Тарас Покровский - Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски Страница 62

Отработанные методики действий, разработанные специальные сценарии на все случаи жизни для успешного и спокойного вершения своего, выгодного только им правосудия, чувствовались в их работе явно, и бороться с ними было делом практически не реальным, но еще больше Куля был поражен в своем этом развернувшемся военном театре масок с протоколами от того, что узнал гораздо позже. Оказывается один хороший человек, подключившийся к тому времени к Кулиным проблемам, отдал тогда этому судье свои 500 долларов только за то, чтобы обидевшийся на Кулю за его вредность в случае с этим протоколом судья, не затягивал, как собирался, процесс ознакомления еще на год, в наказание обнаглевшего осужденного. В итоге так и получилось, что Куля только за попытку отстоять свое Конституционное право предоставлять суду доказательства своей невиновности, заплатил, кроме временем своей единственной жизни и нервами, еще и половину тысячи долларов.

За то время, которое СИСТЕМА мариновала и вялила неугомонного Кулю на этапе его ознакомления с материалами дела, произошло еще кое-что из жизненно заметных событий: от серьезной болезни скоропостижно умер Мирошко Федор Ильич. Бывший компаньон, друг, предавший и похоже, что вообще решивший уничтожить своего соратника, или вражеский агент-лазутчик, замаскированный под друга изначально — это выяснить наверное было теперь невозможно. Но честно говоря, и не особо хотелось. В голове, при размышлении на эту тему, пара версий о тех загадочных и печальных для Кули событиях, а также причинно-следственных схем, конечно образовались, но о покойниках ничего, когда больше нечего. Были и хорошие на первый взгляд новости. У родителей получилось продать свое кровное имущество, а у Кули в союзе с мамой без особых потерь получилось убедить отца не покупать сразу себе жилье, а пожив некоторое время в том доме, который Куля купил ему за банковские деньги, приберечь вырученную сумму на выкуп Паши у СИСТЕМЫ на апелляционной инстанции. Достигнув такой возможности у всех появилась новая, впервые за все время подкрепленная надежда, и как следствие, поднялось настроение и общий жизненный тонус, а желание побыстрее закончить это злополучное ознакомление многократно усилилось. Но Куле эйфорией нового хорошего настроения помешали насладиться тучи, уже как несколько месяцев появившиеся у него на личном горизонте.

Будучи человеком не из числа заядлых ревнивцев, но с другой стороны, как любой любящий муж со свойственным всем таковым мужчинам здоровым чувством собственничества на свою жену, Куля безусловно тоже мог продемонстрировать и эту жизненную черту характера. Но наверное не много было в его жизни для этого поводов, потому как на деле чутье на пробуждение в нем ревности, оказалось у него по итогу не очень тренированным. Как потом уже вспоминалось, не сразу Куля правильно идентифицировал соответствующие звоночки его сердца, когда оно робко еколо от проявления Ириной первых, а потом и последующих признаков сепаратизма. Сначала это были отдельные эпизоды проявления холода и необъяснимой краткости и замкнутости при разговорах по телефону. Потом Куля почувствовал, что любимую как-будто подменили при их очередной встрече тет-а-тет на следственных кабинетах СИЗО. Вдруг куда-то бесследно пропал тот жар ее желания, который был их неотъемлемым спутником на протяжении всех лет знакомства, куда-то подевался тот игривый чертик, всегда поддерживающий и сопровождающий Ирину, и ее любовь к Куле. Но заботливый мозг с появлением логичного вопроса о причинах такого проявления безразличия и отрешенности в глазах любимой, защищая душу от удара, по началу быстро и самостоятельно находил ответ, мол все это из-за того, что она наконец-то за все время совместной жизни нашла работу, и теперь сильно устает с непривычки. Уже позже Куля вспомнил, как он однажды впоймал ее на лжи о том, что она якобы находится дома, разговаривая с ним в тот момент по телефону из какого-то кабака, и как он тогда слепо и легкомысленно поверил в ее оправдания, проявив себя как наивный первоклассник. Но с другой стороны, дело было ведь не в наивности, а в вере ей, той самой незыблемой и железобетонной вере, генерируемой его любовью к ней, а еще больше ее к нему. Вспоминая всю эту жизненную ситуацию уже гораздо позже в постфактуме, Куле действительно все те события напоминали медленное наступление армагедона его жизни.

Сначала на горизонте образовались пара безобидных облачка, чуть позже таких облаков стало заметно больше, еще позже они заволокли собой часть неба, и теперь не замечать их и не придавать им значения, уже не получалось. Куля хорошо запомнил те пытки, которые ему пришлось переживать, когда он был вынужден против своего желания анализировать постоянно появлявшиеся основания подозревать Ирину в измене ему, и постепенно убеждаться в их обоснованности. Куля не хотел верить этому всеми своими фибрами души, и всеми силами душа не впускала в себя уверенность в этом очень страшном для него событии. Даже само слово "измена" в отношении его любимой Ирки, казалось для него убийственным, и долгое время не произносилось им даже самому себе. Присутствовало отчетливое ощущение того, что медленно-медленно в его спину вонзается очередное острие предательства, но по размеру оно было гораздо больше всех остальных вместе взятых, и давно там уже торчащих кинжалов. Чувствуя нарастающую боль от этого клинка, Куля был парализован, он в буквальном смысле даже приблизительно не знал, что ему делать сейчас, или что вообще можно предпринять в его ситуации?..

Подобно мазохисту, в очередной раз откидывая от себя, как вражескую атаку, факт подтверждающий худшее, и чувствуя наперед, что от такого его хода завтра ему будет еще больней, он особо не напрягая память вспоминал какая она была для него все эти годы, и таким способом старался противостоять реальности, изыскивая хоть один шанс из миллиона признать свои тяжелые подозрения пустыми. Он вспоминал ее глаза, как она смотрела на него, когда они познакомились, когда она сообщала ему, что любит его, когда сообщала о беременности, когда заботилась о нем, когда он попал в больницу. Вспоминал, как иногда излучая любовь к нему и желание, ее взгляд набирался озорной строгости и она настойчиво и жарко истребовала от уставшего с работы мужа выполнения им его супружеского долга, и тут же вспоминал каким ярким было для него наслаждение в тот момент дать этой неистовой и любимой женщине то, чего она так восхотела. Он вспоминал ее красивую улыбку и звонкий заразительный смех, вкус ее губ и запах волос. Он закрывал глаза и вспоминал каждый ее пальчик, каждый ноготок, и буквально каждый сантиметр ее тела. В такие минуты, лежа в камере на наре, он силой воображения подобно графу Колестро материализовывал ее перед собой, такую же любящую его, как и прежде, живущую только им, и как когда-то казалось, готовую до последней капли крови воевать за него не жалея себя.

Куля вспоминал и умилялся от того, как когда-то именно эта безмежная сила ее любви, ее беззаветность, чистота и искренность выбили искру чувства и в его каменном и умышленно закрытом, спрятанном ото всех тогда сердце. Ведь именно эта ее такая полная растворенность в нем, безостаточная вера в него удержали тот несильный огонек, получившийся из той искры, и превратили его в пламя. И когда Куля только-только попал за решетку, пребывая как раз в объятиях "гостеприимства" пресс-хаты СИЗО, они оба, как выяснилось позже, не сговариваясь проливали слезы любви, Куля скупые и незаметные. А она текущие из глаз рекой под тогдашний хит Потапа и Насти о том как:

"… как заковали его небо в клетку, поставили на сердце больную метку.когда же доведется с тобою встретитьсядуша на волю рвется, а сердце мечетсябыть может ты дождешься, когда я к тебе вернусь,на голос обзовешься, сбросишь этот грузс души, дыши, живи и будь со мною,ведь расставания тоже измеряются любовью……За твой голос нежный я сейчас готова все отдать…"

Уже тогда то пламя ее любви пылало одинаково сильно в обоих их сердцах. Теперь же, после поселения его в СИЗО надолго, после того, как стало понятно, что это не пятидневная командировка, а реально предстоящая разлука со всеми вытекающими отсюда тяжестями и испытаниями, создавалось впечатление, что эти невзгоды подобно маслу подливались в этот огонь любви, и от этого становилось только жарче…

Но наверное в какой-то момент масла оказалось слишком много, и огонь кое у кого, захлебнувшись очередной волной, угас. Будучи уже практически полностью уверенным в Ирининой измене ему, Кулино сердце, борющееся за любовь до конца, и от этого подвешенное и распятое в мучительной муке, жаждало все-таки окончательной точки. По телефону такой разговор вести не представлялось возможным, поэтому Куля терпеливо, настраиваясь на встречу, как на запущенный визит к стоматологу, ждал прихода Ирины к нему в СИЗО.