пригодиться. – Гирин приготовился слушать и уточнил: – Что вы вообще думаете об этом человеке? Каков он по сути?

Каленин неожиданно для самого себя смутился и ответил:

– Вы только не смейтесь и не подумайте, что у меня после прыжка из вертолета крыша сдвинулась, но мне почему-то кажется, что он в принципе честный человек.

Гирин двинул вверх четко очерченные смоляные брови, но удержался.

– Продолжайте...

– Знаете, меня терзают сомнения... С одной стороны, вроде бы все ясно: головорез, который придумал, как, шантажируя нас... простите, вас, добиться освобождения сына. С другой... С другой – не сходятся концы с концами в этой истории, если трактовать ее так примитивно!

– А что кажется вам странным?

– Да страдает он от того, что должен поступать так, как поступает! Оправдание себе ищет. Грехи замаливать хочет. Чушь какую-то несет про войну с государством, которую выиграть намерен. Вы, говорит, все будете трястись за свою жизнь. Все, включая Президента! Дьяволом его обозвал. Бред какой-то. И уж больно всех нас ненавидит! До ярости ненавидит! До бешенства! А за что?

– Ну, и за что же?

– Не знаю. Но есть что-то такое, что его – человека сильного и серьезного – буквально разъедает изнутри. И остался он в Москве неспроста! Дело у него здесь. Дело жизни! И во имя него он пойдет на все...

– Ну да, про создание атмосферы всеобщего страха мы слышали. У нас, естественно, есть запись вашего разговора. И про андреевского Иуду тоже... Может быть, он готовит новую серию терактов? – как бы размышляя вслух, произнес Гирин.

– Тогда зачем было отменять уже спланированные? – включился в рассуждения Каленин. – И потом, сейчас его ищет каждая собака. Он же себе в Москве на порядок усложнил любую задачу, какой бы она ни была. Спрашивается, зачем?