Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды] Страница 57

— Видишь ли, Таня, я и сам иногда не понимаю. Но сейчас мне еще важнее узнать, кто ты такая. Давай наконец выпьем. Кажется, рабочий день все-таки кончился.

— А эти? — кивнула я в сторону улицы.

— А это уже не наша работа.

— Правда? — переспросила я с сомнением. И тут за окном послышался шум: визг тормозов, стук автомобильных дверей, крики, топот и, кажется, даже щелканье затворов.

Малин взглянул на часы и торжествующе поднял вверх палец:

— Вот так надо работать! — Потом добавил: — К окну не подходи. Чуть позже. Я, правда, думаю, стрельбы не будет, но Бог их знает, что это за птицы. А впрочем, еремеевские ребята стрелять им не дадут.

И, махнув рукой, он сам подошел к окну. Смотреть там было уже особо не на что. Пресловутых кавказцев растаскивали по двум прибывшим машинам завернув за спины руки, а их арестованную «Волгу» споро обыскивали еще двое из группы быстрого реагирования очевидно на предмет поисков оружия. Потом все уехали.

— Почему ты не вышел туда? — спросила я.

— Зачем? Покрасоваться перед поверженным противником? Детский сад. А главное — никогда не надо лишний раз светиться. Что, если они вообще преследовали не меня?

— А кого же? — не поняла я.

— Да кого угодно: мою машину по указанному номеру, другого человека, с которым меня спутали, тебя, наконец.

— Да брось ты! Меня-то зачем?

— Ах, девочка!..

Тогда он первый раз назвал меня девочкой, и мне вдруг стало удивительно приятно почувствовать себя не младшим лейтенантом, не шлюхой, даже не мастером спорта, а девочкой, просто девочкой.

— И ты работаешь в ПГУ! Да уж, не зря я тебя оттуда уволил. Тебе учиться надо. (Господи, опять учиться. В который раз мне это говорят?) Ну ладно, сейчас сделаем по глоточку, и ты расскажешь о себе.

— А почему, собственно, я должна рассказывать о себе? — поинтересовалась я, когда мы уже сделали по глоточку и я оценила тонкий и терпкий вкус красного мартини.

— А потому, девочка, что я беру тебя на работу.

— В другое управление КГБ?

— Да.

— В какое?

— В Двадцать первое главное управление. Для штатного офицера КГБ в восемьдесят седьмом году это звучало примерно как выражение «на кудыкину гору».

— Такого нет, — сказала я жестко.

— Какая осведомленность!

— Так ведь, поди, не со школьницей разговариваешь.

— Ну вот что, нешкольница, слушай меня внимательно. Даже самую малую толику закрытой информации ть сможешь получить лишь после того, как вопрос о твоем приеме на работу будет решен окончательно и положительным образом.

— Понятно, — процедила я, закипая. — Анкету я уже дала. Теперь надо душу вывернуть. А если я не хочу? Если я откажусь работать в вашем управлении и вообще в сраном КГБ?!

— Нет. — сказал полковник Малин холодно и властно. — Отказаться в этой ситуации можем только мы.

— Да?! — язвительно переспросила я, вскакивая и едва не принимая одну из стоек карате. — Да? Ты так считаешь? Ты, кажется, звал меня девочкой. Так послушай, мальчик, послушай, Сергунчик, на что способна эта, с позволения сказать, девочка. Знаешь, что я сказала полковнику Генштаба Челобитникову, когда он в восемьдесят пятом в Термезе поздравил нас с победой на Саланге и добавил несколько дежурных фраз из газеты «Правда»? «В рот он ебись, ваш интернациональный долг, — сказала я. — Можете у себя в Москве отдавать долги партии и правительству, а мы тут воюем, и афганоидам я ничего не должна. Я просто их всех ненавижу. За то и воюю». Я никого и никогда не боялась, Сергунчик. И вашего ГБ, от которого весь мир содрогается, я тоже не боюсь. Вы считаете, что можете любого заставить работать на вас. Нет, на вас работают только законченные сволочи и трусы. Ваша сила, ваша власть держится на страхе. А с теми, кто не боится, с такими, как Новодворская и Щаранский, вы ничего не можете сделать. Меня вы можете убить. Но я не боюсь мерти. Давно уже не боюсь. Что еще? Тюрьма, зона? Зону я тоже не боюсь, хоть и не была там. Я найду общий язык с ворами, и мы еще такое устроим, что от вашего живого места не останется. Так что это вы должны меня бояться. Понял? Мальчик Сергунчик…

Я села и залпом выпила полстакана вермута. Малин, опустив голову, смотрел в стол — явно прятал от меня глаза тогда и я не понимала, зачем наговорила ему это действительно потеряла контроль над собой? Или в их традициях сознательно нарывалась на, что Малин не тот, за кого себя выдает? Наверно, было всего понемножку. Вот почему я готовилась к любому ответу. И все же он меня удивил.

— Отлично! — произнес Малин, поднимая чуть ли не смеющиеся глаза. — Отлично, девочка!

— Что отлично? — не поняла я.

Все-таки это было чересчур — такая реакция. То ли пора вызывать автоматчиков за мной, то ли санитаров за ним.

— Это был психологический тест, — пояснил Малин. — Конечно, ты можешь отказаться от работы с нами. Но будет жаль: ты нам подходишь идеально.

— Вот как?.. — несколько растерялась я от такого поворота. — Зачем же мне рассказывать о себе, если вы там обо мне все уже знаете?

— Многое, — поправил Малин, — но не все.

— Ну и с чего же начать?

— А с чего угодно. В основном меня интересует, как ты дошла до жизни такой.

— Понятно. Можно я выпью коньяку?

— Можно, — сказал Малин.

И мы вместе выпили коньяку. Коньяк был отменный.

— Еще один вопросик, прежде чем я начну свой духовный стриптиз. Это очень важно. Правда. Как ты вышел на меня? Почему?

— Ну, это очень просто. Я сейчас набираю людей преимущественно из бывших профессиональных спортсменов — такова специфика работы. А среди спортсменов меня интересуют люди с высоким уровнем интеллекта, эрудиции или с какими-то иными выдающимися способностями: уникальная память, редкая профессия, владение языками, мастерство в одном из видов искусства. Сама понимаешь, такое среди спортсменов, даже бывших, встречается не часто.

— Ну и что же, — усмехнулась я, — в ежегодном справочнике Всесоюзной федерации фигурного катания за восемьдесят третий год была пометка о моем выдающемся интеллекте?

— Нет, — ответил Малин серьезно, — там-то как раз была пометка: «Дура». И подпись: «В.И.Крайнов».

— Правда?

— Не знаю, правда ли, но на словах он мне так и сказал. Поведал про все твои успехи, про все фокусы. И вообще, когда я объяснил, кого ищу, он сразу назвал мне двоих.

— Двоих? — удивилась я.

— Да. Тебя и Чистякову. Чистякову даже в первую очередь. Она бы, сказал Крайнев, вам еще лучше подошла, вот была бестия талантливая, все могла, все умела, а знала больше, чем академик. Да жаль, не уберегли девку! Так примерно и сказал. И тогда я решил найти тебя. Вот и вся история.

Теперь, когда полковник Малин произнес такие слова о Машке, мне захотелось расцеловать его. И это была уже не влюбленность — это была эйфория и экзальтация, я смотрела на него, как на любимого киноартиста, как на сверхпопулярную рок-звезду… Нет, даже не так. Я смотрела на него, как смотрит католический фанатик на Папу Римского.

Теперь я знала, с чего начинать — конечно, с Машки. Нет, я не доверила ему своей главной тайны, и в некоторых местах моей исповеди пришлось хитрить, но в остальном рассказ получился предельно откровенным.

А потом наступила очередь Сергея. Его история еще больше напоминала авантюрный роман. Но я поверила, несмотря на весь свой скепсис, озлобленность и нелюбовь к людям. Ледяная корка внутри меня треснула и начала оттаивать. Медленно, очень медленно, но уже заметно. Я почувствовала приятную теплоту, зародившуюся где-то глубоко-глубоко, и заплакала. А он утешал меня. Потом мы опять вспоминали Машку, и я снова плакала, и он снова утешал меня. Мы говорили, и говорили, и говорили, и ничего нам было не надо больше, и целовал он меня в лоб, и в щеки, и в шею, но не так, как целуют до, а так, как целуют после. Как целуют, утешая, давно знакомую женщину, с которой прожито много-много дней и ночей. А я прижималась к его груди, обнимала его, но лишь потому, что искала тепла, защиты, ласки. Может, мы слишком много выпили, может, уже наступило утро и усталость брала свое, а может, мы не были в тот момент мужчиной и женщиной — мы были просто человеками, гражданами вселенной, причастными к ее великим тайнам. Наверно, тогда и придумалось это слово — приметные. Помню, как мы стояли обнявшись в темноте, и я спросила:

— Сергей, и многих ты успел найти среди бывших спортсменов, готовых пойти вместе с тобой?

— Пока только одного, — ответил он задумчиво и печально.

— И кто же это? — спросила я с любопытством.

— Это ты.

В ту же секунду теплота, копившаяся внутри меня, хлынула могучим потоком, размывая, растапливая напрочь остатки взломанного льда. И я задохнулась от жгучей любви и страсти, а еще от нестерпимого желания поведать ему свою страшную тайну, чтобы больше уже ничего и никогда не скрывать от этого человека.