Арина Коневская - Под псевдонимом «Мимоза» Страница 3

А вот на этом фото — Маша на каникулах в Лопатинске у тети Клавы: сидит с удочкой на берегу рядом с вихрастым Димкой-соседом — ее первой любовью. А вот — последняя ее любовь: высокий юноша с пасмурным лицом — отдаленно схож с молодым Рахманиновым, как казалось ей когда-то. Он стоит под большим зонтом, а Мимоза в длинном пальто — рядом, робко прислонившись к нему.

При жизни деда и бабушки целомудренная внучка ни с кем не встречалась, в отличие от своих раскрепощенных сверстниц. Лишь много лет спустя, выдержав суровый экзамен в аспирантуру, Мими позволила себе немного развеяться. Так очутилась она в Ленинграде и направилась в вожделенный Эрмитаж, где в тот момент открылась первая у нас в стране выставка Пикассо из частных собраний. Остановившись у «Франсуазы», Маша услышала за своей спиной голос:

— Как он препарирует женскую сущность, а?

— Вы меня спрашиваете? — живо обернулась Мими.

— Хотел бы спросить…извините, может помешал? — деликатно продолжил незнакомец, выразительно взглянув на девушку. Она же сильно смутилась, увидев перед собой высокого юношу, слегка улыбавшегося ей.

— Да нет, что вы, — пролепетала Маша и быстро перешла к другой картине. А он медленно последовал за нею. Потом она снова обернулась, и он тут же поспешил признаться:

— Не подумайте, девушка, что я намерен вас преследовать. Мне интересно лишь узнать, нравится вам все это или нет?

— Нет, не нравится!

— Но почему? Вот посмотрите, какими острыми углами он муки ее интеллекта показал. Или вы не считаете Пикассо великим художником?

— Не считаю, — отрезала Маша и поспешила выйти из зала. Но упрямый незнакомец подскочил к ней в гардеробе и не совсем уверенно произнес:

— Я… я хотел бы с вами познакомиться, но не знаю, с чего начать!

— Так и начинать не стоит, раз не знаете! — отпарировала она уже на выходе.

С неба валил мокрый снег, заставивший Мимозу мгновенно ощутить весь неуют поздней ленинградской осени.

— В такую погоду лишь волки по улицам гуляют. Может, зайдем с вами в «Север», неплохо бы сейчас и кофе попить, а? Меня кстати зовут Максим, а вас?

— Меня? Маша, — почему-то сдалась она, и они дружно двинулись в сторону Невского.

Возвращались в Москву в одном вагоне: чтобы не упустить Мимозу, Максим поменял свой билет. Почти каждый вечер теперь они бродили по бульварам, иногда заглядывая то в чебуречную, то — в кино. Говорили о самом сокровенном. И Маша потеряла голову. Когда он почему-либо не звонил ей в условленное время, она начинала сходить с ума.

Максим оканчивал аспирантуру МАИ, готовился к обсуждению своей диссертации. По этой причине весной они виделись все реже и реже. Но поначалу это не беспокоило Мимозу, ведь Максим успел предложить ей руку и сердце, как и подобало благовоспитанному юноше. И на «интим» вовсе не претендовал. Но однажды за целую неделю не позвонил ни разу, и это обстоятельство взорвало Машу. Собравшись с силами, она заявила ему, что все между ними кончено. Лишь тогда он примчался просить прощения…

Когда до свадьбы оставались считанные дни, сердобольная Мими оставила припозднившегося Максима на ночь у себя. Безумно влюбленная, она решилась на это из страха за него.

Проводив его утром до метро, Мимоза долго потом бродила по улицам. Она была в смятении… Интимная близость представлялась ей совсем иначе. То, что произошло между нею и Максимом, оставило горький осадок в душе: словно это был не ее любимый Максим, а кто-то чужой и жестокий. Ее сжигал теперь ужасный стыд — и перед ним, и перед самой собою. Ей померещилось, что она сама, Маша, превратилась вдруг в какое-то грязное животное. Ощутила себя навсегда оскверненной. И резко охладела к нему, особенно в тот момент, когда он выказал циничное недоумение по поводу ее сохранившейся невинности…

Но свадьба-то уже была «на носу» — ко дню торжества из Вены собирались прилететь родители. Однако… Максим исчез. И обескураженной невесте пришлось сообщить отцу, что все отменяется.

Она не помнила, сколько ночей не смыкала глаз, когда душевная боль переросла в тупое отчаяние. Ее сознание разрывали противоречия: то она вспоминала их романтичные прогулки и в дождь, и в снег, то с ужасом переживала вновь подробности той злополучной ночи, пытаясь вытравить из своего сердца «этого мерзавца». Однако такую великую любовь напрочь вырвать из сердца ей было не под силу. И она безутешно задавалась вопросом: как Максим мог стать таким? Почему? Откуда в нем столько мерзости? Неужели вообще между мужчиной и женщиной все та-ак происходит? Еще раз что-либо подобное я просто не переживу! Гм… а ведь мама у него милая, интеллигентная, в «менделеевке» преподает… Временами страдание Мимозы казалось ей самой невыносимым. И если внешне она все же пыталась быть «в форме», то внутренне — медленно умирала: все опостылело ей… Боль, стыд, унижение ожесточили поначалу ее сердце. И оно покрылось тонкой ледяной корой. Лишь постепенно углубляясь в осознание случившегося, Маша признала и собственную свою вину: значит, совершила тяжкий грех, уступив Максиму. И была настолько слепа от страсти, что не сумела распознать в нем предателя…

Сия история кому-то показалась бы банальной, но в душе девушки она произвела фундаментальный переворот. С тех пор ее кроткий нрав удивительным образом соединился с железной волей: задумывая совершить что-либо, она становилась непреклонной. Именно эта черта характера стала причиной ее одиночества. Мимоза раз и навсегда решила: замуж выходить — это не для нее! Ведь настоящей-то любви на этом свете нет — одни только иллюзии. И брак собственных родителей представлялся ей далеко не безоблачным. И жизнь бабушки Фаины с дедом Иваном была отнюдь «не сахар». Ведь бабушка почему-то не уставала повторять подраставшей внучке:

— Учись, Мими! Какой бы муж тебе ни попался — не сиди дома, как мать твоя и я, грешная! Будь самостоятельной, нам, женщинам тоже нужна свобода!

Вскоре научным руководителем Марии Ивлевой согласился стать профессор Нилов. Что за невероятная это была удача, она поняла лишь много лет спустя. Кем же был Конрад Федорович? Сын московского профессора-востоковеда, он с юных лет изучал китайский и фарси. А после революции оказался вместе с родителями во Франции, продолжив образование в Сорбонне. Не раз вспоминая о Париже, он поведал Маше о своем природном любопытстве ко всему тайному, что привело его в те далекие годы в масонскую ложу. Пройдя через обряд посвящения, он вскоре убедился, что идеалы вольных каменщиков ему, православному, совершенно чужды. И Нилов остановился, не желая подниматься вверх по масонской лестнице. Но и отстраняться совсем не стал, поскольку старался и далее проникать в сокровенную жизнь «братьев», твердо решив для себя: чтобы бороться с неприятелем, надо вскрывать его тайны, как вспарывают нарыв. И Нилову, зараженному азартом исследователя, это удавалось довольно долго…

По возвращении на родину в конце 1920-х годов занимавшийся историей тайных учений и сообществ, молодой ученый был привлечен к работе в Наркомат иностранных дел, чему посодействовал его родной дядя, слывший известным специалистом по криминалистике и высоко ценимый большевиками. Одновременно Нилов начал чтение лекций для узкого круга особо доверенных лиц, собиравшихся в старинном особняке с колоннами — в «Институте красной профессуры». И вскоре это учреждение оказалось «в фаворе» у самого вождя. Поскольку Сталина чрезвычайно волновал вопрос о тайных силах в мировой политике, он проявил значительный интерес и к молодому скромному профессору. С тех пор за Ниловым раз в месяц в арбатский переулок стал заезжать черный «студебеккер» и отвозить его на Ближнюю дачу генсека…

В стенах Института Конрад Федорович продолжал трудиться всю свою жизнь. В последние годы среди его учеников появилась Мария Ивлева. Именно в ней увидел старый профессор свою преемницу. Ведь и для нее графский особняк в лабиринте Арбата всегда сохранял притягательный ореол храма науки, но не только: он оставался хранилищем нераскрытых тайн, где тени его прежних обитателей тихими ночами свободно разгуливали по залам и коридорам. И звуки их голосов в кромешной тьме гулким эхом возносились к высоким лепным потолкам. Иногда Мимозе снился карнавал прежних его насельников, где графини и кавалергарды истово кружились в едином хороводе с дворниками и чекистами в кожаных куртках.

А поначалу старенький Конрад Федорович казался ей слишком старомодным: больше говорил о церкви, чем о науке. Даже спросил как-то Машу, давно ли она перечитывала Экклезиаста, и поймав ее растерянный взгляд, лишь тихо покачал головой. Библия в старинном кожаном переплете досталась ей по наследству — бабушке Фаине под страхом смерти удалось сохранить ее как реликвию — единственное, что осталось в семье от убиенного епископа… И вскоре Мимоза стала ежедневно погружаться в содержание Великой книги. Но вникала в нее лишь умом — как при чтении «Илиады» либо «Доктора Фаустуса». Душа же и дух ее витали в ином измерении…