Говард Фаст - Хелен Страница 5

Прежде чем распрощаться, он спросил, как её зовут.

— Хелен Пиласки, — ответила она. Но не поблагодарила, а, уходя, даже не оглянулась.

С тех пор и до того дня, когда ему пришлось арестовать её за убийство судьи Ноутона, Джонни Кейпхарт раз десять видел Хелен на улицах Сан-Вердо. Однажды он встретил её в «Пустынном раю» в обществе Джо Апполони и Истукана Бергера, весьма крупного авторитета из Нового Орлеана. Тогда Хелен, приветливо улыбнувшись, поздоровалась с ним. Джонни был в тот день в штатском, по случаю выходного. Он также был в штатском, когда встретил Хелен Пиласки в бассейне, когда та готовилась прыгнуть в воду с самого высокого трамплина. Фигура у Хелен была просто потрясающая, да и золотистый загар был ей очень к лицу.

— Если бы она хоть пальчиком меня поманила, — сказал Джонни Кейпхарт, — я бы ради неё пошел на все, но нет — я для неё был слишком мелкой сошкой.

— По сравнению с кем? С какими-нибудь мафиози — вроде Истукана Бергера?

— Вы знаете, кого я имею в виду, мистер Эддиман.

— Возможно. И это все, что ты можешь добавить?

— Да. Больше мы с ней не встречались, вплоть до самого ареста. Но я слышал сплетни, что она сошлась с судьей Ноутоном. Меня это не удивляло. Ноутон был мощной фигурой. Он вполне мог стать и губернатором. Вы согласны, мистер Эддиман?

— Кто знает.

— Как бы то ни было, я даже рад, что именно мне выпала честь произвести арест. Я сидел тогда здесь, в этой самой комнате, когда меня подозвали к телефону. Я узнал её сразу же, едва услышал её голос.

— Ты можешь вспомнить, что она сказала?

— В моих письменных показаниях это гораздо точнее…

— Ничего, меня устроит и то, что ты вспомнишь.

Вспомнил Джонни следующее. Говорила Хелен ровно и размеренно, ничуть не взволнованно, и уж тем более — без тени намека на истерику. Она спросила:

— Это офицер Кейпхарт?

— Да.

— Говорит Хелен Пиласки.

Джонни ещё раз сказал мне, что нужды представляться ей не было, поскольку он узнал её с первого слова.

— Чем могу быть вам полезен? — спросил он.

— Я звоню вам из дома судьи Ноутона, — спокойно сказала она. — Он мертв. Я его застрелила. Это не несчастный случай — я застрелила его преднамеренно. Боюсь, что его жена в шоке, так что, Джонни, захватите с собой врача. Я буду ждать вас здесь.

Джонни даже не был уверен, ответил ли ей что-нибудь. Спокойный, начисто лишенный театральности голос Хелен, придавал некоторую ирреальность её словам, одновременно делая их зловещий смысл менее серьезным и трагичным. С таким же успехом Хелен могла рассказать, как подстрелила кролика или раздавила клопа. Как бы то ни было, Кейпхарт вместо того, чтобы известить диспетчера, который бы отправил на место преступления ближайшую полицейскую машину, прихватил с собой Фрэнка Донована, своего напарника, и отправился в дом судьи Ноутона сам, не забыв вызвать туда и доктора Сета Хоумера. Случись так, что Хелен сбежала бы, Джонни Кейпхарта ожидало неминуемое увольнение. Однако, учитывая, что Хелен Пиласки и впрямь дождалась его, а арест свершился, Джонни отделался только выговором, который вынес ему Билли Комински, начальник полиции.

Прибыв к дому судьи Ноутона — беломраморному особняку с колоннами, Джонни и Донован обнаружили, что входная дверь открыта, и беспрепятственно прошли внутрь. Хелен Пиласки сидела на диване в гостиной. Там же, на софе, лежала миссис Ноутон, тогда как сам судья Ноутон с пробитой навылет грудью распростерся в луже крови в своем кабинете. Единственная пуля, которую выпустила Хелен, угодила прямехонько в сердце. Лицо и руки Хелен Пиласки были исцарапаны в кровь, но в ответ на предположение Джонни Кейпхарта, что царапины были получены в борьбе с судьей, Хелен твердо сказала, что поцарапала её Рут Ноутон, жена судьи, набросившаяся на неё в припадке истерии. Уже потом Рут Ноутон лишилась чувств. Девушка сама подняла её, уложила на софу и прикрыла одеялом, которое отыскала в одной из спален на втором этаже.

В ответ на вопрос Фрэнка Донована о том, что случилось, Хелен, пожав плечами, ответила:

— Я его застрелила.

Затем приехал доктор Хоумер, а вслед за ним и Комински. К тому времени Джонни Кейпхарт уже объявил Хелен, что арестовывает её за убийство судьи Александра Ноутона — одного из самых влиятельных людей не только в городе, но и во всем штате.

Начальник полиции попытался допросить девушку, но та только качала головой и хранила молчание. Машина «скорой помощи» увезла тело судьи Ноутона в больницу, а Кейпхарт доставил Хелен Пиласки в участок. По дороге он пытался задавать ей вопросы, но девушка упорно молчала.

Глава третья

Туристы и гости, приезжающие в Сан-Вердо, не перестают изумляться, что женское отделение в нашей городской тюрьме крупнее мужского; впрочем, если немного поразмыслить, то это уже не кажется столь удивительным. Федеральный закон, запрещающий проституцию, в Сан-Вердо, разумеется, действует, однако, несмотря на то, что женщин сомнительного поведения в нашем городе больше, чем где бы то ни было (так, во всяком случае, гласят сводки Федерального департамента криминальной статистики), никого по этой статье у нас не арестовывают. А разгадка кроется в том, что обвинение гулящим дамочкам предъявляют не за их профессию — очень тонкий подход, — а за иные правонарушения: спаивание мужчин и воровство, просто воровство без спаивания, использование в азартных играх фальшивых жетонов, различного рода мошенничества и вымогательство. Добавьте к этому женщин с безукоризненной и незапятнанной репутацией, многие из которых, попадая в Сан-Вердо, превращаются в настоящих маньячек, обуреваемых страстью к игре; проигравшись, такие женщины готовы продать уже не только свою добродетель — их законное право, — но и кое-что такое, на что уже никаких законных прав у них нет. Конец логичен — они неизменно попадают в каталажку.

Наша тюрьма — это, конечно, не замок Иф. Налоги в Сан-Вердо высоченные, поэтому наши школы, тюрьмы и церкви по праву считаются одними из лучших в стране. Камеры просторные и чистые, с выбеленными стенами и кафельными полами. Комнаты для свиданий с родными и встреч с адвокатами комфортные и прилично обставленные — никакой тут вам ерунды, вроде общения через стеклянную перегородку.

Красотку Шварц, старшую надзирательницу, я немного знал. Высокая статная матрона с одутловатым лицом и слегка заметным немецким акцентом. Хотя злые языки говаривали, что Красотка в свое время зверствовала в концлагере, судя по документам, она покинула Германию в 1931 году. Несмотря на крутой нрав, Красотка порой искренне сочувствовала своим заключенным. Вот и сейчас, когда я упомянул Хелен Пиласки, она кивнула и сказала:

— Я рада. Она, конечно, холодная и высокомерная, но заслуживает, чтобы её защищал такой классный адвокат, как вы, мистер Эддиман.

— Вы ей симпатизируете?

— Моя профессия не дает мне права симпатизировать заключенным. Убийство я осуждаю всегда. Подождите здесь — я её приведу.

Минут десять спустя Красотка вернулась и привела Хелен Пиласки.

Первое, что мне запомнилось в Хелен Пиласки, было не её лицо и даже не фигура, а — походка. Она передвигалась с какой-то переливающейся, кошачьей грацией. Словно балерина. Войдя, Хелен остановилась посреди комнаты, а Красотка сказала, что вызвать её я смогу, нажав на кнопку, и удалилась, оставив нас вдвоем. Роста Хелен была высокого — по меньшей мере пять футов восемь дюймов.

Она смотрела мне прямо в глаза — спокойно и, как мне показалось, с некоторым вызовом. Глаза у неё было иссиня-серые, широко расставленные, рот — большой и чувственный. Золотистые волосы были собраны в пучок на затылке и небрежно перехвачены заколкой. Крепкая спортивная фигура. Бросалась в глаза поразительная прямота, с которой Хелен держалась — такое мне приходилось видеть только в фильмах про африканок, расхаживавших с тяжеленными кувшинами на головах.

Одета Хелен была в тюремное платье из выцветшей голубой джинсовки, слишком длинное и плохо подогнанное; на ногах у неё были простенькие парусиновые туфли. Несмотря на это, Хелен сразу поразила меня как необыкновенно красивая и яркая женщина. Описывая её, я пытался расчленить её красоту на отдельные составляющие, но почти сразу убедился, что это невозможно. Истинно красивой женщина может быть только во всем сразу, включая и то, как она о себе думает и как держится. В этом смысле Хелен Пиласки была неописуемо прекрасна, и, говоря это, я имею в виду не кукольно-бездушную красоту, навязанную нам Голливудом и бульваром Заходящего солнца, но ту истинную красоту, которая стара как мир, красоту, которой поклонялись древние эллины, без устали пытаясь воплотить её в мраморе или живописи. Впрочем, возможно, что такое впечатление сложилось только у меня. Спорить не стану.