Валерий Казаков - Тень гоблина Страница 44

Тягостное молчание, как мрачные, насквозь пропитанные бурей облака, повисло в кабинете.

— Теперь, дорогие работнички, я обращаюсь ко всем вам. Ко дню послезавтрашнему моим заместителям и начальникам ведущих управлений предоставить конкретные предложения по привлечению в край денег и отчеты об использовании тех крох, которые вы растащили. При этом не вздумайте мне подсовывать план ради плана, ибо выполнять их придется вам самим, а нет, — голос генерала опять стал наполняться металлическим рокотом, — я держать никого не стану, можете прямо сейчас написать заявления об уходе по собственному желанию.

— Павел Анатольевич, — обратился он к своему помощнику Ласкалю, — раздайте господам чистые листы для написания рапортов.

Павел с нескрываемым удовольствием обнес всех белыми, как мел, бумажными прямоугольниками, от которых на присутствующих неотвратимо повеяло холодом забвения и страхом нищеты.

— Все, я больше вас не задерживаю, идите работать, — победно оглядев своих и вовсе сникших подчиненных, с явной издевкой подвел итог губернатор.

Задвигались стулья, и только люди, стараясь не глядеть друг на друга, потянулись было к выходу из недоброго кабинета, как им преградил путь генеральский окрик:

— И еще, все в течение недели обязаны пересесть с персональных иномарок на автомобили отечественного производства, а ваши закордонные ландо будут реализованы на аукционе и вырученные деньги пойдут на оплату долгов по заработной плате учителям и работникам культуры. Вот теперь все. Новые машины получите в течение квартала, а пока на своих покатаетесь или на общественном транспорте. Что будет для вас весьма полезно, заодно, посмотрите, как народ живет и что про нас, бездельников, по утрам в автобусах говорит. Ну, вот теперь я, кажется, точно всем вам пожелал приятной и плодотворной работы! До свидания. А вы, Ляскаль, останьтесь.

Подчиненные из начальственного кабинета вышли хмурые и озадаченные, ни тебе привычных шуточек, ни дружеских подначек. Только миновав приемную и предваряющий ее холл, народ вполголоса стал выпускать скопившийся пар, да и то, делалось это с очень осторожно, иносказательно, с оглядкой, так сказать, на завтрашний день. Неизменные чиновничьи атрибуты, папки и большеформатные общие тетради, жгли руки и терзали уязвленное самолюбие, вернее, не столько сами атрибуты, сколько притаившиеся в них чисты листы бумаги; никто из подчиненных генерала так и не рискнул оставить эту «белую метку» на отполированном столе совещаний. Но чиновничья обида долгой не бывает и длится, как правило, до первой похвалы начальника, до первого доброго слова, приветливой улыбки, одобрительного кивка властной головы. Канцеляристы про то ведали и гнали прочь недобрые мысли.

Кабинеты быстро всасывали людей, длинный коридор опустел, только одинокая бесформенная фигура Кирилла Вениаминовича сиротливо темнела на фоне подслеповатого, выходящего во двор окна.

Непонятно, по чьей архитектурной прихоти, но почти все бесконечные коридоры казенных заведений при повороте обязательно упираются в большое окно с широким, удобным, как трамплин подоконником. Такими же окнами заканчиваются и коридорные тупики, которых особенно много в сталинской архитектуре. Темный, почти трагический силуэт изгнанного чиновника уже виделся этим стенам чем-то чужим, инородным и только что окончательно потерявшим всякий смысл своего пребывания в этой громадной серой кирпичаге, некогда построенной на месте взорванного большевиками величавого храма. Сейчас часто разводят руками, а что, дескать, поделаешь, время было такое, да и обкомовские чертоги тогда замышлялись и возводились, как новые кумирни нового божества, в которых должны были творить и фактически жить новые жрецы. А что, если вдуматься, в этом действительно была своеобразная преемственность, некогда византийцы и латиняне под корень рушили молельни и капища доверчивых и слабовольных славян и на их местах строили храмы своему Богу; не прошло и тысячи лет, как и эта уже полюбившаяся и ставшая родной красота пошла в одночасье на слом, так что места под эти помпезные строения выбирались со смыслом, а если хотите, и с умыслом, дабы тропа страха, ведущая к любому богу, не остывала. О этот страх! Великий и неистребимый, он всегда живет внутри каждого из нас, какие бы клеточки на шахматной доске социального неравенства мы бы не занимали. Гнездится это вечное чувство и в душах самых больших и самых непотопляемых руководителей любезного Отечества. Правда, чувство сие отлично от обычного липкого страха лишиться работы, которое постоянно гложет и держит в жесткой узде простого рабочего или мелкого служащего. Конечно же, крупному чиновнику новой России не грозит голодная смерть, и отвратительная нищета никогда не постучится в окно дома, где живет его семейство. Боже упаси, никому из обитателей Кремля или Белого дома даже и в голову не придет мысль броситься с близлежащего моста в Москва-реку, как это, осознав свое полное ничтожество в великой стране равных возможностей, некогда делали американские безработные и банкиры, сигая с Бруклинского чуда в великую реку обманутых и истребленных индейцев. Нет, такого конца наши властители душ и дум не страшатся, в них живет иной страх, страх, с потерей властного места очутиться, подобно сказочной старухе, у разбитого корыта и обратиться в обычного, хоть и не бедного, но бесправного, маленького человека. Какими средствами ты не гони этот страх, он все продолжает жить в бюрократовой душе и ждет своего часа, и чуть ты запнулся на скользком кремлевском ковре, попал в немилость, или какая иная приключилась с тобой напасть, как сразу летишь ты в бездну потных рядов рядовых сограждан нищей страны. И вот ты уже как все, как тысячи других, да еще с позорным тавром «бывший»! И никакие социальные гарантии не спасут тебя, а главное, не успокоят и не вылечат твою душу от этого страшного родового проклятия чиновничьего племени.

Одно слово «бывший» чего стоит! Бывший, то есть уже использованный, как известное всем резиновое изделие, тобой попользовались и выбросили за ненадобностью! Кто знает, может, поэтому чиновник в России, при всем своем всесилии, по сути, всегда был самым бесправным и запуганным гражданином, если словечко это, «гражданин», вообще применимо к нашим палестинам. Выкинули тебя — и кончилась лафа! Так что греби изо всех сил, пока из тебя «бывшего» не сделали, а то, что сделают, в этом уж не сомневайся. У нас мода на власть проходит быстро, как ветрянка, правда, иногда с серьезными и весьма затяжными осложнениями.

Когда Кирилл Вениаминович наконец добрался до своего кабинета, который, как и подобает финансовому ведомству, располагался в некотором отдалении, у дверей двое рабочих в синих спецовках старательно снимали со стены вывеску с именем и фамилией теперь уже бывшего владельца кабинета.

— Мишка, а кто он такой этот Мудадохов? Фамилия какая-то чудная, не то бурятская, не то казахская, — подавая гербовую рамку, спросил совсем еще молодой усатый работяга.

— Музадохов, грамотей хренов! И чему вас только в этих колледжах учат! Названий громких понавыдумывали, а по сути как были «пэтэухами», так ими и остались, — и, машинально смахнув пыль с рамки, безразлично добавил. — А кто ж его знает, видать какой-то московский жучок. Тебе-то что за дело? Ты, знай, саморезы крути. Да пробки, пробки куда ты, раззява, выкручиваешь, может, к вечеру новую трафаретку вешать придется.

Кириллу Вениаминовичу хотелось властно, до петуха в голосе, крикнуть: «Это я Музадохов! И не вам, недоумки, полоскать мою древнюю фамилию!», но вместо этого он еще сильнее втянул голову в плечи и бочком просунулся в некогда принадлежащий ему кабинет.

На одного маленького человека в стране стало больше.

В уютной небольшой каминной, на удобных креслах вокруг продолговатого журнального столика, сидели четыре человека. Судя по утомленным лицам и по тому, как время от времени они вставали и прохаживались по комнате, пытаясь размять затекшие от долгого сидения ноги, можно было догадаться, что народ томится здесь уже не час и не два.

— И все-таки давайте итожить, — настойчиво предложила единственная в компании женщина, обликом и манерами очень похожая на своего державного отца. Как будто некий дух облегчения осенил ее собеседников, они одобрительно закивали, приготовившись выслушать резюме. — Ну и прекрасно. Значит вы, Михаил Львович, согласны с кандидатурой Пужина?

— В принципе да, на этом этапе он наиболее предпочтителен и уж ни в какое сравнение с нашим генералом не идет, хотя…

— Не с нашим, а с вашим, — перебил его долговязый, рыжеголовый господин, с лицом, отдаленно смахивающим на Гитлера. — Нам только еще раз не хватало прихода в Кремль этого самовлюбленного истерика. Достаточно и тех трех месяцев, когда он тут всех доставал своим дурковатым рыком…