Анджей Пшипковский - Одержимые Страница 3

Моника открывает глаза, он уже сидит напротив, улыбается и снимает темные очки. Моника чувствует, что случилось что-то необычное, проглатывает слюну, немного приходит в себя. Он все еще улыбается. Красив, хорошо сложен, молод. Белые шорты подчеркивают загар. Из висящей на ремне сумки вынимает сигареты.

— Куришь?

Моника отрицательно качает головой. Видит его невероятно голубые глаза. В этой стране они редкость, правда, он может быть родом с севера. А что, если его об этом спросить?

— Ты разочарована? Таким ли ты меня себе представляла?

— Пожалуй. Ты точно соответствуешь моим представлениям. Ты — самоуверенный и нахальный тип.

— Это только видимость. — Он засмеялся. — Чтобы обмануть противника. На самом деле я застенчив и у меня полно всяких комплексов. Все время боялся, что ты не захочешь со мной разговаривать.

— Ну и зря. Ведь это же я просила о встрече. Хочу тебе кое-что откровенно сказать. Так вот, спать с тобой я не буду. Знаю, что ты терпелив, что себе и мне ты смог навязать дисциплину телефонного вторника, но я должна тебя предупредить: если по отношению ко мне у тебя имеются такого рода намерения, то у тебя ничего не получится. Хорошо, что ты пришел и я могу тебе это сейчас сказать.

— Понимаю. Это ты могла сказать и по телефону, но тебе хотелось сначала посмотреть, кому ты отказываешь. Ведь могло бы так случиться, что ты отказываешь самому Омару Шариффу[1], а это было бы уже глупо. Я не ошибся?

— Вот именно. Ошибся, и к тому же довольно сильно. Но я не собираюсь вдаваться в подробности и перед тобой объясняться.

— Ну а все же? Может, выльешь немного бальзама на измученную душу человека, который пережил такое огромное разочарование. Ведь этот человек начал телефонную игру исключительно для одной цели, чтобы девушку заинтриговать, заставить думать о незнакомце, а когда придет время, тут же использовать прелести ее прекрасного, не скрою, тела. Только девушка не приняла во внимание того факта, что в конце двадцатого века такие вещи решаются гораздо проще, я даже сказал бы, грубее. Достаточно было к тебе подойти и предложить, чтобы мы попробовали. Предположим, ты отказываешься. Ничего страшного, второму или десятому не откажешь, а он тебе скоро надоест, или ты ему наскучишь, и тогда снова появляюсь я. Поэтому твое заявление я предаю забвению. Сейчас тебе просто так удобнее. А завтра все может быть иначе.

Моника вертела в руках очки и чувствовала, как ее охватывает бешенство.

— Прекрасно. Рассуждения, достойные самонадеянного самца. Ты не разочаровал меня. Ты точно такой же, как другие.

— А ты хотела бы, чтобы я был исключением. Таким идеальным, созданным в мечтах исключением. Мягким, добрым, позволяющим собой помыкать, нетребовательным. Таким, к примеру, вторым Робертом.

— Оставь в покое Роберта. Ты не стоишь даже его мизинца.

— Вот видишь, как хорошо ты знаешь его и мои достоинства. Может, ты кроме права изучаешь еще и психологию?

Он все время улыбался, Моника ни разу не заметила на его лице раздражения. И тон тоже не менялся. Хотя он и издевался, но делал это мягко, спокойно, словно вел дружеский разговор с кем-то близким. И это раздражало не меньше, чем его способность узнавать все, что касается ее жизни. Он, должно быть, наблюдал за ней, собирал подробную информацию, делал это скрупулезно, ведь даже неожиданное изменение номера телефона не застало его врасплох. Кто он, черт побери, зачем прицепился? Ей надо сменить тактику.

— Прости, — тихо сказала Моника, — я не хотела тебя обидеть. Ведь я тебя не знаю. Не имею понятия, кто ты. Если я тебе действительно нравлюсь, то это не твоя вина…

Моника понимает, что ведет себя как идиотка, что сейчас он снова начнет издеваться, и она сама дает повод к этому.

— Я все иначе хотела сказать, но у меня сейчас такое горячее время, я занимаюсь, экзамены…

Запуталась окончательно. Моника чувствовала свое поражение, он взял верх. Как ей хотелось вернуть назад этот безнадежный разговор, начать сначала, вести его иначе! У молодого человека не сходит с губ улыбка, он улыбается краешком глаз, синева которых является для нее главной неожиданностью. Он наклоняется к ней и берет за руку.

— Послушай, Моника. Предлагаю покинуть этот чудесный уголок.

— Зачем? Нам здесь никто не мешает. Ведь сейчас полдень.

— Вот именно. Приглашаю тебя на обед. Если не хочешь ехать в город, не надо. Здесь тоже можно перекусить.

— Иди один! Мне не хочется.

— Тогда я останусь. И снова ты ошиблась. Все же я человек уступчивый, особенно по отношению к тебе. Ты довольна?

Моника отдает себе отчет в том, что она, должно быть, выглядит смешной со своим глупым упрямством. Ведь капризы не действуют на этого человека, который умеет демонстрировать свое превосходство.

— Сдаюсь, — говорит она, пытаясь улыбнуться. — Я веду себя отвратительно. Это от переутомления.

— Вот теперь уже лучше. Повторяю предложение. Пообедаем вместе?

Моника встает, снимает со спинки кресла полотенце, закрывает книгу и показывает на здание клуба.

— Буду готова через десять минут.

— Прекрасно. Жду на автомобильной стоянке у клуба, — говорит незнакомец и одним прыжком перескакивает через невысокую живую изгородь, отделяющую бассейн от травяного поля для игры в гольф.

Моника видит это краем глаза, когда подписывает счет, деликатно поданный ей на подносе Джино. Минуту спустя в раздевалке она натягивает на себя платье. И неожиданно чувствует прилив беспокойства. Ведь она ничего не знает о человеке, с которым сейчас сядет в машину. Это не беспокойство, вызванное, например, страхом перед похищением, хотя газеты без конца трубят об актах террора, а нечто похуже. Моника чувствует, что сейчас она делает выбор, стоит перед чем-то неизвестным и грозным. Еще можно отступить, еще есть время. Но она уже ничего не может сделать. Ее увлекает игра. Однако она не так глупа и наивна. Как раз в этот момент тихо зазвонил телефон, висящий около зеркала. Моника снимает трубку, слышит голос Джузеппе, портье и начальника охраны клуба:

«Прошу меня извинить, синьорина Пирелли. Этот господин, с которым вы разговаривали, ваш знакомый? Он не проходил через здание клуба, поэтому я не знаю, есть ли у него приглашение или рекомендация… Если вы за него ручаетесь… Да, вы правы, синьорина Пирелли, я сделаю то, что обязан сделать. Спасибо за информацию о том, что он ждет на стоянке. Простите».

Моника вешает трубку. Выходит из раздевалки. На доске у портье вешает ключ от своей кабины. Джузеппе заговорщицки ей улыбается.

Молодой человек ждет ее. В расстегнутой кремовой рубашке и того же цвета брюках он стоит у автомобиля. Это уже много лет не выпускавшаяся модель «фиата», с довольно помятым кузовом. Моника поражена, подсознательно она ждала, что автомобиль будет под стать этому парню. В этот момент она совершает открытие, что уже признала — у незнакомца есть класс. Девушка не спеша идет к нему, он открывает ей дверь. В тот момент, когда молодой человек поворачивается лицом ко входу в здание клуба, он замечает, как какой-то человек бесцеремонно фотографирует эту сцену. Опускаясь на сиденье за рулем, он спрашивает сквозь стиснутые зубы:

— Что это за тип?

— Мой приятель, — отвечает Моника. — Я просила его сделать снимок на память. Разве тебе это мешает?

Машина трогается, они медленно едут тополевой аллеей к оживленному шоссе. Вдали видны проносящиеся автомобили. Но здесь пусто. Машина останавливается, Моника со страхом смотрит на изменившееся лицо этого человека и побелевшие пальцы рук, судорожно сжимающие руль.

— Выходи!

Моника послушно выполняет его приказ. Он подходит к ней и срывает с ее лица солнечные очки. Два быстрых удара, боль и разливающееся по щекам пламя. Слезы унижения и ярости. Когда она отнимает руки от щек, машины уже рядом нет. На земле лежит ее сумка с книгой и безделушками.

2

У него были свои методы, чтобы добиться состояния сильной концентрации, когда ум работает с исключительной четкостью и прозорливостью. Для этого ему нужны были одиночество и море. Вот почему он сейчас уезжал из столицы на целых десять дней, от пятницы до следующего понедельника. Утром в субботу он поднялся на палубу своей яхты, привычно проверил состояние баков с горючим, водой, запас продуктов, исправность радиооборудования, отпустил человека, следящего за состоянием лодки, к тому же еще и прекрасного судоводителя, услугами которого он пользовался лишь тогда, когда забирал в море гостей. Это случалось несколько раз в год, а открывала сезон светских путешествий длившаяся обычно несколько дней прогулка с государственным секретарем, с которым можно было в идеальных условиях обговорить кое-какие дела, приспособить деятельность Совета применительно к требованиям правительства, хотя на самом деле все бывало как раз наоборот, что естественно являлось тщательно скрываемой тайной. Национальный совет безопасности не был обычным государственным учреждением, каких имеется множество. В нем работало всего лишь несколько десятков человек, в том числе девять мужчин, составляющих правление агентства, другими словами, что-то вроде мозгового центра, планирующего деятельность на несколько, а иногда и на много лет вперед. Конечно, такой подход мог привести к бесполезной трате сил и средств на операции, которые из-за развития ситуации в мире могли быть обречены на неудачу, но этот риск всегда принимался в расчет согласно принципу самого шефа — мы можем ошибаться в десяти случаях, лишь бы одиннадцатый оказался удачным. Но, к сожалению, футурологические исследования многих специализированных институтов все еще были далеки от совершенства. Однако Совет охотно заказывал такие разработки, хотя финансирование этих работ стоило огромных денег. Босс считал, что на вопросы, связанные не столько с безопасностью государства, сколько с осуществлением его стратегических целей глобального масштаба, денег жалеть не следует. «Лучшей гарантией для нашей безопасности является защита государства за тысячи миль от его границ», — обычно говорил он в тот момент, когда поручал выполнение очередного задания людям из Главного разведывательного управления.