Юрий Папоров - "Эль Гуахиро" - шахматист Страница 5

Левее дома Дюпона, если глядеть на него с моря, среди острых коралловых обнажении приткнулся песчаный пляжик, обнесенный каменной террасой со ступеньками, ведущими в воду. Рамиро хорошо знал ее по многочисленным фотографиям. В правом углу, у верхней ступеньки, как и было условлено, лежали одежда и сумка. В брюках должны были находиться деньги и ключи от коттеджа. Удостоверение же личности на имя Луиса Гарсии, сотрудника Гаванского института океанологии Академии наук, было при нем в непромокаемом пакете.

Он обсох, огляделся. Пляж заполнялся медленно — был «диким», не приспособленным для отдыхающих. Рядом устроились две пары с детьми. Рамиро услышал славянскую речь и подумал: «Посмотрим, какие они, русские?» Утратил интерес к соседям, когда по словам «Прага», «Братислава», «Брно» определил, что перед ним чехи. Неподалеку, метрах в пятнадцати, расположились три молодых кубинца. По внешнему виду трудно было определить, что они собой представляют и чем занимаются. В Майами он принял бы их за официантов, возможно, продавцов второразрядного магазина. То, что они были чересчур веселы, невольно настораживало.

Рамиро собирал подводное снаряжение, когда заметил, что тот, кто постарше, не спускает с него взгляда. Следовало выяснить причину. Первое движение — встать, подойти к ним и заговорить, взять инициативу — Рамиро подавил. Ведь теперь он действовал не на территории США, защиты здесь искать было не у кого. Он поразмыслил и отправился прогуляться по пляжу. «Какого черта! Чего это ты так испугался? Спокойнее, Все только начинается. Тихо!» — приказал он себе и увидел, как тот, что наблюдал за ним, поднялся и подошел к его вещам. «Ну и что? Рассматривает улов». Рамиро хотел, чтобы это было так. «Как же! Улов-то лежит в стороне — он подошел к одежде. А я, болван, не знаю, сколько в штанах денег и от какого коттеджа ключ. Медлить нельзя!» — Рамиро быстрым шагом возвратился к вещам.

— Что случилось? Что-нибудь нужно? — спросил он, как казалось ему, с олимпийским спокойствием.

— О, извини, чико, во сколько обошлась пошлина? Ружье «чампион»! Совсем новенькое. Оттуда прислали?

«Я обязан, что ли, знать, что у них на острове не продаются американские «чампионы»? Какая досада!» — А вслух начал, чтобы выиграть время:

— Как видишь… новенькое… третий раз в море… тяжи отличные и… спусковой крючок железный… не срывается… и бой…

— Ну что? — спросил подошедший только что большеголовый парень.

— Обновляет! Всего третий раз в море. Понимаешь, наш Альберто, — говоривший обратился к Рамиро, будто тот должен знать, кто такой Альберто, — муж сестры двоюродного брата, он говорил, что посылки с Севера не принимают. Выходит, он ничего не знает? — Рамиро показалось, что его собеседник как-то многозначительно взглянул на своего товарища.

— Может, спортивные принадлежности, спортинвентарь и разрешают, — объявил свое мнение большеголовый. — Спорт — это важно для революции.

— При чем здесь спорт? Политика поважнее! Если не разрешают посылки, значит, ничего нельзя присылать. А вот ружье оттуда, совсем новенькое… Альберто ведь серьезный человек. Он говорил, что оттуда ничего не разрешают, а если что и приходит, то здесь Минсвязь конфискует. А ружье — последняя модель…

Рамиро невольно приподнял верхнюю губу и с шумом втянул через зубы воздух — в характеристике, составленной руководством спецшколы, значилась эта его привычка как признак высшего нервного напряжения, — а в сознании пробежало: «Аве Мария Пурисима! И пяти минут не пробыл… Не успел и подышать всласть. Так вот они во всем! Великие, а такую мелочь… Теперь расхлебывай»…

— Ты где работаешь?

— В институте. — У Рамиро заломило зубы — удостоверение еще лежало в непромокаемом пакете в плавках.

— Каком это? — Тот, кто подошел первым, проверял действие предохранителя.

— Океанологии, — медленно процедил Рамиро.

— О!

Сердце Рамиро екнуло.

— Я тоже из Академии наук, — продолжал первый. — Работаю в секретариате президента, капитана Нуньеса Хименеса. Он сам заядлый рыбак и отличный охотник. Бывает часто за границей. Вот у кого набор ружей! Есть испанский воздушный комплект «Марес» — подарок Фиделя. Они и вместе иногда охотятся.

— Фидель любит бывать у нас в институте. — Рамиро почувствовал, что ноги вновь становятся осязаемыми. — К нам приходит разное иностранное оборудование. Ну и род нашей работы… Мы без ружей редко уходим под воду. Мало ли что?

— И тебе приходилось охотиться с Фиделем?

— Мне лично — нет, — Рамиро понимал, что затевается длинный разговор, — а вот мой приятель не раз выходил с ним в море. И в тот день, когда они приезжали сюда, на мыс Икакос. Ну, когда Фидель охотился с чемпионами мира Педро Гомесом, Хосе Рейесом и Эверто Гонсалесом. Вы слышали об этом?

— Мой сосед, Фико — он профессиональный ныряльщик, — тоже был с ними…

— И видел, как Фидель за целый день не уступил ни одному из чемпионов? — Рамиро вновь был доволен собой.

— Чико, что ты говоришь? Да если бы… Так ведь они могли стрелять до следующего утра. Фидель силен, как лошадь, сам понимаешь, и не хотел быть хуже. Они дважды поднимались на борт, и оказывалось, что у ребят на одну-две рыбины больше. Фидель говорил, что еще рано возвращаться, и все снова лезли в воду. Пока Рейес не сообразил и не подмигнул ребятам, и Фидель вышел вперед…

— Да чего ты мелешь? Фидель сам не отличный охотник, что ли? Ты видел, какие у него ружья? — Рамиро перехватывал инициативу в разговоре. — Ты, может, будешь настаивать?

— Нет, конечно… я хотел только сказать, что он азартен. А так… Ну что, он превосходный охотник. А этот «чампион» казенный?

— Нет! — Рамиро внутренне содрогнулся, словно черт дернул его за язык. — То… есть… Вообще-то оно мое, но было казенным…

— Ага! Ну, ладно. Ты извини, мы пойдем купаться. — И оба незнакомца отошли к своим вещам.

Рамиро стал собирать подводное снаряжение, складывать в лежавшую рядом объемистую сумку. Натянул на себя одежду и заметил, как большеголовый быстро поднялся и зашагал к дому Дюпона. «Час от часу не легче! Что у него — море в доме? Или пошел принимать ванну? Вот когда надо уходить!»

Рамиро подозвал к себе мальчишек, гонявших по пляжу, и, к их великой радости, раздал им свой улов. Прихватил ружье с поплавком и куканом в одну, а сумку в другую руку и зашагал прочь от пляжа.

— Послушай, чико, — услышал Рамиро, сделавший не более пяти шагов, слова того, кто так интересовался его ружьем. — Ты не очень спешишь? Погоди немного. Сейчас возвратится мой брат.

— Зачем? — И в ту самую секунду Рамиро увидел, как от площадки трехэтажного особняка Дюпона к пляжу торопится большеголовый, а рядом человек в форме «верде оливо»,[12] очень чем-то схожий с падре Селестино, священником ближайшего к финке «Делисиас» католического прихода. Огромный, с бычьей шеей, но маленькой головой и длинными руками, падре был смешной на вид, хотя добрый, особенно к ребятам. Любил играть в шахматы и, когда проигрывал — только ему и Педро, — злился и шептал какие-то слова. Педро утверждал — то была отборная площадная брань. Дон Селестино гордился тем, что лучше него никто не знал историю Греции и Рима и все древние, особенно византийские легенды. Он их шпарил прямо наизусть. И теперь, когда сердце у Рамиро ухнуло в брюхо, перед глазами замаячил дон Селестино в черной сутане. А навстречу Рамиро, преграждая путь, шел человек, который вот сейчас, еще минута, — и задержит его. «Черт возьми! Успеть бы вытащить удостоверение. Но как? Как это сделать у всех на глазах?»

Рамиро ощутил холодок — он возник где-то между лопаток и, неприятно обжигая, побежал вниз. И тут же ему почудилось, что он слышит падре Селестино. «Ибо, — был глас, — снова ты узришь меня, и я возвещу тебе грядущее и открою тайну спасения…» Явись мне, — говорил падре, — Господь, и возвести то, что обещал… возвестить… Помню, господи Иисусе Христе, как ты рек, что должно мне приять такие же, как Иову, испытания. Но теперь вижу, что мои страдания тяжелее его: у Иова ведь оставалась жена его, и друзья, и отеческая земля, услада для глаз. Я же лишен всего этого, нищ, сир, без отчизны, без крова, потерял друзей…»

Военный с пистолетом на боку и большеголовый приближались, а голос священника продолжал:

«Совсем не оставь меня, человеколюбец, призри на уста мои и на сердце мое, дай в терпении и благодарности прожить остаток дней и так обрести покой от множества моих утеснений, ибо ты благословен вовеки», — набатом отдавали в висках слова из легенды о мученичестве святого Евстафия.

«Океанолог» остановился. Бежать было некуда, да и как было бежать? Одна надежда на чудо, и он раздельно, от упадка сил, неуверенности, охватившей его помимо воли, тихо произнес:

— А что мне твой брат? Я его ни о чем не просил…