Гюнтер Карау - Двойная игра Страница 6

Когда мне на моем бывшем предприятии, пославшем меня на учебу в вуз, перед началом производственной практики предложили подписать обязательство не посещать западные сектора Берлина, я сделал это без особого душевного трепета. Мне не хотелось обижать седовласых мужей, которые видели во всем этом нечто вроде некоего действа на арене классовой борьбы. А что, собственно, я терял? Я настолько был уверен в себе, что не сомневался в том, что выйду чистым из любой преисподней. Тайные экспедиции к тетушке Каролине за мазью для отца, которую я получал в обмен на лицемерные проявления родственных чувств, я рассматривал как безобидный грех. И что же? Вот в моем кармане лежит, так сказать, плата за этот грех. Я никогда не придавал особого значения тому, что думают обо мне другие, но мое собственное мнение о себе, как оказалось, ранило меня больше, чем самого чувствительного принца. И это побудило меня в ту ночь на не существующей ныне железной дороге (теперь на этом месте проходит пограничная стена), где-то между станциями Кёльнише Хайде и Трептовер Парк выкрикнуть в открытое окно: «Раздолбай!»—и, поскольку это прозвучало просто здорово, повторить еще раз: «Раздолбай!»

Поезд приближался к границе. Я забился в угол у окна, подпер голову рукой и притворился спящим. Заработали тормоза. Завибрировали оконные стекла, массируя мой прислоненный к ним череп, стойко переносивший эту вибрацию. На ветру раскачивался фонарь. Его призрачный свет скользил по безлюдному перрону, словно свет маяка на отрезанном от жизни острове. Громогласно прокричал динамик:

— «Трептовер Парк! Трептовер Парк — первая станция демократического сектора. Просьба приготовить документы для проверки!»

От головы поезда двигался парный патруль. Таможенник остановился у моего окна и сделал знак пограничнику, но тот только отмахнулся, и они пошли дальше размеренным шагом, отсчитывая секунды этой глухой ночи. Я наблюдал за ними, скосив глаза. Под вокзальными часами они остановились и еще раз повернулись в мою сторону. Было ровно два часа четыре минуты.

— «Поезд следует в направлении Осткройц — Гезундбруннен. Закрыть двери, прекратить посадку!» — проревел динамик.

С шумом захлопнулись двери. Когда под моим сиденьем взвыл электромотор и поезд тронулся, я вскочил. Не соображая, что делаю, я с силой раздвинул плечом двери и неожиданно ощутил пустоту под ногами. И лишь в полете — наполовину прыжке, наполовину падений из набиравшего скорость поезда — я наконец понял, что попадаю в водоворот, который, начав вращение, крутится все быстрее и быстрее и тянет меня в свой центр. За что можно было уцепиться? Мои руки хватали пустоту.

Таможенник наклонился ко мне:

— Так и знал: пьян в стельку.

Я тщетно пытался подняться:

— Мне надо поговорить с офицером.

Пограничник рассмеялся:

— Может, лучше сразу с генералом? — Он подхватил меня под мышки.

Таможенник и пограничник держали меня с двух сторон.

5

Служебное.

Доставить курьером 30.1.

Копию — районному прокурору.

Приложение к предварительному донесению о ходе расследования, раздел «Доказательства», лист 17.

Содержание: относительно обнаружения трупа в лесничестве Грамцов.

К пункту 1. Повторный допрос свидетеля Крона Вильгельма подтверждает данные, изложенные в предварительном донесении. На допросе свидетель Крон Вильгельм, по поручению сельскохозяйственного кооператива «Рассвет» на общественных началах наблюдающий за кострами из древесных отходов, показал, что огонь, возможно причинивший ожоги, обнаруженные на трупе, был замечен им случайно, когда перед сном он решил выйти из дома, чтобы взглянуть на крольчиху, которая вот-вот должна была принести потомство.

К пункту 2. Точное время, когда свидетель Крон Вильгельм сделал свои наблюдения, устанавливается по времени окончания одной из телепередач, к концу которой дремавший до того свидетель проснулся.

К пункту 3. Допрошенный в качестве свидетеля Аль Эгон, председатель сельскохозяйственного кооператива «Рассвет», подтвердил, что свидетелю Крону Вильгельму действительно поручен на общественных началах надзор за сожжением древесных отходов после валки и раскорчевки леса. Далее допрошенный Аль Эгон подтвердил, что свидетель Крон Вильгельм известен как кроликовод и руководитель секции по выращиванию кроликов породы «голубой великан».

К пункту 4. Промедление на начальном этапе следствия, подвергнутое критике районным прокурором, объясняется отнюдь не поведением свидетеля Крона Вильгельма, который сразу же после сделанных им наблюдений предоставил себя в качестве свидетеля а распоряжение местного участкового уполномоченного, а исключительно необычными погодными условиями, в результате которых подъезд к месту обнаружения трупа стал невозможен (см. сообщения метеорологической службы и раздел «Доказательства», лист 12). Соответствующее сообщение было получено оперативной группой уголовной полиции в то время, когда она уже находилась в пути на непроезжей к тому времени дороге, за хутором Цирцов.

Подпись неразборчива.

Инженер Неблинг уже выходит на улицу, когда вахтер кричит ему вслед:

— Телефон! Стойте! Коллега Неблинг, вас к телефону!

Его первая мысль: «Это Рената — держись!»

— Слушаю, — с опаской говори! он в трубку.

— Наконец-то я тебя отловил, бродяга! Почему ты еще не дома? — гремит в трубке густой бас.

Йохен сразу же узнает этот голос:

— Ты звонил Ренате?

— Разумеется. Посланный тобой ночью сигнал бедствия дошел до меня по нашей старой схеме. Так что все в порядке. Вот только раньше позвонить тебе я не смог.

— Значит, все функционирует. Рад снова тебя слышать, Вернер.

— Все работает, как в прежние времена, парень. А почему, собственно, должно быть иначе? — Его смех раздается как из тысячелитровой бочки. — Так в чем дело?

— Ты говорил с Ренатой?

— Она сказала, что ты в Палате техники.

— Не знаю, право…

— Что?

— Насчет Палаты техники… не совсем соответствует истине.

— Это твое дело.

Они молчат. Йохен Неблинг озирается. Вахтер стоит на улице под навесом и занимается тем, что наблюдает за стихающим к вечеру движением транспорта. Кроме него, вблизи никого нет. Йохен Неблинг вновь поворачивается к телефону и тихо произносит:

— А может быть, и твое… Тетя Каролина дала о себе знать.

— Правда? Она передает привет? Я не ослышался?

Неблинг наслаждается произведенным им ошеломляющим эффектом. Взаимные розыгрыши и подтрунивания всегда были у них в ходу — даже тогда, когда дела шли плохо.

— Но я согласен, — продолжает Неблинг, — пусть это будет моим делом.

— Кэролайн? На самом деле Кэролайн? — Бас в трубке приобретает более мажорную окраску.

— Разве я говорю по-японски?

— При чем тут японский?

— Ну тогда, наверное, на суахили…

— Ты можешь говорить серьезно?

— Я всегда говорю серьезно.

— Ведь старушка Каролина вместе со всем своим борделем переселилась, помнится, на Майорку.

— Не смей так неуважительно говорить о моей тетке.

— Хорошо, слово «бордель» я беру назад.

— Это уже твое дело.

— Ну, доложу я тебе, умеешь ты поиграть на нервах.

— Теперь я вижу, что ты заинтересовался. Так слушай: не непосредственно от Каролины, а из-за угла. Я скажу тебе только одно слово: «го».

Молчание.

— Не могли бы мы встретиться?

— Не забывай, в отличие от тебя я не пенсионер.

— Еще одно слово, и я выдам тебя жене с твоей Палатой техники.

Оба смеются. Оба думают друг о друге не без некоторого умиления: «Состарился, но остался ребенком».

— Ай, Йохен, — гудит в трубку Вернер, — как давно все это было! Нам нужно почаще видеться, а не только когда есть дело.

— Да, конечно, — соглашается Йохен.

— Итак, где и когда?

— Это всегда определял ты.

— Может, у тебя дома?

— Но это всегда было против правил.

— Было… да сплыло… Теперь мы старые, беззубые волки. Я с удовольствием повидался бы с Ренатой.

— Право, не знаю, — колеблется Неблинг. — Она всегда так реагирует на Кэролайн. Как бы это сказать… Она трепещет последними нервами, которые у нее еще остались после всего того… — В Йохене вновь оживает пережитое: страх, боязнь выдать себя неосторожным словом, взглядом, а порой ощущение, чю ты стянут незримыми путами, от которых уже не освободиться ни тебе, ни твоим близким.— Хорошо, — говорит он, — у меня так у меня. Я буду через полчаса. В конце концов, должны же и мы с тобой сыграть партию.

Он кладет трубку, хочет снова набрать номер, но в этот момент телефон начинает звонить. Вахтер довольно грубо отделывается от просителя и потом ругается по поводу того, что лезут тут всякие со своими делами, которые его абсолютно не касаются.