Юлиан Семенов - Бомба для председателя Страница 29

— Ну что у вас? — спросил Бауэр, не ответив на приветствие Айсмана. — Заигрались? Выкладывайте правду. Я предупреждал вас несколько раз: я не Гиммлер, мне надо говорить всю правду, какой бы она ни была угрожающей. Я не собираюсь ничего никому уступать и поэтому не льщу себя иллюзиями.

— Берг только что был в «Ам Кругдорф».

— Ну и что?

— Мы записали его беседу с хозяином. Тот сказал, что видел здесь Ганса Дорнброка и Кочева, и что они тут сидели до половины первого, и что Кочев хватался за голову и писал под диктовку Ганса какие-то цифры, и что потом Ганс дал ему какой-то телефон… Вот послушайте, — сказал Айсман и включил диктофон. — «Я, вообще-то, не хочу влезать во все эти штуки, господин прокурор… Я и сидел при Гитлере, и воевал за него, и за это потом сидел у русских… Так что мне не хотелось самому звонить к вам после того выступления по телевидению…» — «Вы мне ничего по своей воле и не сказали. И если бы я не представил вам доказательства, что друзья красного приезжали сюда, разыскивая его, вы бы мне так ничего и не выложили… — Я вынудил вас к признанию, господин Раушинг…» — «Да, это вы верно говорите, господин прокурор, вы меня вынудили… Я бы никогда не подумал, что вы сами придете сюда, как простой человек… Да разве я мог знать, что ко мне тогда приехал сам сын Дорнброка? Теперь буду у всех просить визитные карточки…» — «Ну, это отпугнет от вас посетителей, прогорите… Так чей же он дал ему телефон?» — «Я не слышал номера и имени…» — «А что же вы слышали? Может быть, Дорнброк давал ему адрес? Или писал записку?» — «Нет, он давал ему телефон. Он сказал, что будет ждать его звонка. „Как только, — сказал он, — придете на Чек Пойнт, сразу же позвоните к режиссеру…“ А тут снова заиграл автомат, и я ничего не слышал. Я, вообще-то, не люблю слушать, о чем говорят посетители, если только они не со мной говорят. Это у меня с Гитлера: я слушал, что говорили, а потом сам говорил — при Гитлере ведь тоже были люди со злыми языками. А меня за это посадили на восемь месяцев в лагерь…» — «А Дорнброк был с машиной?» — «Да. Здоровенный такой серый автомобиль. Он еще когда уезжал, наскочил левым колесом на тротуар и крыло помял — такой он был пьяный. Красный, я слышал, просил его не ездить в таком виде, а тот приглашал красного отвезти его до зональной границы, а тот сказал, что сам доберется. А у него было денег мало, я видел, как он наскребал мелочь, когда расплачивался за пиво…» — «У вас есть телефон?» — «Вон у стены, господин прокурор».

Бауэр сказал:

— Ну ясно. Он уже отправил экспертов в гараж Дорнброка?

— Да.

— Когда?

— Три часа назад.

— Вы предупредили, чтобы этих экспертов пустили в гараж?

— Нет, я как раз просил никого не пускать в гараж.

— Это глупость номер один. Как вы можете ее исправить? Сейчас же, немедля?

— Я не могу этого сделать, потому что люди Берга были в гараже Дорнброка и их туда не пустили.

— Кто?

— Густав.

— Завтра же увольте его и принесите официальные извинения Бергу.

— Хорошо.

— Тот парень, которого вы подводили к Кочеву, надежен?

— Поэт? Из съемочной группы Люса? Он вполне надежен.

— Откуда Берг узнал про «Кругдорф»?

— Не знаю.

— Надо узнать. Он же не мог высосать эти данные из пальца. Когда вы записывали разговор Люса с Гансом, тот ничего ему не говорил про пивную?

— Нет. И про красного он ему тоже ничего путного не сказал. Он ему только сказал, что ждет звонка…

— Хозяин кабака сказал и про звонок… Люс сказал Бергу про то, что Ганс ждал звонка?

— Берг никого не подпускает к своим материалам…

— Значит, сами вы ничего узнать не можете?

— Ну почему же… Мы работаем в этом направлении…

— Я просил вас отвечать правду, Айсман. Я спрашиваю еще раз: своими силами вы сможете завтра или послезавтра подойти к материалам Берга?

— Мы стараемся это сделать…

— Да или нет?

— Мне трудно ответить так определенно.

— Значит, следует ответить: «Нет, не смогу». И это будет правда. Не предпринимайте никаких шагов до конца завтрашнего дня. Утром я вылетаю в Париж с часовой остановкой в Бонне. Кройцману из министерства юстиции я позвоню сам. Подготовьте материалы по парижской бирже… Что-нибудь такое, за что я бы мог зацепиться, надо же оправдать целесообразность полета… Будем считать, что биржевики ввели вас в заблуждение — это для прессы… Ну а я вылетел для проверки… Понимаете?

— Да. Я подготовлю такую дезу сегодня ночью…

— Что такое «деза»? Дезинформация?

— Это наш жаргон…

— Следите за жаргоном, Айсман.

— На случай непредвиденного, пока вы будете в Париже…

Бауэр перебил его:

— Никаких непредвиденностей. Я вернусь из Парижа в шесть вечера. Надеюсь, за это время вы сможете ничего не предпринимать?

— Господин Бауэр, я думаю не о себе, а о нашем общем деле…

— Понимаю… Простите, если я был резок. Словом, пока мне трудно наметить перспективу в подробной раскладке возможных изменений… Сначала надо ознакомиться с материалами Берга… Но если вы в чем-то ошиблись, не рассчитав, надо круто менять курс. Здесь я учусь у политиков. Когда они заходят в тупик, использовав все возможности для выполнения задуманной ими линии, они эту линию ломают. Это производит шоковое впечатление, и это шоковое впечатление дает выигрыш во времени. А время — это все. Так вот, если нам придется отступать, мы поможем Бергу доказать алиби Люса. Это раз.

Бауэр взглянул на Айсмана и усмехнулся: у того в глазах было детское изумление.

— Это раз, — повторил Бауэр, — как это сделать — подумаем. Я вам подброшу пару мыслей, а вы разработаете операцию. Теперь второе — мы поможем Бергу запутаться, выдвинув через наших свидетелей две новые версии. Первая: Кочев — агент КГБ, он пытался вербовать наших людей… Впрочем, вторую трогать пока не будем.

— А пленка Ленца?

— Пленка нам на руку. У Люса этот материал скопировали агенты Ульбрихта и подсунули Ленцу, чтобы вызвать напряженность в Западном Берлине. И подумайте — на самый крайний случай, — как нам обернуть Кочева против покойного Ганса. Это была бы окончательная победа… Болгарин отравил Ганса, который ездил налаживать контакты в Китай. Как? Ничего?

— Когда станете канцлером, не забудьте старого глупого Айсмана…

— Хорошо, — серьезно ответил Бауэр, — не забуду. Только одна беда — я не собираюсь становиться канцлером. Я не хочу менять свободу на кабалу. Неужели вам по-прежнему хочется быть лакеем?

— Я ваш подчиненный, но есть грань допустимого в разговоре…

— Вы не понимаете шуток, Айсман… Все эти гиммлеры, гессы, таддены… Ваше поколение не понимает шуток.

— Наше поколение понимает шутку, но не любит высокомерия, господин Бауэр. Я могу быть свободным?

— Не сердитесь. Дело-то слишком серьезное, чтобы сердиться по пустякам.

— Я не считаю пустяком обиду.

— Тогда извините меня, я не хотел, вас обидеть, Айсман.

Айсман поднялся и, поклонившись, молча пошел к двери.

— Не сердитесь, — снова попросил Бауэр, — послали бы меня к черту, если так уж обиделись.

Айсман заставил себя улыбнуться:

— Считаем инцидент исчерпанным… Я считаю его исчерпанным лишь потому, что лучше получить оплеуху от умного, чем поцелуй от дурака. Мне интересно работать с вами.

— Ну спасибо, старый волк, — ответил Бауэр, — я пойду спать, а вы страдайте до утра: у меня на аэродроме должны быть хорошие материалы для Парижа. Уж если алиби — так во всем алиби.

— Положитесь на меня, господин Бауэр.

— Я только это и делаю, — улыбнулся Бауэр, — поэтому у меня столько неприятностей.

— Здравствуйте, дорогой старик! — сказал Кройцман, входя в кабинет Берга. — Извините, что я не позвонил вам, утром ваш номер не отвечал, а с аэродрома уже не было смысла трезвонить.

— Здравствуй, Юрген, — сказал Берг, поднявшись из-за стола, — или теперь я должен называть тебя «господин статс-секретарь министерства юстиции»?

Берг все понял, когда вошел Кройцман, и поэтому решил ударить первым — боннское министерство не имело права вмешиваться в его дела, поскольку прокурор подчинялся лишь сенату Западного Берлина.

— Тогда я обязан обращаться к вам «господин профессор, мой дорогой учитель», — ответил Кройцман, поняв тайный смысл слов Берга.

— Я читал, что Пушкину один из старых поэтов подарил книгу с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя».

— В этом есть что-то от кокетства…

— Прошлый век вообще был кокетлив, и, признаться, мне это нравится. Наш прагматизм похож на естественные каждодневные отправления: поел, значит, через пять часов надо бежать в клозет… Ну, что стряслось?

— Вот, — сказал Кройцман, положив перед Бергом страничку машинописного текста с грифом «Совершенно секретно».

— Зачем мне это знать, если тут штамп МИДа и все наглухо засекречено, Юрген? Это имеет отношение к делам, которые я веду?