Франсуаза Жиру - Шантаж Страница 6

В глазах ее друзей Гофманов она была одной из многочисленных сегодня оригиналок, которые хотят детей, но не намерены осложнять свою жизнь мужьями. По крайней мере, они так утверждают.

На самом деле Жюли Гофман знала, что, когда речь идет о Клер, все не так просто. Та сообщила ей главное, когда одиннадцать лет назад попросила пристанища, согласившись быть прислугой, кухаркой, экономкой, бонной — лишь бы получить на несколько месяцев крышу вдали от Франции. Самому же Майку она обещала все рассказать, когда ему исполнится четырнадцать, до этого просила ничего не спрашивать. В колледже у большинства его товарищей были неблагополучные семьи, и все воздерживались от комментариев на этот счет.

Уик-энды он проводил в доме Жюли, у которой была куча детей. Летом Клер приглашала всех их пожить где-нибудь на Средиземном море или в Европе.

В письме из Токио речь шла о Майке. Точнее, о том, как с ним быть.

Клер тогда уже семь лет была любовницей того, кого мы по-прежнему будем называть Кастором. Они познакомились в Лилле, куда тот приезжал провести собрание. Клер оказалась там случайно. Ее рисунки брала иногда местная текстильная компания. Клер, стремясь постичь технологию печати на определенных тканях, провела весь день в цехах фабрики. Вечером директор, которому она очень понравилась, предложил ей посетить выступление Кастора, чьим горячим сторонником он являлся. После собрания в задней комнате, где находился буфет, он не без гордости представил ее великому человеку. Бисквиты были непропеченные, шампанское — теплым, а ветчина при ярком свете казалась зловеще-зеленой. Но там, где был Кастор, всегда происходило что-то необыкновенное.

Он был некрасив, выглядел на все свои сорок пять лет, носил нелепый галстук и потертый костюм, был невысок ростом. Однако к нему тянулись люди.

Услышав фамилию Клер, он спросил, не дочь ли она известного эллиниста, который… и т. д. Да? Какая потеря для Франции — безвременная его кончина, стране нужны такие люди, доброй ночи, мадемуазель, был счастлив…

Уходя, он спросил директора фабрики: «Ваша знакомая живет в Париже? У меня машина. Не хочет ли она, чтобы ее подвезли?»

Она хотела, но вот загвоздка — чемодан. «Пошлите за ним», — сказал Кастор.

— Еще одна попалась, — прошептал шофер сотруднику Кастора, сидевшему впереди.

Но почти всю дорогу Кастор продремал. Когда машина остановилась перед очередным светофором, он открыл глаза и сказал: «Холодно, плед», взял ее руку в свою и снова уснул. Проснулся он уже в Париже. Клер не произнесла и двух слов.

— Сколько вам лет? — спросил Кастор.

— Двадцать.

— Вы хорошо молчите.

Он высадил ее перед домом, не открыв дверцы и не поднеся чемодан.

— До свидания! — кивнул Кастор. — До скорого!

В течение трех дней она вздрагивала при каждом телефонном звонке. На четвертый она услышала: «Здравствуйте. Это я. Поужинаем сегодня вечером?»

Месяц спустя она без всяких объяснений рассталась с женихом, выпускником Высшей административной школы, из хорошей протестантской семьи, служившим в Госсовете, без состояния, традиций, словом, — человеком своего круга, и прослыла в семье и между соседями паршивой овцой.

Кастор ничего у нее не спросил. Она только сказала ему, что отныне свободна. Некоторые страсти подобны огню: они все уничтожают вокруг. Оставшиеся у нее друзья догадывались, что в жизни молодой женщины, всегда одинокой по воскресеньям, появился женатый мужчина, но, получив однажды отпор, в дальнейшем воздерживались от вопросов. Она зарабатывала мало, но достаточно для обеспечения своей независимости. Ни в ком не нуждалась, кроме Кастора, работала главным образом дома, готовая в любое время принять его или последовать за ним. Лишь после разрыва с Кастором она постигла, что такое истинное одиночество, и нашла тысячу и один способ, как обманывать время. Но разве для этого мало и одного способа?

В числе наиболее серьезных ее случайных связей был известный адвокат, к которому она обратилась за советом при составлении первого контракта — свидетельство ее настоящего профессионального успеха. Она была знакома с ним еще со времени избирательной кампании Кастора, которому тот, совсем молодой человек, оказал большую помощь при стычке с противником. Кастор уважал его.

В глазах этого человека она обладала шармом женщины, которую любил боготворимый им деятель. Он нравился ей своим умом. В остальном же что-то в ней сломалось, и ни один мужчина не мог этого починить. Сознавая это, тот не был счастливее, но вел себя предусмотрительнее. Когда он понял, что она симулирует нежность — мужчины не умеют быть слишком вежливы, — то пожелал выяснить отношения и только вызвал слезы: «Это все моя вина! Я разбита».

Она была достаточно умна и понимала, что все у нее идет от головы.

Испытывая запоздалую ревность к Кастору, адвокат стал задавать запрещенные вопросы. Она прогнала его. Он не ушел.

Между ними сохранились нежные отношения. Он был для нее как будто большой теплой печью, к которой можно прижаться в грустную минуту. Для него она осталась самой желанной женщиной, но он повторял, что она подурнеет, если не оставит свои фантазии. По счастью, существуют менее сложные женщины…

— Я не сложная, — протестовала Клер. — Я зачарованная.

Связь с Кастором принесла ей долгое счастье и… любовь. Оставила в ее душе след, который никому другому так и не удалось стереть. Впрочем, ей и самой этого не хотелось. Во всяком случае, это объясняло ее холодность в отношениях с мужчинами, придавало ее любовным связям характер физических упражнений. А что может быть мрачнее физической разрядки даже с самым умелым партнером? Каждое мгновение ее встреч с Кастором делалось настоящим праздником, наподобие церемониала.

Он никогда не скрывал от нее, что не разведется с женой, идеальной супругой. Но Клер ничего и не просила. Слово «идеальная» употребил и Поллукс, когда она однажды спросила о ней. Это была жена политического лидера, о которой можно было только мечтать — умеющая придать своему присутствию при открытии бассейна или школы видимость удовольствия. Ее любили избиратели, уважали противники. Она имела собственное состояние и фамильный дом, была известна во всем департаменте, где баллотировался Кастор, потому что ее отец занимал там пост префекта. Все же она устала от политики, вынужденная сохранять на лице неизменную улыбку. Клер, конечно, желала ей добра — но всего лишь так, как мечтаешь о выигрыше в лотерее, не купив билета. Поставив задачу забыть о ее существовании, Клер в конце концов достигла своей цели. Кастор никогда не рассказывал о ней. По пятницам он отправлялся не к Клер, а в свой избирательный округ, где его ожидала не жена, а мэрия. А в воскресные вечера неизменно звонил Клер.

Забеременев по неосторожности — так, по крайней мере, она думала, — Клер испытала неизъяснимое счастье. Конечно, все должно было осложниться, но маленький Кастор не пугал ее, раз она была нужна большому.

Тем не менее она ничего не сказала Кастору — он как раз вел одну из тех безжалостных битв с очередным соперником, которая требовала мобилизации всех сил. Привычка возникает после первого же поступка. Молчаливое соглашение, присущее любым человеческим отношениям, требовало от нее одного — не создавать ему никаких проблем.

Затем она узнала, что он уезжает на месяц. За поездкой в Японию должно было последовать посещение французских владений в Тихом океане. Он провел у нее ночь перед отъездом и, видя утром, как она с аппетитом ест хлеб с медом, сказал: «Мне кажется, ты располнела? Тебе это к лицу».

Она рассмеялась, сказав, что располнела потому, что ждет ребенка. Сначала он спокойно ответил, что это неприятность; затем потребовал, чтобы она все уладила за время его отсутствия, и, если нужны деньги, он распорядится.

Клер заявила, что и думать об этом не хочет, что она намерена родить. Да к тому же уже поздно. Тогда-то он впервые напугал ее. «Ты что себе вообразила? — кричал он в ярости. — Что я разведусь? Разве тебе не известно, что меня еще никому не удалось шантажировать?!»

Он не хотел ребенка ни при каких условиях. Она отбивалась, умоляла, клялась, что у него не будет никаких забот и тревог.

В дверь позвонил шофер, он беспокоился: дорога в аэропорт могла оказаться забитой, как бы не опоздать.

— Иду, — ответил Кастор.

Он смотрел на Клер с ненавистью, ожидая, когда шофер унесет его чемодан и портфель.

— Если ты не уладишь это дело до моего возвращения, я больше тебя никогда не увижу, — сказал он. — Выбирай!

И ушел, хлопнув дверью.

В конторе, куда Клер принесла свои последние рисунки, нашли, что она плохо выглядит. Привыкнув иметь дело с молодыми женщинами, директриса бросила на нее проницательный взгляд и спросила:

— У вас неприятности?