Франсуаза Жиру - Шантаж Страница 28

Эрбер не пошевелился. Не произнес ни слова.

— Вы слышите? — Старик оставался неподвижен. — Отдайте письмо.

— Какое письмо?

— Письмо того типа. Отдайте. Оно мое.

— Не кричите, прошу вас. Вы можете уехать или остаться, но в любом случае сядьте. Мы в приличном месте, где меня хорошо знают.

Пьер сел.

— Отдайте письмо, или я сейчас дам вам по морде, — сказал он тихо. — У вас не останется зубов, чтобы грызть сладости!

Эрбер медленно вынул бумажник из кармана пиджака. Пьер выхватил его, вынул письмо, встал и ушел.

— Пьер! — крикнул вслед Эрбер.

Наблюдавший уже некоторое время за столиком метрдотель подошел к нему. Эрбер взял себя в руки.

— Он забыл свою зажигалку, — сказал он, показав на свою. — Счет, прошу вас.

— Но вы уже его оплатили, мсье Эрбер.

Конечно! Где его голова? Сегодня он решительно все забывает!

Он поболтал с метрдотелем. Много приезжих в Женеве? Да, много иностранцев, как обычно. Какая погода стоит в последние дни? В Париже тоже жарко. Пойду пройдусь. До скорого.

Выходя, он увидел немецкого коллегу и поинтересовался последствиями поездки канцлера в Москву и его заявления.

Эрбер вытер платком взмокший лоб.

— Присядьте, — сказал немец. — Вам плохо?

— Ничего. Легкое недомогание. Очень жарко.

Он сел и попросил стакан воды.

Выйдя наконец на улицу, он поймал такси. В отеле увидел, что ключ Пьера не висит на щитке, и постучал к нему.

— Войдите! — крикнул тот.

Ключ был в дверях, Эрбер вошел. Раздетый до пояса Пьер работал за столом.

— Я перевожу. Увидимся позднее? Не разыщете ли вы мне томик Гёльдерлина? Найдется же он в этом проклятом городе?

— Разумеется. Я попробую найти.

Клер мыла голову в своей комнате.

Кастор работал в кабинете, когда пущенный кем-то мяч влетел в его комнату. Один из охранников попросил президента не беспокоиться и убежал. Ему было приказано развлечь Майка, и он дал ему «покидать мяч». Приученный, как и каждый истинный американец, к бейсболу, Майк обладал верным глазом и хорошим броском. Он брал мяч двумя руками, поднимал ногу, раскачивался всем туловищем и бросал с необыкновенной точностью, к великому изумлению охранников. В конце концов он сам стал их учить, и теперь было совсем непонятно, кто кого развлекает.

При виде того, как Майк командует его «гориллами», заставляя их бегать по парку, Кастор испытал минутную гордость. Из состояния задумчивости его вывели мотоциклисты, доставившие два пакета от Поллукса — один для президента, другой — для Клер.

Поллукс сообщал, что вынужден знакомиться с записью всех звонков к ней и почтой, доставлявшейся на улицу Гренель, что он посылает ей письма, в том числе доставленное утром и имеющее огромное значение, что приедет поговорить с ней в середине дня.

Клер спустилась в парк, чтобы подсушить волосы на солнце. Она вынула из конверта два листка, исписанных незнакомым почерком, и прочитала.

«Мадам, однажды мартовским вечером кто-то толкнул вас и вырвал сумочку. Это был я. В тот вечер любимая мной девушка была голодна, вот так. Я больше не люблю ее. Но в этой сумочке еще был бумажник, а в нем письмо из Токио, автор которого мне омерзителен. Его немного подразнили. Это сделал я. В июле к вам заходил человек под предлогом опроса общественного мнения. Это тоже был я. Мне понравились ваши ответы. Мне понравилось ваше лицо, мне понравился ваш взгляд. У вас был печальный, усталый, расстроенный вид, но вы тем не менее приняли меня.

В августе один человек пришел к вам отдать письмо. Это снова был я. Взамен я хотел получить только одно обещание: безнаказанность за кражу сумочки. Дело в том, что у меня есть мать, и я не хочу, чтобы она увидела меня в тюрьме. Но вы вызвали вашего друга полицейского, и я сбежал.

Теперь я за пределами Франции и намереваюсь вернуться. Я предлагаю сделку: вам — письмо, мне — свободу! Если вы скажете «да», я поверю. Если «нет» — прости-прощай!

Я позвоню вам в среду в шесть вечера, чтобы узнать ответ. Если не застану вас дома, буду звонить в то же время каждый день».

В постскриптуме Пьер добавил: «Я вам верну эти пять тысяч франков, непременно верну».

— Ты, конечно, в курсе, — сказала она Кастору.

— Конечно. Все именно так, как я думал, мелкий жулик — анархист, который пытается еще читать мораль.

— Скорее мальчишка, натворивший глупостей. Я припоминаю его… Мальчишка, которого наказывали, запирая в шкаф.

— Меня тоже запирали в шкаф. Но я, как видишь, не стал ни вором, ни шантажистом.

— Так ты принимаешь его условия?

— Разумеется, принимаю!

— Ты даешь слово, что с этим парнем ничего не случится?

— Это уж дело министра внутренних дел. Я командую армией, а не полицией.

Он вышел в парк, чтобы посмотреть на Майка. Теперь партнеры учили того бить по мячу ногой.

— Значит, когда все уладится, я его больше не увижу? — спросил он.

— Увидишь, когда он вырастет и если он сам того пожелает. В тот день, — засмеялась Клер, — тебя будут ждать великие радости!

— Ты жестока. Прежде ты не была такой жестокой.

Подкатила машина Поллукса, и Клер удержалась от ответа, который едва не сорвался у нее с губ.

Было решено, что Клер вернется на улицу Гренель, чтобы ответить на звонок молодого человека, что она назначит ему свидание у себя, что пообещает ему прощение. Поллукс дал слово.

Он стал было выговаривать право посадить двух своих людей на кухне, чтобы в случае чего обезопасить Клер. Но она отказалась — риска, по ее мнению, не было.

— Позвольте, по крайней мере, быть там мне самому.

Она позволила. Он предложил подвезти ее и Майка в Париж.

— Что ты будешь делать с Майком в такую жару в Париже? — спросил Кастор. — Дай ему поиграть тут. Шофер отвезет его вечером.

Это предложение Клер отклонила.

— Тогда останься с ним.

Она была в нерешительности. Сделать ему такой подарок? Чтобы он пробыл еще несколько часов с Майком? В конце концов она сказала:

— Если хочешь…

После обеда она объяснила Майку, что они свободны.

— Ты получил выкуп? — спросил тот у Кастора.

— Пока нет. Но получу.

— Его внесет мой отец?

— Да, — ответила Клер. — Твой отец.

— Как зовут твоего отца? — спросил Кастор.

— Это секрет.

Майк встал, сказал, что пойдет посмотреть, хорошо ли пообедал Красавчик.

— Тяжелый получился выкуп, — сказал Кастор. — Никогда бы не подумал.

— Через неделю ты все забудешь, — ответила Клер.

Он спросил, куда она собирается на следующей неделе, увидит ли он ее в сентябре, действительно ли она решила перебраться в США? Он признался, что там есть прекрасные университеты, что надо бы выбрать для Майка самый лучший, что, если Клер согласна, он будет платить за учебу.

— Может быть, я попрошу тебя об этом, — ответила она. — Там действительно дорого… Пока я как-то выпутываюсь.

Он захотел узнать, кто такие Гофманы, за кого они голосуют, как Клер познакомилась с Жюли, что у них за дом в Коннектикуте…

Кастор играл с Майком в шахматы, когда пришло время ехать.

Клер наблюдала за ними. Ее охватило смутное волнение. Ей вдруг захотелось сказать Кастору, что она обязана ему и худшим, и лучшим, двумя-тремя прекрасными минутами, каких у нее уже наверняка в жизни не будет, что…

Но сдержалась, подумав, что для Кастора она теперь только мать Майка.

Он проводил их. Когда машина исчезла, Кастор вернулся в пустой салон, постоял неподвижно, затем ударил тростью по шахматной доске — фигуры посыпались в разные стороны.

Час спустя президентский самолет доставил его в Париж.

Вечером, около восьми, Эрбер постучал в комнату Пьера. Горничная сказала, что тот вышел. В течение двух дней Пьер был неузнаваем, говорил, что снимет шале в горах, чтобы там спокойно завершить работу, после чего поедет на несколько дней в Англию, хотя ужасно говорит по-английски. Может быть, Эрбер съездит с ним? Извинился за свою несдержанность, и, когда Эрбер пришел с Гёльдерлином, купленным за баснословную цену, сказал:

— Вы по-своему уникальны…

И весь вечер читал ему «гимны», и они долго спорили относительно символического характера реки в творчестве поэта, не переставая искать строчку трата-тата и «разорвал озеро».

Весь следующий день тоже прошел без стычек. Поэтому Эрбер спокойно ждал возвращения молодого человека.

К девяти он начал беспокоиться. Добился, чтобы горничная открыла ему комнату Пьера. Маленький чемодан, рукописные листки исчезли.

Эрбер помчался в аэропорт, где тщетно пытался узнать, улетел ли в Париж молодой человек под таким-то именем. Эти сведения никому не сообщались.

Он вернулся в отель в тщетной надежде увидеть там Пьера, который, сощурив свои черные глаза, скажет ему, смеясь: «Ну что? Долго ли вас дожидаться? Куда мы едем ужинать?»