Секундант одиннадцатого - Хаим Калин Страница 31

потому, что к тому зовет общепринятый этикет или экономическая целесообразность. Но это, как говорится, не ваш случай… Вы, гуманитарии, не можете откреститься от своей естественной миссии – культивировать и защищать ценности добра и справедливости. Компромиссы в этом предназначении возможны, но самую малость. Вы же, позволяя капо российского телеэкрана себя на полуслове обрывать, забалтывать и нагибать, работаете на подтанцовке у людоеда. Было бы это случайным, импульсивным, временным – скверно, но простить можно. Но вы с радостью дали себя втянуть в настоящий, высокоприбыльный бизнес на украинской крови…

– Теперь я точно вижу, что вы не россиянин, – рассек спич-воззвание Якуб Корейбо, секундами ранее прозванный бэк-вокалом у геббельщины двадцать первого века. – Скорее всего, вы какой-то реликт. Здесь, в России, такие не только не водятся, процесс их оплодотворения возникнуть не может… Как хоть зовут вас, ископаемое вымершего вида? Надеюсь, понимаете, что «ископаемое» – риторический прием…

– Зови меня Сашей, пан необязательно…

– Так вот, уважаемый Саша, что дает вам основания утверждать о деньжищах, которые мы в Останкино якобы загребаем? Штатное расписание, ведомости заработной платы, выписки с банковских счетов, которые вы физически обозревали? – надменно вбросил Якуб.

– Разумеется, нет. В сети только пара статеек, заваренных на слухах и подозрениях. Но, прости, существует хоть один аргумент, кроме примитивного чеса, объясняющий вашу ипостась – публичного удовлетворения похотей российского собирательного теле-садиста? Можно, конечно, сослаться на костюмы, тянущие за пятьсот евро у Ковтуна, Вайнера, Амнуэля, пр., которые те чуть ли не ежедневно меняют, но опускаться до пересудов и домыслов не хочу…

– Все-таки вы не сдержались и опустились, опрокидывая позицию девственно непорочной нравственности, которую точно святым писанием махаете передо мной…

– Послушай, Якуб, ты полагаешь, я мизантроп, окрысившийся на весь мир, который не признает мою якобы особость? Или считаешь, я не знаю, насколько сегодня незавидна участь рядовых сочинителей или комментаторов, для которых сам факт издания и есть авторский гонорар? Стало быть, на прокорм одна, часто иллюзорная, известность… Или, быть может, мне не ведомо, что нормальной семье хочется жить здесь и сейчас, и женам не втолковать, что труд гуманитария в эпоху интернета оценивается не дензнаками, а дюжиной лайков? Или мне не ведомо, что Якуб Корейбо – самый бескомпромиссный и дерзкий комментатор на росгостелевидении, со славянским жлобством и европейской последовательностью продавливающий историческую правду и понимание того, насколько пагубен российский великодержавный шовинизм? Но! Как не верти и, куда не смотри, оппонирование с добровольным, щедро оплачиваемым кляпом во рту – игра в поддавки со злом. И как вам не понять, что у того подыгрывания есть зримый отголосок – укрепление имиджа крутого режима в глазах охлоса. Что отображается и количественно – в тысячах российских добровольцев на востоке Украины, отравленных лживой, но, оказалось, более чем действенной пропагандой. И ты ее легитимизующее, если не рабочее звено. Имело бы место обратное – бойкот телепомойки со стороны западных экспертов – ее бы ждала участь неизбежного взрыва от критической величины газов, ею генерируемых…

Тут Алекс, на пике задора, сопровождавшегося выразительной жестикуляцией, невольно взглянул на соседа и… осекся. Якуб, оказалось, его не слушал, причем совершенно – что смотрелось, по меньшей мере, необычным на фоне расплескиваемых критиком эмоций.

Тем временем на лице Корейбо жались нелегкие розмыслы-калькуляции. Казалось, весь его семейный бюджет перекочевал на фасад его души и – о, досада! – дебет с кредитом не сходился. В той чудной чересполосице просматривались символы неких благ, понятное дело, материального овеществления не имевшие, планы обретений, гибнувшие, не успев возникнуть, и страх перед махиной мироздания, диктующего человеку свои законы.

Телепатом Алекс не был, но его развеселый жизненный опыт раскладывал умонастроение Якуба буквально по полочкам. При утере того или иного актива или по «приземлении» на недельку-вторую, в первые часы кризиса Алекса обуревала схожая гамма чувств. Была правда и существенная разница: в отличие от Якуба, он никогда не полагался чужого дядю, а только на самого себя. Оттого его сектор лавирования даровал куда больший запас прочности и перспектив.

Алексу стало жаль Якуба – как амбициозную, но юную по меркам его возраста личность, обреченную на горечь разочарований и крушение многих ориентиров. Возможно, оттого, что в эти мгновения ему вспомнился сын, одногодка Якуба, с которым он до сих пор не восстановил связь. В известной степени, сознательно. Ведь контакт – это обретение более-менее осязаемой обители. Череда шконок, где его судьбе сужено было затеряться, такого опорного пункта ему не сулила.

Алекс перевернулся набок, лицом к стене, занимая позицию – постепенной глиссады в сон. Хотел было молвить «Спокойной ночи» и предостеречь соседа, что грешен храпом, но промолчал. Склонялся укорить себя за это, но быстро нашел оправдание: у Москвы особая энергетика – эфемерности событий.

Глава 12

Шереметьево-2, на следующий день

Алекса вежливо подталкивали, но он упирался, и двое озабоченных секьюрити не понимали, почему. Минутами-то ранее клиент струил дружелюбие, пусть нервическое, заискивал даже порой.

Тем временем вертолет, повергший Алекса в ступор, крутил лопастями. Пилот при этом поглядывал на необычную сцену – явный контраст повседневности – транспортировке ВИП персон, организационно «отполированной». И даже он не предполагал, что пассажир – жертва известной фобии, но не традиционного, а заковыристого извода. Врожденная боязнь полетов, с которой Алекс будто давно распрощался, похоже, вернулась вновь. Но не столько из-за «передозировки» злоключениями последних дней, а, наверное, оттого, что на вертолетах Алекс прежде не летал…

Тут один из секьюрити крикнул – из-за шума двигателя – Алексу прямо в ухо:

– Мы не можем здесь стоять! Не сядете, вас вернут на рейс!

Ежась с сомкнутыми руками на груди, точно в тяжком похмелье, Алекс пошаркал к вертушке и не без помощи эскорта поднялся на борт, который вскоре растворился в свинцовом небе.

10.45 утра, при этом день для Алекса начался шестью часами ранее. В начале седьмого из камеры изъяли Якуба, дав только пять минут на сборы – обнаружилось свободное место на варшавский рейс. При расставании Корейбо лишь рассеянно кивнул, высматривая, не забыл ли чего из вещей в непривычном для него жилище. Алекс со снисходительной улыбкой наблюдал за суетливыми сборами соседа, раздумывая, чем бы того подбодрить. Но ограничился лишь сжатым кулаком, бывшим, скорее всего, ответом на кивок Якуба.

Меняться – это не про людей, подумал полуночный «староста», едва дверь за Корейбо закрылась.

Спустя час пришли уже за ним самим, как и в случае с Якубом – новая смена. Зачитали постановление о выдворении и акт изъятия двухсот восьмидесяти евро на билет в Берлин.

Реституция личных вещей в офисе