Энди Оукс - Глаз дракона Страница 5

— Тфу ты!

Обтирает ногу о проволочный заборчик на углу бесконечной стройплощадки. Джунгли бамбуковых лесов переплетаются с полосами тусклого света. Коричневая земля навалена большими гнойниками. Глубокий канал с грязной вонючей водой, украшенной нефтяной радугой. Он устал, но стоит зажмуриться, и перед ним появятся их аккуратно обрезанные пальцы. Их разбитые лица. Тёмные, пустые колодцы на месте глаз. Он не жмурится.

Он просовывает руку в опущенное перед Яобанем стекло. Тот кладёт ему в ладонь плод танцев фотографа. Четыре плёнки, сто двадцать кадров, качественных и вдумчивых. Пиао убирает их в карман, бровями изображая вопрос. Шишка качает головой. Семь звонков, ни больница, ни университет не примут бедняг, которых они выкопали из ила Хуанпу.

— Ну пиздец, — только и говорит Пиао.

По проложенным доскам он идёт к новому таксофону. Короткая беседа. Оживлённая, но короткая. Он возвращается к машине быстрей, чем Шишка успевает раскурить сигарету. На десять фен[1] беднее и на тысячу юаней довольнее.

— Твой брат… — Пиао прерывается, чтобы тоже прикурить сигарету «Китайская марка» от потёртой зажигалки Яобаня. — …он же учится в Университете?

— Ну… — Яобань затягивается, целуя никотиновые облака, — …у него сейчас годовое исследование человеческой репродуктивной системы. В его рамках он как никогда приблизится к сексу… — Смех. Вспышка ампутированного дыма, плевок и табачная дымка, — …так что он едет в Америку на три месяца, программа по обмену с серьёзной больницей в Нью-Йорке. Везунчик, сволочь. Я слышал, что в Америке женщины при этом не выключают свет. Да мне хотя бы при этом в том же доме быть, на хуй…

Он снова смеётся. Пиао затягивается. У сигареты вкус чего угодно, кроме сигареты.

— Парень знает своё дело туго.

— Лучший в классе, пацан — мозг. Силён на голову, зато снизу никакой…

Яобань хватает себя за промежность, улыбается. И сигаретой подпаливает китель.

— Твоя противоположность?

Шишка кивает, смех его неловко гаснет. Ему польстили или оскорбили? С Боссом никогда не скажешь наверняка. Убрав руки с промежности, он разглядывает ожог на кителе. Тот вольготно расположился среди толпы собратьев.

— Иди звони ему. Скажешь, мы за ним заедем. Где он живёт?

— На улице Вэньань. Но зачем?

— Через час, на Сицзан Лу. На мосту, где он пересекает Усонцзян.

— Но зачем он нам нужен?

Старший следователь выбрасывает недокуренную сигарету в окно. Кладёт потную алюминиевую монетку в пять фен в руку Яобаню.

— Иди звони. И пусть берёт с собой всё, что нужно для вскрытия трупа. Тебе всё ясно?

— Босс, но у него же нет прозекторского опыта. Он же гинеколог!

Пиао тянется через него и распахивает ему дверь. Шишка понимает, что дальше спрашивать бессмысленно. Он уже на полпути к таксофону, когда старший следователь кричит ему.

— И скажи, пусть помалкивает. Мы уже выловили из Хуанпу недельный план по трупам.

Начинается дождь. Нормальный дождь, вроде бы вялый, мелкий, но как-то умудряется за пару секунд промочить всё, до чего дотянулся. Яобань бежит по доскам, его жопа болтается, как матрос в гамаке во время шторма. Крупная мишень. До таксофона он добирается мокрым насквозь. Бурчит.

— Надеюсь, ему не придётся ждать нас под дождём…

Продолжает ворчать. Ему за шиворот катятся тяжёлые капли. Влага просачивается через тонкий китель. С бурчанием он набирает номер.

Дождь прекращается, едва Яобань вешает трубку и идёт назад к фургону. Утирая рукавом широкий лоб. Рукав размазывает больше воды, чем вытирает.

— Заебись, — комментирует он.

Улица Янгао огибает Деловую Зону Падун, теряясь в тени. Небоскрёбы, частью достроенные, частью нет, образуют её зазубренный край. Как тупые иглы, тянущиеся к беременным облакам.

— Как зовут?

Пиао поправляет зеркало заднего вида, разглядывая внутренности фургона; вопрос скопился у него на бровях и направлен на двух сотрудников БОБ, неловко, мучительно взгромоздившихся на сваленные гробы. Те не отвечают. Старший следователь впервые обратился к ним с того момента, как они отъехали от берега Хуанпу. Шишка ненавидит молчание так же, как переваренные макароны. Как женщин с золотыми зубами. Он отвечает вместо них.

— Старого пса — Синь. Щенка — Вэньбяо.

Пиао опять смотрит на дорогу, на главную артерию нового района… пылающую фонарями, но лишённую тока жизни. Чувствует, как морщится, когда фары выхватывают зелёный отсвет риса-падди, раздавленного в острых зубах бетонных пиков. Древний и новорожденный, он молчаливо борется с тяжёлой техникой и потоком долларов.

…но это рис всегда будет питать рабочую силу, помогать нам в Великом скачке вперёд, создавать…

Интересно, есть ли в новой эпохе место для таких слов, как рисовое поле? Будет ли ему где расти, чтобы выполнить обещание? Тени углубляются, и они въезжают в пространный тоннель темноты.

— Считайте себя на специальном задании. Это значит, что вы отчитываетесь только передо мной. Рассказывать о том, что вы видели, запрещается. О том, что слышали — тоже. Ни о чём, что может относиться к этому делу. Ни с кем. Это доступно?

Он смотрит в зеркало. Сидящие в фургоне кивают как собачки, показывая, что им всё понятно.

— Отныне и пока дело не закрыто, ваши глаза, уши и мысли принадлежат мне…

И снова стреляет глазами в зеркало. Те опять кивают. Яобань хорошо поработал. Они ему подходят. Седой старый пёс, спит и видит себя на пенсии. Пахнет трубочным табаком и газетами трёхдневной давности. И щенок, молоко на губах не обсохло. Слишком старый и слишком молодой, чтобы Служба Безопасности или Партия решили завербовать их в информаторы.

—..и никому не рассказывать об этом деле. Никому. Даже жене.

Синь кивает. Вэньбяо поднимает руку, как в школе, когда хочешь выйти в туалет.

— Я не женат, товарищ следователь. У меня и девушки нету, если честно.

Улыбка растягивает уголки губ, но Пиао гонит её, вжимая ногу в акселератор.

— Это ничего, — говорит он, и шёпот теряется в топях рёва двигателя. — …тёмный континент, женщины. Самый тёмный континент.

Городские хамелеоны.

Высотки с жалюзи на окнах. Резкий отсвет неона пляшет на лобовом стекле и на лице у старшего следователя, постоянно меняя цвета. Пиао ненавидит Пудун. Он ненавидит Шанхай, как можно ненавидеть старую блядь, знакомо, привычно, даже с душевной теплотой. Но эта молодая шалава, безвкусно накрашенная и раскинувшая ноги на всё восточное побережье… её можно ненавидеть лишь холодно и яростно, с беспристрастием, в котором отражается её сталь и бетон. Она не вписывается, но приходит и остаётся… и ебёт тебя.

Он смотрит на часы, поддельный Ролекс. В щелях проглядывает серый металл. Брат Яобаня наверное уже подходит к мосту через Усонцзян, и плод его собственного звонка тоже падает с ветви. Не выезжая на центральные улицы, он выруливает на север.

Они подбирают студента, Паня Яобаня, на въезде на мост. На брата он ничуть не похож. Тощий, высокий, в очках… чахлый росток фасоли, на фоне пончика детектива Яобаня. И запах другой. Пахнет не застарелым потом и поспешно сожранным хуньдунь тан, супом из равиоли, на который подсели все сотрудники БОБ, особенно в серые часы патрулирования, как ощущается, не принадлежащие ночи… и дню тоже. Нет, он испускает чужеродные ароматы. Поддельных американских кроссовок. Антисептической жидкости для рук. Свежестиранных джинсов. И кока-колы на губах. Забираясь в фургон, он говорит:

— Это нормальное расследование? Официальное дело?

Яобань чуть не блюёт от смеха, когда его брат-студент подпрыгивает с наваленных гробов, на которые сел, едва не проломив себе череп о крышу фургона. Босс смотрит через плечо, указывает на гробы и отвечает, просто и без затей.

— Официальное. Официальнее просто не придумаешь…

И добавляет, заливая в бак дизельное топливо.

— …обычно мы не раскатываем по городу с восемью трупами вместо сидений, если это не очень официальное дело.

Студент больше вопросов не задаёт. Он решительно собирается ехать стоя… весь извилистый путь до Пато Янпу и гнойного порта, вспучившегося на берегу реки.

Рана на небе, ярко-алая… прямо на горизонте. Шар солнца вылезает в неё украдкой, как уличная кошка. Старший следователь смотрит, не выпуская руля. Смотрит, скользя между знаками «стоп» натыканных складов и вышек, которые усеивают обе стороны Хуанпу на семнадцать миль, до места слияния с Чанцзян, Длинной рекой… могучей Янцзы.

Теперь уже хмурый, Пиао ведёт фургон мимо старого склада. Лишь убедившись, что в тенях не прячутся другие тени, он выруливает на подъездную эстакаду. Гигантская сетка света падает на жёлтую кирпичную стену, когда фары светят через дырявые железные ворота. Три вспышки фар, стены будто отпрыгивают… и в углу погрузочной площадки открывается дверь. Пиао въезжает, разворачивает фургон и задом сдаёт к одной из площадок. Вышедший человек тянет цепь. С каждым рывком и с каждым изгибом его спины металлическая стена погрузочной площадки на дюйм поднимается вверх. Её заменяет свет, ослепляюще белый. Синь и Вэньбяо выпрыгивают из задних дверей фургона. Студент бьётся головой, когда прыгает в озеро света. Косится на кроссовки и сгибается под грузом двух сумок с инструментами. Хрипло кашляет. Вокруг разливается вонь выхлопных газов; на погрузчике подъезжает человек, чьё лицо теперь ясно видно в резком свете. Узкие губы. Единая чёрная полоса глубоких глаз. Покрышки визжат, когда он несётся к паллете, на которую нагружены гробы.