Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных] Страница 37

— Ты мне нужен сегодня, — сказал Мурашенко неожиданно серьезным голосом, отозвав Редькина в сторону.

— В каком смысле? — опешил Тимофей.

— Давай зайдем ко мне домой, и я тебе все объясню.

— Без Маринки? — почему-то догадался он.

— Да. И без собаки. Сугубо мужской разговор.

А разговор-то получился не просто мужской. Пили они только боржоми, и Тимофей стремительно трезвел, мобилизуя все силы на последнюю отчаянную попытку понять происходящее.

— Значит, так, — сказал Пахомыч, усаживаясь поудобнее в своем любимом кресле. — Первое. Я работал с твоим тесчимом.

«Вот тебе и трепло! — мелькнуло в голове у Тимофея. — Стало быть, все-таки ГРУ. А я-то ещё думал, откуда он мое отчество слышал. Что отчество, когда он знает, как я Петра Васильевича прозвал! И что же дальше?»

— Второе, — продолжал Пахомыч, будто Редькин пришел к нему на инструктаж.

А так оно и получалось, вот только что-то уж слишком много инструкторов у него возникло, особенно за последние дни: Вербицкий, Разгонов, Соловьев, теперь вот Мурашенко. Перебор, ребята.

— Второе, — сказал Пахомыч ещё раз с нажимом, заметив, что Редькин улетает куда-то мыслями. — Петр Васильевич велел мне не бросать тебя. Когда мы расставались. Третье. В твоей жизни настал трудный момент, тебя сегодня пасут одновременно очень серьезные дяди из разных спецслужб. Если я не помогу, ты просто пропадешь. Четвертое. Если ты уже нашел рукопись, а ты должен был её найти, отдай мне. И как можно скорее. В целях собственной безопасности. Подумай о семье, о детях.

— О какой рукописи вы говорите? — сдавленным голосом поинтересовался Редькин.

— Не торопись с вопросами, — спокойно отреагировал Пахомыч. — Лучше подумай сначала. И, наконец, пятое. Времени тебе осталось на все про все двое суток.

— А потом что будет? — спросил Редькин, бледнея.

— Если рукопись мне отдашь, ничего не будет. Все. Иди, гуляй.

Потом добавил уже в спину:

— А Юлька Соловьева завтра вечером дома одна сидит, будет ждать тебя.

Этим он доканал его, Тимофей развернулся резко, чуть ли не к драке готовый, но вовремя сообразил, что не на того напал. Какая, к черту, драка? Редькин и глазом моргнуть не успеет, как уже будет валяться без сознания.

— Да! — словно только что вспомнил Пахомыч. — Знаешь, зачем ты ко мне приходил? Я тебе книжку свою надумал подарить. С автографом. На вот, держи, полезная книжка, пригодится. И думаю, не стоит жене ничего рассказывать.

На книжку Тимофей взглянул уже только на улице. Г.П.Мурашенко, «Взрывные работы в горном деле» — страсть, какая полезная книжка! На что он намекает, зараза? Взорвать всех и все к чертовой матери?

Но ничего не говорить Маринке ума хватило. Тут даже не в уме дело — в заботе: она же с нарезки слетит от страха и, конечно, первая побежит отдавать рукопись зловещему Мурашенке. А Тимофею Разгонов симпатичнее, намного причем, и вообще, он первый позвонил. Редькин чуть не расхохотался вслух, когда родил такой аргумент. Детский сад, младшая группа! Но прозвучало сильно. На самом деле он верил, что от проклятого ГРУ, доставшегося их семье по наследству, его таки смогут защитить — не при советской власти живем! Может, даже Вербицкий сегодня посильнее военной разведки будет, а уж воскресший писатель Разгонов — точно. Да там ещё и тибетская мафия, то есть, тьфу, секта, на подходе — прорвемся! Два года назад я и от дедушки ушел и от бабушки ушел, а ведь двух человек кокнул, сейчас вообще — мухи не обидел, мне же машину разбили, а я только рукопись какую-то прячу, но я не брал её у чужих, я в своем доме нашел… Пошли все в баню! Разгонову она по праву принадлежит, остальным — нет!

Наверно, он все-таки хорошо успел нагрузиться, раз так весело рассуждал об очень страшных вещах. Впрочем, все самое страшное он от себя отталкивал. А особенно хорошо сделалось Редькину, когда он повторил сначала про себя, а потом вслух:

Когда в году всего четыре дня,Весна сменяет зиму, осень лето,И без любви темно, как без огня…

Вот оно! Он все понял. Каждый день — это время года! Так уже было когда-то, Разгонов написал об этом, допустим, в восемьдесят втором, а теперь повторяется вновь: неожиданная зима среди осени уже была, сегодня наступила весна, значит завтра — условно говоря, лето, а послезавтра — опять осень. И именно за эти четыре дня я должен успеть главное. Успею! Обязательно успею, Ведь Разгонов все про меня знает. Может быть, Разгонов — это я и есть?..

Когда он додумался до такого, то даже немножко испугался за собственное психическое здоровье и решил вернуться с небес на землю. На земле-то было ещё лучше, завтра его ждала Юлька, будет жарко, как летом, на улице вряд ли, а вот с Юлькой — обязательно… Черт, только как ему от Маринки удрать? Ладно, это ещё успеем решить.

А жену домой, что называется, привела собака. На самом деле до подъезда помог дойти Олег, ему все равно по дороге, ну а дома уж Тимофей её раздел и уложил. Он любил, когда Маринка напивалась сильнее него. Во-первых, это поднимало в собственных глазах, во-вторых, давало возможность лишний раз отбрехаться от упреков. Ну а то, что секс опять не получится — это не беда, у него теперь главный секс впереди, и совсем не здесь…

Вот только Мурашенко, сволочь, обманул, и уж наверняка не случайно.

Следующий день ноября был самым теплым за всю историю метеорологических исследований. Кажется, где-то в центре Москвы зафиксировали температуру четырнадцать градусов выше нуля. Для июня — холодновато, конечно, но для почти зимнего месяца — действительно лето. На улице можно было встретить людей как в дубленках, так и в майках, как в зимних сапогах, так и в легких туфельках. Снег сошел весь, до последней крупинки, даже асфальт сделался почти сухим, хоть велосипед доставай или ролики. Рассказывали потом, что на деревьях кое-где стали набухать почки.

Работать в такой день было просто невозможно. Звонки шли исключительно дурацкие, количество пьяных на улице резко увеличилось уже к середине дня, а к вечеру можно было подумать, что весь народ встречает как минимум первое мая, хотя была обыкновенная рабочая среда.

После Редькин никогда не мог вспомнить, чем занимался в этот день, куда мотался — по существу, он просто убивал время. Однако поездить точно пришлось — и на метро и на машине. Разгонов не объяснил ему точно, что означает надолго уйти из дома, поэтому Редькин весь день таскал с собою рукопись, завернутую в два пакета. И от этого устал жутко, в транспорте вцеплялся в ручку дипломата, как бешеный, а в разных конторах боялся поставить кейс на пол или потерять из виду. И в итоге в какой-то момент, зайдя в сортир, перепрятал пакет под одежду — так спокойнее.

Вечером Вере Афанасьевне стало по-настоящему плохо. Вызвали скорую и увезли в больницу. И было уже почти десять, Маринка и даже Верунчик поехали с нею вместе, Никита остался дома с Дашенькой, а совершенно счастливый Редькин (черт, как стыдно радоваться чужому горю!) отправился один на Бульвар имея в запасе верняковых минут сорок, то есть в три раза больше, чем потребовалось на все радости в прошлый раз. Тут уже можно не то что по-оклахомски — тут и по-французски развернуться не грех!

Погуляли хорошо, мило, на глазах у публики не уединялись. Зачем? Просто потом Тимофей проводил Юльку, это уже была некая традиция, которую никто, кроме Пахомыча и замечать не должен был, а от Пахомыча, один хрен, ничего не скроешь. Короче, как только свернули за угол и сделались недоступны случайным взорам, немедленно начали целоваться. Боже, как они соскучились друг без друга!

— Пошли в подъезд, — шепнула Юлька в перерыве, предназначенном для глубокого вдоха.

В подъезде было несколько душновато, и Редькин сразу спросил, почему они не идут в квартиру. Тут-то и выплыла на поверхность коварная ложь старого шпиона. Юлька была не уверена, но подозревала, что за время её отсутствия домой могла возвратиться тетушка,

— А нельзя на окошки с улицы посмотреть? — предложил Тимофей.

— Она в такое время уже ложится, зараза, свет гасит, а спит очень чутко. Я боюсь идти в квартиру.

В общем, секс у них получился совсем убогий, пуговицы и молнии расстегнули на джинсах, руки в трусы, насколько позы позволяли, обнялись тесно и то неистово сражались языками, то нежно покусывали друг другу губы. Предусмотрительная Юлька на лестничной клетке за лифтом спряталась, так что, когда дверь внизу скрипнула, они оба запаковаться успели, дескать, просто стоят, болтают. И оказалась очень кстати.

— Ой, тетя Зин! — не растерялась Юлька. — А это Тимофей. Помнишь, я тебе про него и Марину рассказывала, что они дед с бабкой, что у них ещё девчурка прикольная, а собака видишь какая — просто класс! Слушай, мы мигом. Пять минут договорим, и я приду.