Валериан Скворцов - Шпион по найму Страница 33

Когда мы подъехали к пансионату, вокруг которого за одну ночь осели из-за оттепели слабоватые ещё сугробы, «девятка» уже дежурила на парковке. Длинный, считавшийся младшим, спал.

— Все, — сказал я Проке. — Вон твой «Пассат», уезжай. Больше не увидимся.

Прока, сутулясь, побрел к своей машине. Я — к «девятке».

— Спасибо, — сказал я корявому коротышке, который сидел за рулем и разглядывал сосны. — Неплохо сработали этой ночью, а? У вас есть полчаса, минут сорок, пока я буду собирать вещи и расплачиваться в пансионате. Пойдите, похлебайте горяченького супцу в буфете… Я не обманываю. Буду в номере. А когда закусите, обещаю все-таки гонку и свое исчезновение, предупреждаю в знак признательности.

Он ничего не ответил. Я бы поступил на его месте так же, хотя в подобных ситуациях подмывает послать разговорчивого добряка в одно место.

На кровати в номере привычно валялся Ефим Шлайн, вновь сменивший кожаный реглан с погонами на кашемировое полупальто. Тулья картуза образовывала шатер над бутылкой бренди, на горлышко которой Ефим и насадил свой любимый головной убор.

Шлайн слишком давно был знаком со мной, чтобы немедленно понять, насколько плохи мои дела.

— Слушай, — спросил я, — отчего это я не вижу никакой машины возле пансионата, когда ты приезжаешь?

— Меня привозит Марика Велле, высаживает и возвращается к назначенному часу и в назначенном месте. Как настроение? Кто эта сучка, к которой тебя возили ночью на Пирита? Почему ты не докладывал об этом контакте?

Напрямую Ефим обычно задавал вопросы, на которые заранее знал ответ. Конторская манера играть по мелкой. Послушать на всякий случай: что ответят? У Ефима Шлайна всякая минута считалась рабочей. Иначе его замучила бы совесть за неотработанное жалованье.

— А откуда ты узнал, где я проводил ночь?

— Позвонил Толстый Рэй.

— Толстый Рэй! Друг всем — тебе, мне, Чико, сучке с Пирита!

Мне нравилось с нажимом повторять это слово, обозначавшее Марину.

— Толстый Рэй — контрабандист. Он ни с кем не портит отношений. Он не заинтересован в том, чтобы перечисленные тобой троглодиты вцепились друг другу в глотки, а его интересы оказались бы в середине свалки. Мой источник сообщил, что Толстый получил почти официальное предупреждение от береговой стражи, таможни и криминальной полиции — малейший шум и ты, милок, теряешь неприкасаемость. Поневоле помчишься мирить всех.

— Мне кажется, он растерян… Не владеет ситуацией.

— Ты не ответил на главный вопрос. Кто эта сучка, когда и как ты с ней спутался?

— Никто, как и ты. Спутался, как и с тобой. Когда — личное и к делу не относится. Это мое право, так ведь? Ты позволишь?

Он встал, я вытянул портфель из-под кровати.

— За тобой хвост на «девятке»!

— Отсеки, если можешь.

— Генерал Бахметьев через восемь часов прибывает в Таллинн. Чико Тургенева и его бригады в городе нет. Может быть, временно выскочили в Латвию или Россию. Мой источник сообщает, что эстонцы выпустили его с бригадой из каталажки почти сразу и прекратили работу по банде. Ты ведь этого хотел?

— Хотел. Чекисты слово держат.

— Вот именно, — сказал он.

— Скажи-ка, — тягуче спросил я, — отчего ребятам твоей конторы по старинке нравится, если людей определенных занятий величают чекистами? Вот немецких коллег не называют, например, гестаповцами.

Ефим Шлайн протопал к двери и хлопнул ею.

Я присел на дорожку в кресло, перекрестился и подхватил портфель с пола. Бутылку бренди, оставленную Ефимом, сунул в карман пальто.

План выхода на огневую позицию вступал в действие.

Настроение — лучше некуда.

…Кажется, я испортил отношения со всеми. Теперь, надо надеяться, я портил их окончательно и с парочкой в «девятке», висевшей у меня на хвосте. Из Лохусалу я притащил их в Таллинн, сделал несколько кругов по бульварному кольцу, свернул на Вокзальную площадь, проехал её, как бы выискивая место для парковки, дал сигнал левого поворота на перекрестке с улицей Лай и нырнул вправо под арку, присмотренную в день прикидочных поездок по городу. Проскочив двор с песочницей под негодующие окрики мамаш, влетел под другую арку, за которой шла лестница, и по ступеням скатился снова на Вокзальную. Подвески «Форда» безупречны.

Через пять минут, осмотревшись перед выездом из города, я гнал по Пярнускому шоссе. Свободен. Как говорится, наконец-то свободен!

Минск передавал последние известия. Генерал Бахметьев завершил неформальный визит, во время которого «испытанный друг белорусского народа» обсуждал профессиональные вопросы с пограничниками и с негодованием высказался относительно продвижения НАТО на восток. Новость шла четвертой по счету.

Варшавская передача называлась «Музыкально-литературный салон», играли Шопена и читали тексты Парандовского. Писатель мечтал заработать деньги, чтобы стать коллекционером.

Москва не прослушивалась. Киев объяснял, что достоинство нации определяется её моральным величием.

Высокие ели вдоль шоссе сбросили белые оторочки. Асфальт был сухим, и куперовские шипованные шины гудели. Я старался вспомнить, существует ли в Эстонии запрет на езду с шипами, как в Финляндии. На бензоколонке у въезда в Пярну, во избежание любых случайностей, все-таки сменил резину опять на обычную, файрстоунскую, оставив куперовскую механику, который, услышав мой акцент, свободно перешел на немецкий.

Городок Синди встретил солнцем в глаза. Обогнув город с юга, я выехал к одноэтажной стекляшке кафе-магазина, где много лет назад покупал сладости и вино, и зашуршал гравием по узенькой, обставленной коттеджами улочке Вяйке-Карья. Дом, в котором мне отдавали когда-то комнату в награду за весть о наследстве, показался меньше и обшарпаннее. Но окна сверкали чистотой, колючие кусты, высаженные вместо ограды, были аккуратно пострижены, над трубой вился дымок.

Однако, прежних хозяев не осталось.

— Сожалею, — сказал открывший дверь человек в фуфайке и старинных, с малиновым кантом, советских офицерских бриджах на подтяжках. — Семья переехала в Новую Зеландию. Приезжал родственник, миллионер, и увез всех. Теперь я здесь хозяин.

Крючок на бриджах, видимо, давно оторвался, и его заменяла металлическая пуговица от джинсов.

— Меня зовут Бэзил Шемякин. Я как раз тот человек, который это и устроил. Но я не родственник им. Я адвокат, представлявший тогда родственника.

— Вот вы какой! А для меня не найдется наследства? Не покопаетесь в ваших бумажках? Я — Йоозепп Лагна. Можно просто Йоозепп.

Он рассмеялся, собрав морщины гусиными лапками на висках и сощурив монгольские глаза. Ни дать, ни взять — Владимир Ильич. Только без растительности на лице. Как бы в шалаше в Разливе.

— Тогда я — Бэзил. Заказ принят, — сказал я Ленину. — Поищу… Спрошу напрямик теперь. Вы сдаете комнаты курортникам, Йоозепп? Сто крон в день, устроит?

— Ух, сколько! Давайте по пятьдесят, триста вперед и входите. Гараж сейчас пустует, можете ставить «Форд». За это плюс двадцатник в день.

— Плюс возможность пользоваться телефоном, когда захочу… Раньше он стоял в прихожей, кажется. Машину сегодня ставить в гараж не буду. Через час-два я уеду и вернусь сегодня, но не скоро.

Я отсчитал Ленину деньги.

Он пропустил меня внутрь.

Наверное, Йоозепп Лагна, он же Ленин в подполье, сдал мне помещение, которое сто лет назад служило новобрачной Марине и её первому эстонскому мужу спальней, надеюсь — фиктивной. Вместо кровати, однако, стоял диван.

Я вышел в прихожую, снял трубку и набрал номер Скелета Велле.

— Вы? — удивленно сказала Марика, будто давно решила, что я исчез из Таллинна и её жизни навсегда.

— Да. Правда, полуживой, с вашего разрешения.

— Скоро станете полумертвым, мне кажется. Господин Шлайн убьет вас. Сейчас соединится.

— Где ты? — заорал он в трубку. — Где тебя черти носят?

— В нужную сторону, — сказал я. — И да поможет мне Бог.

Я представил, как он побежал по торговому залу музыкальной лавки, прижимая к уху пластмассовое полено дистанционной трубки телефона. Добежал до витрины и теперь невидящими глазами уставился на граммофон «Викторолла» и баян «Красный партизан». За ними — серые стены булочной, замшелый переулок, над которым серое же небо. Здесь, в Синди, в окно приветливо заглядывало солнышко. Синицы прыгали по подоконнику, сновали через круглую дверку стеклянного короба с кормом.

Теперь Ефим, наверное, побежал обратно, голос его слегка прерывался:

— Поступило сообщение, что персона прибывает в Таллинн. Будет информация по местному радио.

— Ну и что?

— Это значит, что за визитом будут пристально следить! — опять закричал он. — И если случится то, что мы пытаемся не допустить, это будет означать публичную расправу над персоной, представляющей, пусть неофициально, но все же нашу страну, на глазах у мирового общественного мнения, и на глазах этого же общественного мнения рухнет весь авторитет…