Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды] Страница 45

— Мне, — сказал я. — Мне интересно.

— Ах, ну да! — Татьяна словно лишь теперь вспомнила, с кем говорит. — В общем, Машка была удивительной девчонкой: страшно много читала (это при наших-то нагрузках!), говорила на английском и немецком (ну, это ее папа с детства учил), стихи любила, если какое понравится, два раза прочтет и уже шпарит наизусть — память у нее была уникальная. Сама, между прочим, тоже стихи сочиняла, шуточные, в основном для всей сборной, к соревнованиям или на праздники. Мы, дураки, почти ничего этого не записывали, а потом жалели, конечно… К математике у Машки тоже способности были редкостные. Она какие-то там логарифмы, что ли, в уме брала, не помню точно, я в математике полный ноль. Слушай, а как она о политике рассуждала! Это, конечно, тоже от папы, но все равно, мы-то в том возрасте вообще ни фига не соображали: народ и партия едины, верной дорогой идете, товарищи, — и все, а она… Настоящий гений! Честное слово! Теперь-то я это понимаю. Она только реализоваться успела в одном лишь фигурном катании, и то не до конца, а если бы… если бы… О, черт! Не могу. Как начинаю рассказывать, так прямо не могу, хочется взять на плечо какой-нибудь «стингер» и шарашить по ним, по гадам, пока боезапас не кончится… Тогда, в Афгане, я порой так и делала. Хотя, конечно же, ни в чем не виноваты были передо мной эти моджахеды… Я знаю, что нельзя, знаю, теперь-то уж я другая стала, совсем другая, а тогда… Ох, что со мной тогда было! Ну ладно. Постараюсь все-таки по порядку.

Машка умерла совершенно неожиданно и в то же время как-то закономерно. Знаешь крылатую фразу: смерть выбирает лучших? Тогда, в глухие коммунистические годы, эти слова любили повторять. Смерть ходила и выкачивала себе потихонечку: Александр Вампилов, Рэм Хохлов, Василий Шукшин, Владимир Высоцкий, Константин Васильев, Маша Чистякова… Ее-то, конечно, в другой ряд записывали, туда, где Сережа Волков, Люда Пахомова, Валера Харламов, но я тебя уверяю, Машка из того, из первого, и, поживи она еще хотя бы три годика, все бы это поняли. Ну ладно. Смерть выбрала, люди поплакали, успокоились и стали новой смерти ждать — все какое-то разнообразие, а то ведь тихо так было в стране, скучно, муторно, затхло. А умер кто-то из лучших — событие. Мы — не лучшие, мы еще поживем и вопросов задавать не будем. Кому это выгодно, чтобы умирали лучшие? От чего они умирают? А не убийства ли это? Точнее, вопросы мы задавали, но только друг другу, на кухне, поздно ночью и шепотом.

Когда погибла Машка, мне было просто страшно. Не до вопросов было. Казалось, жизнь кончилась. Спортивная моя карьера и так уже катилась к финишу, а остальное… не было у меня остального. Остальное — это Машка, закадычная подруга. Кое-чему я от нее научиться успела. Во-первых, стала читать. Выяснилось, что это очень интересно. Во-вторых, Машка заставила меня освоить английский. («Ты что, мать, по загранкам ездим. Как же без языка — стыдобища!») В-третьих, затащила меня в хорошую секцию карате. Помнишь, тогда это было жутко модно? Впрочем, Машка сама занималась нерегулярно, а я увлеклась. Тем более что и Виталий Иваныч поощрял: растяжка, резкость, прыгучесть — все шло на пользу нашим со Славиком программам. У меня как раз в том сезоне новый партнер появился, Сережа так и не смог восстановиться после травмы. А Славик стал просто партнером. И на льду, и в сексе, и вообще в жизни. Любви между нами не было, даже дружбы не получилось. Нормальные партнерские отношения. Так что все это — и лед, и карате, и книги — все показалось теперь туфтой, суррогатом, все было завалено толстым слоем липкого снега в тот безумный день пятнадцатого декабря. Никогда не забуду эти кошмарные похороны… Кстати, ты стоял возле могилы, когда все уже ушли?

— Да, Танюшка, именно так.

— А я еще, помнится, спросила у наших, кто это, и никто не знал тебя. Никто. Но всем было наплевать. За Машкой ходили тучи поклонников, а в такой день… Вот лица твоего я тогда не запомнила, хотя где-то в подсознании оно, очевидно, запечатлелось. Потому что много лет спустя я спрашивала у Ясеня, не был ли он на кладбище, и он уверял, что нет, что вообще в тот день его не было в Москве, в России, в Союзе, он уезжал в Италию, а я говорила: врешь ты все, я тебя там видела, ты должен был приехать на ее похороны, и ты приезжал, я помню, я видела, и он говорил: хорошо, девочка, видела — и слава Богу, это нормально, что я там был, это нормально… Я очень хорошо вспомнила сейчас наш разговор. Вот видишь, а был там ты, а не он. Или ты — это и есть он? Может такое быть?

— Перестань, Верба, перестань. Рассказывай лучше про Машку. И про девочку Таню. Рассказывай.

— А что рассказывать? Собственно, про девочек история уже закончилась. Одну девочку убили, а другая сразу перестала быть девочкой. Так что начинается история про тетеньку. Про тетеньку Таню, которая прошла Афган, работала в ГБ, классно умела мочить пяткой в глаз и, почти не целясь, с одной руки могла всадить целую обойму из «Калашникова» в сигаретную пачку, поставленную за двадцать метров.

— Погоди, — ошарашенно прервал я ее. — Давай все-таки по порядку. Ты что, наверняка знаешь, что Машу Чистякову убили?

Татьяна ничего не ответила. Она взяла новую сигарету и чиркнула спичкой. В свете пламени я на какое-то мгновение увидел ее кривую трагическую улыбку — улыбку человека, причастного к страшной тайне и готового этой тайной поделиться. Я почувствовал озноб и дрожащими пальцами потянулся к своей пачке сигарет.

— Глупый, — сказала она наконец. — Я же тебе еще тогда сказала. Можешь успокоиться. Ты не виноват в ее смерти. Неужели ты не догадался? Я понимаю, тяжело расстаться с привычным, многолетним ощущением вины. Между прочим, по мнению Кедра, способность так долго не утрачивать чувства своей вины является одной из неотъемлемых черт порядочного человека, соответствующего кодексу службы ИКС. Помнишь, у Твардовского:

Я знаю, никакой моей виныВ том, что другие не пришли с войны,В том, что они — кто старше, кто моложе —Остались там, и не о том же речь,Что я их мог, но не сумел сберечь,Речь не о том, но все же, все же, все же…

Здесь что-то вроде.

— Твардовского вы бы тоже взяли в свою команду? — поинтересовался я.

— Не исключено, — серьезно ответила Татьяна.

— Рад за него. Но ты же знаешь, как нежно я люблю Кедра и все эти его тесты. — Знаю, но ты не прав.

— Хорошо, я не прав. Продолжай. Так кто же убил Машку? За столько лет ты ведь наверняка выяснила это.

— В том-то и дело, что нет, — очень тихо произнесла она. — То есть исполнителя-то, конечно, я нашла, хотя и это оказалось непросто, а вот заказчика… Ищу до сих пор.

— Седого? — догадался я.

— Седого, — повторила она. — Какая пошлая кличка! Открой любой шпионский боевик про ГБ или милицейский детектив, и там обязательно будет Седой, либо это главный, матерый бандит, либо, наоборот, уважаемый пожилой полковник, ветеран войны и труда. Все они, сволочи, седые, но я ищу одного и совершенно конкретного. Если бы только еще знать, кто это, где он теперь, жив ли еще и существовал ли вообще когда-нибудь?

Я шумно выдохнул и процитировал:

— Очень трудно ловить абсолютно черного кота в абсолютно темной комнате, особенно если его там нет. Это сказал Конфуций.

— Неглупый был мужик, этот Конфуций, — оценила Татьяна. И добавила: — Его бы мы тоже к себе взяли.

— Поддерживаю и одобряю. Но рассказчик ты действительно аховый. Я когда-нибудь узнаю, как было дело в том декабре?

— Ладно, слушай. Кое-какие подробности я, конечно узнала от Машкиных родителей. Анатолий Геннадиевич просил в тот вечер прислать в Лужники машину из ПГУ, так как личный его шофер был как назло занят. Машину обещали, но в самый последний момент водитель служебной «Волги» вдруг почувствовал себя плохо и перепоручил задание гостившему у него Алексею из Питера. Алексей был слегка навеселе и не рискнул сесть за руль гэбэшной тачки, а предпочел взять «Жигули» своего приятеля. Все недоумевали, зачем Машка поехала с этим идиотом, могла ведь на такси добраться. Ну а водила грузовика, считай, не виноват: что он мог поделать, когда ему внезапно вылетели навстречу да еще с потушенными фарами? Кто-то из солдат, правда, сказал, что фары не горели и у них, но водила категорически это отрицал. После удара, буквально смявшего «Жигули», Машку даже не сразу удалось извлечь из искореженной груды металла, а Алексей, вылетевший в плохо закрытую дверцу, был подобран попутной машиной и скончался в больнице от множественных ушибов и переломов. Вот такой несчастный случай, за который даже судить некого.

Только теперь неинтересно об этом рассказывать. Ведь через десять лет я выяснила все от непосредственного участника событий — мичмана Балтийского флота, автогонщика и стукача Рината Гинатуллина, ставшего одним из убийц Маши Чистяковой. Как Алексей Коротков он действительно скончался в спецбольнице КГБ, а как Ринат Гинатуллин продолжал жить. До сих пор не понимаю, зачем они сохранили ему жизнь? К чести Рината, следует заметить, что ни до, ни после он людей больше не убивал, но по тюрьмам и лагерям с его легкой руки кое-кто отправился. Однако сейчас речь не об этом.