Операция «Империал» - Александр Григорьевич Звягинцев Страница 46

— Нельзя так долго не видеться, Кирилл! — тихо прошептала она, уткнувшись носом ему в шею, и всхлипнула.

— Такая у меня работа, Оля! — поцеловал ее в волосы, пахнувшие жасмином, Оболенцев. — Я же тебе все объяснил. Мне показалось, что ты меня поняла.

— Я тебя понимаю, Кирилл! Но все равно безумно скучаю.

— Очень много работы, Оленька! Понимаешь?

— Догадываюсь! Сегодня в городе только и разговоров, что об арестах.

— Ты мне, может, все же разрешишь войти? — спросил, улыбаясь, Оболенцев.

Ольга засуетилась, быстро закрыла на ключ дверь и потащила его в комнату, где по дороге выключила свет.

— Пойдем, пойдем! — лихорадочно шептала она. Ольга подвела Кирилла к тахте и, целуя и лаская, стала сама раздевать его.

— Оля, я в состоянии это сделать сам! — попытался урезонить ее Оболенцев.

Но Ольгу было не остановить. Она сбросила с себя халатик и увлекла Кирилла в постель…

Потом они долго лежали, обнявшись. Он нежно перебирал ее светлые распущенные волосы, а она так же нежно целовала его.

И никакие слова им были не нужны.

Внезапно Ольга заговорщически зашептала:

— Кирилл, а что если нам сейчас… шампанского выпить?

Она выскользнула из его объятий и, натянув халат, побежала к холодильнику, стоявшему в кухоньке.

Кирилл тоже оделся и встал. Он подошел к фотографии на стене.

На ней были изображены молодая женщина, очень похожая на Ольгу, с двумя очаровательными ребятишками, двойняшками.

Ольга вернулась очень быстро, неся на подносе бутылку «брюта», два бокала на высоких ножках и две тарелочки с закуской, на одной были бутерброды с сыром, а на другой — с сырокопченой колбасой. Быстрота, с которой она возвратилась, говорила лишь о том, что все было приготовлено заранее.

Поднос она поставила на стол и сказала:

— Свет мы зажигать не будем, хорошо?

— Как скажешь! Кто это на фотографии у тебя на стене? — поинтересовался Оболенцев.

— Сестра моя, Лидия, с двойняшками своими…

— Живет неподалеку?

— Далеко. Аж в Угличе. За что пьем? — спросила она, лихо открыв бутылку и наливая в бокалы шампанское.

— Вообще-то дело мужчины открывать шампанское! Но первый тост все равно за тебя! За тебя, любимая!

— Прямо гусарский тост! — засмеялась она и с охотой выпила весь бокал. — О стены бокалы бить не будем! И не потому, что жалко, — осколки потом долго выметать, а я люблю бегать босиком по полу.

— Наиполезнейшее занятие, — поддержал Оболенцев, — очень здоровье укрепляет.

Ольга задумалась о чем-то очень важном, напряглась и нахмурилась.

— «О чем кручинишься, дивчина?» — спел шутливо Оболенцев, сразу заметив и смену настроения, и изменившееся выражение ее лица.

— Я хочу тебя предупредить об опасности, Кирилл! — тихо начала Ольга. — После твоего звонка я приняла одного пациента и стояла у окна, думая о тебе и о нашей сегодняшней встрече. Вдруг кто-то, бесшумно вошедший в кабинет, схватил меня за шею, да так крепко, что я чуть было сознание не потеряла. Этот кто-то сказал мне довольно жестко, чтобы мой жавер линял из города, иначе из дырок в его черепе гвоздички прорастут. Так и сказал!

Оболенцев спокойно разлил по бокалам шампанское.

— Гвоздички, значит, в черепе? — рассуждал он вслух. — И как он выглядел?

— Не видела я его! У меня перед глазами одни разноцветные круги мелькали, а он, передав для тебя послание, сорвал штору и намотал ее мне на голову, после чего швырнул меня на кушетку и удрал. Пока я освобождалась от шторы, пока приходила в себя, его и след простыл. Единственное, что могу тебе сказать, — его пальцы просто железные.

— И больше никаких примет?

— Еще от него несло перегаром и чесноком! — нервно засмеялась Ольга. — Мне почему-то сейчас очень смешно, а утром было страшно.

— Я понимаю тебя! Но и мы не из робких. Мне столько раз за время работы угрожали, но, как видишь, я еще жив.

— Может быть, я не права, но… — и Ольга опять замялась, но сказала более спокойно. — По-моему, рыться в личных вещах, читать чужие письма… все это как-то не по-человечески.

— Ты права, но в нашем деле существует понятие — доказательства. Взяток на площадях не дают, свидетелей при этом не бывает и улики из ничего не возникают. А если говорить о нравственной стороне, то учти: они преступили закон и сами себя обрекли на это унижение.

— Я не о них… Мне кажется, что присущее каждому из нас чувство неловкости… Тебе бывает не по себе, когда ты обыскиваешь людей?

— Удовольствия я, признаться, не испытываю, но куда денешься? Преступники добровольно не сдаются, их приходится обезвреживать, изобличать, а это не сделаешь в белых перчатках.

— А я за тебя очень боюсь! За себя — нет, а за тебя — очень. Глупая я, да? Давай не будем больше говорить о делах? Ну, можешь ты хоть здесь не думать о работе? — Ольга тяжело вздохнула и добавила: — Жена от тебя из-за этого ушла?

— Из-за этого тоже! А ты…

Но Ольга поцелуем закрыла его рот и вновь увлекла в постель.

— Молчи! — шепнула она ему нежно. — Я безумно соскучилась по тебе…

В стоявшем напротив Ольгиных окон милицейском «уазике» ждали команды двое: Амбал-лейтенант и Битюг-сержант.

— Цвях, — спросил по рации Амбал, — не пора ли нам? Кажется, они уже спят!

— Отбой до завтра! — послышался в рации голос Цвяха.

— Жаль! — сказал Амбал. — У сержанта левая рука уже устала.

И он гнусно захохотал.

— Пусть вспомнит лозунг: «Да здравствует правая, когда устанет левая!» — схохмил Цвях. — Попробуйте сфотографировать «объект», если в окне появится…

Цвях отключил рацию, а его подручные, ожидая рассвета, дремали в машине в надежде, что с первыми лучами солнца Оболенцев появится в проеме окна и можно будет сфотографировать, чтобы потом шантажировать.

И им повезло…

Ольга продрогла и попросила Кирилла закрыть окно. Как только он появился в проеме, тут же был запечатлен на пленку.